Те, кто любит. Книги 1-7 - Ирвинг Стоун

— Я пришла по поводу моего брата Сэмюела, — объяснила Ханна. — Сражение при Лексингтоне — Конкорде поставило его перед выбором. С первым судном он отплывает в Англию.

— Сожалею, Ханна. Я слышала, что он поссорился из-за этого с женой.

— Именно поэтому я осмелилась попросить его встретиться у тебя. Не хочу огорчать отца. Гибель в море моего старшего брата, отсутствие Джошиа-младшего…

— Мой дом в твоем распоряжении, Ханна.

Абигейл принесла себе и гостье по чашке шоколада.

Они сидели молча, смакуя густую сладкую жидкость. Послышались громкие удары во входную дверь. Абигейл впустила в дом Сэмюела Куинси. Он и Ханна смотрели друг на друга. Абигейл спросила:

— Не желаете ли побыть наедине?

— Нет, останься, — ответил Сэмюел. — Ты член семьи.

Ханна не стала рассыпаться в любезностях.

— Сэмюел, один из наших братьев погиб на море.

— Я не утону. Буду жить долго.

— Ты скажешь, что здоров, но тронулся умом и требуется нечто большее, чем помощь врача.

— Сестра, ты намекаешь, что желающий вернуться домой не в своем уме?

— Кузен Сэмюел, ты разрешил мне остаться, — вмешалась Абигейл. — Могу ли я в таком случае сказать, что твой дом здесь? Мы все родились в радиусе не более десяти миль от этой комнаты.

— Родной очаг там, где чувствуешь себя дома, кузина, — мягко ответил Сэмюел, повернувшись к своей сестре. — Список адвокатов, которые уедут из Массачусетса в Англию в предстоящие месяцы, длинный и внушительный. Уезжает учитель Джона Адамса, племянник Джеремии Гридли — Бенджамин Гридли, а также судьи Верховного суда Эндрю Казно и Уильям Браун. Кузина Абигейл, я слышал, как твой муж говорил, что судья Браун никогда не был тори. Два других адвоката, работавшие вместе с Джоном, Роберт Окмюти и Сэмпсон Солтер Блоуерс, не замедлят последовать за ними. И старый друг Джона — Дэниел Леонард. Сэмюел Фитч, которого Джон рекомендовал на место уходившего генерального прокурора Джонатана Сиуолла. Не говоря уже о Тимоти Рагглзе и Уильяме Браттле. Сестра, разве они тронулись умом? Я упомянул лишь половину лучших адвокатов колонии залива Массачусетс.

Абигейл была ошеломлена, услышав список имен. Она не верила ушам своим. Ханна положила руки на широкие покатые плечи Сэмюела.

— Сэмюел, пусть не говорят в Америке и не пишут в Великобритании, что ты сбежал, бросив жену, любимых детей, своего старика. Сэмюел, ради бога, наберись смелости, пусть возобладает разум, повинуйся зову души. Забудь то, что я сказала под влиянием момента, считай, что это вызвано тревогой сестры за твое благополучие. Ведь твоя страна — это страна молочных рек и кисельных берегов, неравенство в ней наказуемо, и здесь нет религиозных идолов. Неужели ты покинешь ее ради страны, где совершаются безнаказанно злые дела? Можешь ли ты проглотить огонь и при этом не обжечься?

Сэмюел обнял свою сестру:

— Ханна, давно решено. Я отплыву со следующим приливом. Мои пожитки погружены. Я пришел сюда не для того, чтобы меня отговорили, а попрощаться.

Он вышел. Ханна опустилась в кресло.

— Я не сумела найти нужные слова.

Абигейл накрыла своей ладонью сжатый кулак кузины.

— Нет правильных слов, Ханна. Есть лишь слова и доводы, которым мы верим. Все эти годы мне не приходилось слышать о переубежденных на той и другой стороне. Они ошибаются, глубоко заблуждаются, но ничто им этого не докажет, даже наша независимость. В нынешней схватке они в подлинном смысле слова потерянные души. Никому они не нужны: ни Англии, ни Америке. Пусть сжалится Господь над ними.

Когда Джон уехал на Первый конгресс, Абигейл была в Брейнтри единственной женщиной, чей муж отбыл на войну, и она думала о нем, как о солдате, окопавшемся в Филадельфии и ведущем ту войну, какую он знает, как вести. Теперь же многие окрестные фермеры примкнули к массачусетской армии, осаждавшей генерала Гейджа и его войска в Бостоне. Жены этих фермеров, находившихся всего в нескольких милях, тосковали о них, как Абигейл о Джоне, уехавшем за триста миль. Между Абигейл и этими женщинами возникло чувство родства. Обычно мужчины в Брейнтри недолюбливали взаимные женские визиты, исключением были встречи после проповеди. Мужчины пили в тавернах, играли в шахматы, охотились, рыбачили, проходили милицейскую подготовку и в день отбора артиллеристов устраивали бега. Жены оставались дома, и их жизнь от рассвета до заката проходила в непрерывных домашних хлопотах. Никто не страдал от безделья. Лишь немногие женщины умели читать, поскольку мужчинам казалось, что образование сбивает с толку простецкий женский рассудок.

