Один день солнца (сборник) - Александр Бологов

Так много раз целовал ее в этом лесу Гошка, так всегда отвечала ему она…

А над тем, кого в этот раз поцеловала она сама, померкло небо, и какая-то доселе: невиданная сила подхватила его и вознесла к вершинам зашумевших деревьев, с которых слетели незримые испуганные птицы…

После четвертого урока всех отпустили по домам — через пару часов старшие классы должны были выходить на старт.

Старый школьный автобус первым делом отвез на спортивную базу учителей и судейскую бригаду во главе с физруком. От десятого «А» среди судей значился Козин; на летучей сходке в классе он потряс над головой секундомером и заверил коллектив, что не подведет.

Золотова вернулась из дому в том же свитере, что надевала в лес, в той же шапочке. Ее спортивный наряд был так же хорош, как и она сама, — все, как говорится, соответствовало единому стилю. Совершенно детскими выглядели ее спортивные ботинки, в которые она переобулась уже в классе. Она поставила ноги в крепления и проверила, как защелкиваются дужки, и Бурцев увидел, что лыжи ее не только ничем не смазаны, но даже, кажется, и не просмолены.

Он встал и подошел к ее парте. Теперь на нем были толстые шерстяные носки и спортивная куртка с полосой на воротнике.

— Ты так и пойдешь? — спросил ©н, указывая на лыжи.

— Не понимаю…

— Они же у тебя даже не просмолены. Хотя бы смазать…

— А у тебя есть чем?

— Сейчас.

Он принес тюбик жидкой мази и склонился над лыжами.

Это было явление!.. Кто-то из девчонок противным голосом пропищал: «А мне-е кто намажет?..»— и все заметили, как Бурцев среагировал на этот писк: быстро скосил глаза в сторону Золотовой и тут же отвел их. Переживал за нее…

— Ребята, — начала последнюю речь Маргарита Павловна, — я думаю, вам не стоит напоминать о чести класса.

— Не стоит, — как эхо отозвался Козин.

— Помолчи, Козин, — учительница сжала сухие губы.

— Я говорю, костьми ляжем… Смерть Сципиону!..

— А я говорю, помолчи!.. Тем более не бежишь…

— У меня ключ от нашей победы! — Козин вынул секундомер. — Спасу коллектив…

— Козя!..

— Юрка!..

— В самом деле!..

Это уже зашумели все — предстартовая лихорадка успела поразить горячие сердца.

— После соревнований собираемся в классе, — закончила напутствие Маргарита Павловна. — А сейчас в автобус.

Солнце, особенно во вторую половину дня, грело в полную силу марта. К старту десятых размокшая трасса притягивала лыжи, как магнит, скольжение сошло на нет…

На лыжню выпускали парами — по одному человеку от класса, каждые полминуты.

Стартовав, Бурцев первым занял место впереди и уже через короткое время перестал слышать за спиной скрип лыжных палок соперника. Сегодня он решил бежать так, как не бегал никогда. Накануне он заново просмолил лыжи, заменил на одной из палок надорванную петлю, проверил крепления. Из прогноза погоды узнал, что во время соревнований может быть плюсовая температура, и запасся жидкой смазкой. Дело оставалось за его силой и выносливостью, за его характером, в конце концов.

В одиночку он бежал недолго — через некоторое время достал стартовавших полминутой раньше и обошел их по насту, не требуя лыжни. Недалеко от поворота, где на контрольном пункте сидел Козин с каким-то парнем из другого класса, он настиг еще одного человека, обогнал и его.

— Лучшее время! Плюс почти минута! — крикнул ему Козин, размахивая секундомером. — Смерть Сципиону!..

По сырой колее приходилось именно бежать, скольжение никак не получалось, и короткие лыжи здесь служили лучше других. Но Бурцев не думал о лыжне и о том, как выгоднее двигаться по ней — катиться или бежать; он просто что есть силы стремился вперед. Кажется, никогда еще не жаждал он победы так, как нынче. На третьем километре он пересилил мертвую точку, когда до боли стиснуло грудь, как всегда загудело в висках, а легкие требовали дыхания.

На повороте в тумане, застлавшем глаза, он разглядел Козина — тот махал рукой и, видимо, что-то подсказывал… Потом был крутой подъем, елочкой, — лыжи скребли, как по камням. Тут он обошел еще двоих, совершенно обессилевших на горке, и один был из «Б», — значит, все в порядке… Нет, не все: чтобы было все в порядке, ему нужно прийти первым и увидеть на финише Золотову. Ее глаза, полные света и ожидания, чистые, как солнце; увидеть дрожащие губы, чтобы пережить все, как вчера, когда его окатило из переполненной чаши…

Эта чаша собиралась по малости, по капле, долгие дни. Он даже не скажет, когда на ее дно упала первая искра… И он нес ее, эту чашу, страшась и вместе с тем торопя наполнение, не открываясь никому, нес как единственное, что он имеет, чем живет в этом мире. Недоставало последней капли, самой последней и самой важной. Ее могло недоставать вечно… И вот не капля — хлестнула волна, и обдало доныне неведомым огнем…

Толпа у финиша вздымала руки, шумела, звала. «Де-ся-тый „А“!.. Де-ся-тый „А“!..»— надрывая голоса, кричали свои, принимая в объятия Бурцева.

Он пересек линию и, еле передвигая ноги, отъехал, вернее, отошел в сторону и опустился грудью на палки. Его хлопали по спине, по плечам; кто-то из девчонок всунул в руку термосную крышку с кофе. А он оглядывался и сквозь рябь в глазах искал Золотову. Поблизости ее не было.

Пот стягивал веки. Расплескивая кофе, Бурцев локтем вытер лицо, попытался вздохнуть поглубже. Окружившие было его ребята снова кинулись к финишному транспаранту. Из общего гомона выделился и стал быстро обрастать поддерживаемый высокий клик надежды: «Де-ся-тый „Б“!.. Де-ся-тый „Б“!..»

Сухой тяжелый ком в груди не давал продохнуть, сделать глоток кофе было просто невозможно. Не зная, что делать с термосной крышкой, Бурцев снова огляделся и увидел Золотову. Она стояла в стороне, ближе к лыжной базе, и подавала ему знак рукой. Бурцев распрямился и, как в тосте, поднял кофе. Рядом с Золотовой стоял тот же самый парень, что был с нею на автобусной остановке. Долго смотреть на них было неловко, и Бурцев отвел глаза, заскользил бесцельным взглядом по залитой солнцем поляне, вдоль и поперек изрезанной лыжами, по красным флажкам, оградившим стартовый коридор, по усталым лицам закончивших гонку ребят…

Когда он снова решился посмотреть в сторону базы, он увидел, что Золотова уже одна и что она направляется к нему.

— На, подкрепись, — сказала она, подойдя, и протянула часть шоколадки. — Очень тяжело идти?

Бурцев как-то неясно повел головой. Лицо его было таким же неподвижным и серьезным, как и всегда, только ярче горели большие глаза, словно и их залило потом. Видно было, как он устал, — потемневшая кожа обтянула подбородок, скулы. Дышал он все еще тяжело.

Он взял в рот дольку шоколада и, не ощущая вкуса, стал жевать.

— А это тебе, — сказал он, передавая крышку. — Глоток перед стартом. Не помешает.

— A-а, как-нибудь пробегу, — махнула Золотова рукой.

— Три километра не десять, — успокоил ее Бурцев.

— А ты здорово прошел. Я видела, как наши шумели, когда ты появился на просеке. Я думала, кто это… А это ты.

Он мог бы сказать, что старался выиграть ради нее, что думал о ней с первого до последнего метра дистанции, что чуть не умер на финише от разрыва сердца, когда не увидел ее среди других…

Он смотрел из-под низко опущенных век — это прежде всего и придавало его лицу мрачный вид — на ее легкие ресницы и брови, на совершенно чистые без единого пятнышка лоб, щеки, маленький правильный нос, нежные губы и ощущал странные превращения. Его дыхание стало полным и ровным, тело послушным и легким, готовым хоть сию минуту расправить налившиеся радостной силой мышцы…

— Ой, мамочки! Уже вызывают девчонок! — обернулась Золотова к стартовой полосе — оттуда донеслись неясные команды.

— Вроде бы так, — подтвердил Бурцев.

Золотова торопливо сняла пальто.

— Ты не подержишь? — Она протянула его Бурцеву. — Сегодня его можно было и не надевать или оставить в школе. Вообще, надо переходить на осеннее.

— На осеннее — весной…

— Не говори.

— Давай, давай. — Бурцев взял у нее пальто и добавил — Только не пытайся катиться — беги, и все. Делай короче шаги…

— Ой, мамочки!..

Золотова заспешила к судейской группе.

…Бурцев ожидал ее чуть ли не до сумерек. Сначала, когда дистанцию закончило большинство девчонок обоих классов, а Золотова на финише не появлялась, он отправился по лыжне до контрольного пункта. Вконец продрогший Козин, перешедший с напарником после мужской гонки на трехкилометровку, рассказал, что на контрольном пункте она была, они ее отметили, но ползла, как черепаха, и так нехотя, что он даже крикнул ей: «Поднажми, а то стемнеет!..»

— С нею уже было такое, — сказал Козин. — В прошлом году на городском кроссе она стартовала со своей школой, а финишировала с другой. Вдруг не захочет или сломается, и плюет на все, идет, как на прогулке.