Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения - Дафна дю Морье

зимой „Леди Глостер“ выбросило на берег выше Пэдстоу. Ну что, не передумал?» Из того, что было дальше, я слышал совсем немного — видите ли, люди приходили и уходили все время, — но, насколько я понял, вашему другу удалось освободиться от оков и улизнуть, а потом он вернулся вчера утром, когда все уже думали, что его и след простыл, подошел прямо к сквайру, выходившему из церкви, и сказал как ни в чем не бывало: «Очень хорошо, мистер Бассат, вы получите доказательства». Именно поэтому я только что заметил вам, что у Джема Мерлина мозги лучше, чем у его брата.

Викарий убрал посуду со стола и отнес поднос в угол, но продолжал прохаживаться у камина, время от времени присаживаясь в узкое кресло с высокой спинкой. Мэри не замечала его движений. Она бессмысленно смотрела перед собой в пространство; ее голова раскалывалась от только что услышанного: обвинение, которое она с таким страхом и с такой болью воздвигла против любимого человека, рассыпалось, как колода карт.

— Мистер Дейви, — медленно проговорила она, — наверное, я самая большая дура, которая когда-либо рождалась в Корнуолле.

— Похоже, что так, Мэри Йеллан, — сказал викарий.

Его сухой тон, особенно резкий после того ласкового голоса, к которому она привыкла, уже заключал в себе упрек, и она приняла этот упрек со смирением.

— Что бы ни случилось, — продолжала Мэри, — теперь я могу смотреть в будущее смело и не стыдясь.

— Я рад, — сказал священник.

Она откинула волосы с лица и улыбнулась — в первый раз с момента их знакомства. Тревога и страх наконец оставили ее.

— Что еще сказал и сделал Джем Мерлин? — спросила Мэри.

Викарий взглянул на карманные часы и со вздохом положил их на место.

— К сожалению, у меня нет времени продолжать рассказ, — произнес он. — Сейчас уже почти восемь. Время бежит слишком быстро. Я думаю, мы уже достаточно поговорили о Джеме Мерлине.

— Скажите мне одно: он был в Норт-Хилле, когда вы уехали?

— Был. На самом деле именно его последнее замечание и заставило меня поспешить домой.

— Что же он вам сказал?

— Он обращался не ко мне. Он объявил о своем намерении сегодня вечером съездить к кузнецу в Уорлегган.

— Мистер Дейви, вы опять говорите загадками.

— Ну что вы, Мэри, вовсе нет. От Норт-Хилла до Уорлеггана путь неблизкий, но я уверен, что Джем найдет дорогу в темноте.

— А какое отношение это имеет к вам?

— Джем покажет кузнецу гвоздь, который нашел в вереске, в поле за трактиром «Ямайка». Гвоздь этот выпал из подковы; конечно, работа была выполнена небрежно. Гвоздь новый, а Джем Мерлин, будучи конокрадом, знает руку каждого кузнеца на пустошах. «Смотрите, — сказал он сквайру. — Я нашел это сегодня утром в поле за трактиром. Теперь, когда вы все обсудили и я вам больше не нужен, я поеду в Уорлегган, с вашего разрешения, и брошу это в лицо Тому Джори вместе с упреком в халтуре».

— И что из этого? — недоумевала Мэри.

— Вчера было воскресенье, правда? А в воскресенье ни один кузнец не подкует лошадь, если только не питает большого уважения к заказчику. Лишь один путник проехал вчера мимо кузницы Тома Джори и попросил у него новый гвоздь для своего охромевшего коня, и было это, полагаю, где-то около семи часов вечера. После чего путник продолжил свое странствие в сторону трактира «Ямайка».

— Откуда вы это знаете? — спросила Мэри.

— Потому что этим путником был викарий из Олтернана.

Глава 17

В комнате воцарилось молчание. Хотя огонь горел все так же ровно, в воздухе повеяло холодом. Каждый ждал, пока заговорит другой, и Мэри услышала, как Фрэнсис Дейви сглотнул. Наконец она посмотрела ему в лицо и увидела то, что и ожидала: бледные, неподвижные глаза, устремленные на нее через стол, теперь уже не холодные, а горящие на белой маске лица. Мэри все поняла, но по-прежнему не говорила ни слова. Она цеплялась за свое неведение как за единственную защиту и старалась выиграть время, которое одно могло стать ее союзником.

Его глаза вынудили ее заговорить, и Мэри, продолжая греть руки у огня, заставила себя улыбнуться:

— Вам сегодня нравится таинственность, мистер Дейви.

Викарий ответил не сразу. Мэри опять услышала, как он сглотнул, после чего подался вперед в своем кресле, резко сменив тему.

— Вы сегодня разочаровались во мне еще до моего прихода, — сказал он. — Вы подошли к моему столу и обнаружили рисунок; он вас напугал. Нет, я вас не видел; я не подглядываю в замочные скважины, но я понял, что бумагу вынимали. Вы сказали себе, как говорили и прежде: «Что же за человек этот викарий из Олтернана?» И когда вы услышали мои шаги на дорожке, то притаились в своем кресле там, у огня, чтобы не смотреть мне в лицо. Не избегайте меня, Мэри Йеллан. Нам больше незачем притворяться, и мы можем быть откровенны друг с другом, вы и я.

Мэри посмотрела на него и снова отвела взгляд; она боялась прочитать то, что было в глазах священника.

— Мне очень жаль, что я подошла к вашему столу, мистер Дейви. Такой поступок непростителен, и я сама не понимаю, как могла это сделать. Что же касается рисунка, то я ничего не понимаю в таких вещах и не могу сказать, хорош он или плох.

— Не важно, хорош он или плох, важно, что он испугал вас.

— Да, мистер Дейви, это правда.

— Вы опять сказали себе: «Этот человек — странный каприз природы, и его мир — это не мой мир». Вы были правы, Мэри Йеллан. Я живу в прошлом, когда люди были не так смиренны, как сегодня. Нет-нет, меня не привлекают герои в ботфортах, узких штанах и остроносых туфлях — они никогда не были моими друзьями, — но давным-давно, в самом начале времен, реки и море были одним целым и древние боги бродили по холмам. Вот моя эпоха.

Викарий поднялся с кресла и теперь стоял у огня: тонкая черная фигура с белыми волосами и бесцветными глазами; и голос его сделался ласковым, как в самый первый раз, когда Мэри его услышала.

— Будь вы ученым, вы могли бы меня понять, — сказал он, — но вы женщина, живущая в девятнадцатом столетии, и поэтому мой язык вам странен. Да, я ошибка природы, и я заблудился во времени. Я не отсюда и не питаю любви ни к нынешнему веку, ни к человечеству. В наше время очень трудно обрести мир и покой. Тишины