Теперь же женщины собирались после полудня в различных местах, пили кофе, обменивались новостями о массачусетской и британской армиях. Они делились рецептами и лекарствами для лечения детей. У каждой домашней хозяйки на кухне или в гостиной было разложено на длинном столе одеяло, которое она стегала, а Абигейл в это время читала вслух последние сообщения газет. В своей гостиной Абигейл поставила козлы и около них стулья, чтобы женщины могли с удобством заниматься рукоделием.

Она с нетерпением ждала таких встреч, любуясь женщинами в подвязанных лентами белых капорах, с вьющимися волосами, спадавшими на плечи, когда они склонялись над шитьем; их закрытыми платьями с пышными рукавами и длинными, широкими юбками из голубой или серой домотканой шерсти, льняными воротничками и манжетами, кипельно белыми и отглаженными. Сюзанна Бэкстер была на седьмом месяце беременности, Теодора Биллингс — на пятом, Ханна и Мэри из семьи Кларков развлекали подружек забавными слухами. Самой пожилой была Энн Сэвил, ее муж, доктор Элиша Сэвил, снимал дом, где ныне жила Абигейл, до того, как Джон унаследовал и перестроил его под первую адвокатскую контору в Брейнтри. Заходили женщины из семейства Адамс: жены Элихью, Питера, кузина Мегитабль, а также молодые прелестные жены семейства Тейер.

Вскоре во встречах пожелали участвовать и другие соседки. Муж Деборы Уайлд был смотрителем оград, Сары Спир — дорожным мастером, Деборы Мэнн — пожарным.

При обсуждении вопросов, касавшихся Конгресса, горожанки обращались к Абигейл. Есть ли возможность улучшить их участь? Как женщин и жен, учитывая, что колонии имеют теперь Конгресс?

— Можно ли добиться чего-либо для женщин? — спрашивала Абигейл. — Конечно, сейчас самое время.

Женщины заговорили все разом, но это не вносило сумятицы. Ведь каждая знала свое положение: на женщин смотрят как на вассалов; их наследство и приданое переходят под контроль мужей; они не имеют права голоса, если не обладают внушительной собственностью; их влияние в церкви ничтожно; они не могут без согласия мужей поехать куда-либо, делать что-либо; не могут принимать решения в отношении собственных детей; законы и суды отдают всю полноту власти мужьям, многие из которых самодуры. Сара Арнольд, муж которой лишился руки при взрыве пушки, скромно спросила:

— Цель Конгресса принять законы, не так ли?

Женщины смолкли в ожидании ответа.

— Да, в определенных областях. Но нынешний Конгресс занят вопросом независимости. И снабжения армии.

— Ничего относительно личной жизни?

Это выпалила женщина среднего возраста, чей муж был известен в городе как бочар, кровельщик, дубильщик, но в то же время как домашний тиран.

— Если мы останемся англичанами, — спокойно ответила Абигейл, — нам придется жить по английским законам. Если же приобретем независимость, будем иметь свои собственные законы.

Заговорила Сюзанна Белчер, узколицая женщина с резкими манерами, получившая, как и Абигейл, домашнее образование.

— Мы должны заявить мужчинам в Филадельфии, какие законы нужны нам, женщинам.

— Я думала об этом, — заверила ее Абигейл. — Когда вернется мой муж, я выступлю вашим адвокатом.

Женщины уходили к себе домой во второй половине дня. К наступлению сумерек милиционеры приходили на ужин и на ночлег в одиночку или небольшими группами по дорогам из Плимута, Таунтона, Барнстейбла и Кембриджа, некоторые присоединялись к своим ротам, другие же шли на свои фермы, где работали день, а то и неделю.

Они появлялись в доме Адамса, обросшие щетиной, оборванные и грязные, в куртках и в бриджах, затянутых ниже колен, в грубых чулках и в ботинках из коровьей кожи. Их накидки и сюртуки, слишком плотные для теплой погоды, являли всю гамму красок, какую способны дать сумах и дубовая кора. Некоторые были в длинных льняных и шерстяных панталонах, другие в хлопчатобумажных сюртуках. Сабли офицеров были выкованы местными кузнецами, а у солдат — разномастное вооружение: старые французские ружья, захваченные у Луисбурга; испанские ружья, отвоеванные за десять лет до этого в Гаване; тяжелые ружья времен завоевания Канады. Каждый был и собственным оруженосцем и арсеналом, немногие могли вообще выстрелить, не заняв порох и свинцовую пулю у соседа. Все они считали своим долгом представиться Абигейл: