Эхо тайги - Владислав Михайлович Ляхницкий

И не чужие вы мне. Роднее родных, – и, охнув, всплеснула руками. – Господи, да кого ж я стою. А кормить кто хозяина станет? А хозяин, видать по всему, и устал, и голоден. Дорога-то, ишь, как убродна, – Последние слова Арина произносила, уже хлопоча над горшками.

Через час, отдохнувший и посвежевший, Ванюшка сидел за столом. Ксюша рядом с ним кормила сына, а Арина хлопотала у стола, подкладывая Ванюшке то оладьи, то медвежатину, то подливала духмяного смородишного взвара.

– Благодарствую, Арина, – говорил Ванюшка врастяжку, необычно солидно. – Огромаднейший вам обоим привет от Вавилы, от Веры Кондратьевны, от Аграфены, от Федора. Живут они ничего. Тяжело, конешно, но вроде жить можно. Беличьи да собольи шкурки, што ты, Ксюха, послала, шибко ко времю пришлись. А золото и вовсе. В ноги кланяются тебе и Вавила, и Вера.

– Ты уж скажешь такое, за што это в ноги-то?

– Шибко ко времени золото подоспело.

– Когда они к нам в тайгу собираются?

– Досугу, слышь, нет. Шуткуешь, в какую махину дела завернули!

– Я б к ним сходила. Истомилась я, Ваня, тут.

– Вконец истомилась, – повторила Арина.

– И к ним покамест нельзя. Покуда пусть крепятся – так сказали. И пусть поболе золота моют. Чем боле золота дадут, тем скорей встреча… Да вот малость сын подрастет… Э-э, надо кончать харчеваться, да за дело приниматься, – засуетился Ванюшка. – Зыбку буду сыну ладить. Хы-ы, Ванюшкой назвала. Не Филаретом по дедушке и никак иначе, а Ванюшкой. Скажи ты…

5

– Хватит, больше не провожай. И дальше этого места в жилухину сторону не ходи. А то, не ровен час, напорешься на колчаков и загубишь все дело. Вавила так наказал. Поняла?

– Поняла, Ваня. Я все понимаю. Давай посидим тут вот, у ключика, на сушине, – Ксюша заглядывала ему в глаза, просила: – Ваня, может, еще денечек повременишь?

– Надо идти, сама знашь. И дурость-то не пори.

– Сама знаю. Да сердцу-то не прикажешь. Оно все свое…

– Не прикажешь, сердцу… то верно…

Отпрянула. Испуганно оглядела Ванюшку и нахмурила брови.

– Ты што так зыркаешь?

– Блажь бабья. Почудилось мне, ты про сердце с затаенной думкой сказал. Арина все долбит: есть у него другая зазноба. Не только к Вавиле и к зазнобе он ходит.

Где-то глубоко, еле слышно шевельнулась мысль: сама отняла у другой. У законной жены. Но странное дело, она, эта мысль, не устыдила ее.

– Ваня!

– Кого тебе?

Затеребила подол тужурки.

– Не простудись там… береги себя…

На лице Ванюшки никакого смущения, глаза смотрят прямо. Ксюша с Ванюшкой стоят среди высоких берез. В воздухе кружатся желтые листья. Осенним золотом покрыта земля. Листья шуршат под ногами, плывут, кружась, по резвым струям прозрачного горного ключика.

Осень. Пора увядания, а какая жизнь бурлит вокруг. В небе, прощаясь с горами, курлыкают журавли. На березах разучивают любовные песни молодые рябцы. Вдали чуфыркают косачи. Тоже разучивают любовные песни. А на другом берегу говорливого ключика, в ветвях увешанной гроздьями рябины разорались сойки. Может быть, для них эти крики были любовными песнями? Ведь любят по-разному. Взять хоть бы Ванюшку. Каждое его слово для Ксюши – песня, каждое мгновение рядом с ним – величайшее счастье. А на лицо Ванюшки нет-нет да тучей в осеннюю пору налетит скука. Такая скука охватывает трезвого человека в охмелевшей компании.

– Ваня…

– Кого тебе?

Как высказать то, что наболело?… Ксюша даже себе боялась признаться, что томит ее не только ревность к неведомой сопернице. Чудится ей, что таит Ванюшка от нее что-то большое, важное.

Ванюшка встал.

Я, однако, пойду. Надо засветло хоть до речки дойти.

– Иди, Ваня, – Ксюша встала, обвила его шею. – Только скорей возвращайся, – она часто-часто моргала, стараясь сбить с ресниц набегавшие слезы.

Ванюшка любил смотреть, когда Ксюша так вот моргает. Этим, казалось ему, проявляется ее чувство, любовь, Он поцеловал ее.

– Прощевай! Береги сына…

– Не забудь все как есть обсказать. Зимой мыть золото станет худо и зверовать тут опасно – напетляешь лыжней и попадешься колчакам ни за што ни про што. На зиму мне в самый раз в отряд бы податься.

– Ладно, ладно. А пока выполняй Вавилов приказ: мой золото и далеко не ходи.

– Не пойду, не пойду. Хоть и вот он где, этот приказ, – пропилила пальцем по горлу. Положила руки на Ванюшкины плечи, сказала сурово: – Арина тростит, будто ты к другой ходишь, то ли еще как иначе обманываешь меня… Я гордая… Я могу всяко… Ты это знаешь… Я хотела тебя спросить…

Снял Ванюшка руки с плеч и отступил на шаг – кряжистый, крепкий. Из-под синего картуза выбивается русый чуб. Голубая сатиновая рубаха франтовато подпоясана цветным пояском, а поверх рубахи – городская тужурка из серого бобрика.

– Пошто ж молчишь? Спрашивай.

Прямо глядя Ванюшке в глаза, Ксюша ответила глухо:

– Я вроде спросила, отвечай.

– Та-ак… хорошо… – показалось Ксюше, не то с досадой, не то со скрытой угрозой протянул Ванюшка. – Стало быть, ты мне не веришь?

Как сразу ответить на Ванюшкин вопрос, если раньше высказала сомнение. Перебрала в уме всю жизнь, от самого детства. Бывало, лукавил он. Играя, порой плутовал. Но разве мало лукавят другие, разве мало плутуют, играя?

Ванюшка нахмурился.

– Сумление берет? Задумалась? Да? Так давай и растекаемся. Ты верь Арине – раз мне не веришь.

Вскинула Ксюша голову и ответила с доброй улыбкой:

– Верю, Ваня, тебе, как себе. Прости уж…

– Ладно, прощу уж. Тогда не станем и толковать. Ну, прощевай, да наперед живи своим умом, поменьше слушай Арину.

Прошел несколько шагов будто нехотя, повернулся, помахал рукой, а потом облегченно вздохнул и сразу зашагал легко, весело. Позабыл про Ксюшу, избушку, сынишку. Мысль, опережая его, была уже там, куда он доберется только через несколько дней.

Скрылся Ванюшка. Ксюша долго еще стояла и смотрела вслед, на почти черную стену оголенных ветвей. Надо бежать домой, дел там по самую макушку, а ноги не шли. Так бы стояла тут, глядела в сторону, где скрылся Ванюшка, каждый миг ожидая, вот-вот случится чудо и снова покажется меж ветвей знакомый картуз, городская бобриковая тужурка. Знала, этого не может случиться, и все же ждала.

Не дождавшись, села на прежнее место. Погладила сушину, где недавно сидел Ванюшка и, уперев локти в колени, положив на кулаки подбородок, задумалась.

Последнее время часто задумывалась Ксюша. Не