Гнев и радость - Дженнифер Блейк

— Я думал, она никогда не уйдет.

Это произнес Стэн. Он, прихрамывая, добрался до кресла, освобожденного Мадлин, и тяжело рухнул в него. В руках он держал чашку кофе размером с цветочную вазу и пожелтевшими большим и указательным пальцами мял неистребимую сигарету.

— Мадлин в порядке, — сказала Джулия с улыбкой.

— Точно, но я не хотел говорить при ней. Или при ком еще, между прочим.

— Ты не хочешь подышать воздухом? Здесь становится похоже на коптильню.

Они прошли к дверям и вышли под металлический навес над входом. В лицо им ударил свежий и сырой воздух. Падающий дождь был похож на плотные серые шторы, колеблющиеся на ветру. Капли громко стучали в навес над головой, но не усиливались до рева, как в замкнутом пространстве. Джулия прислонилась к стене и ждала.

— Я правильно понял? Действительно, Булл начинает работать? — спросил Стэн, и слова вылетали из него, как пулеметная очередь.

— Думаю, ты не ошибся, хотя я еще не сообщила ему об этом и кому-либо другому, кстати.

— Тогда не делай этого.

— Что?

— Ты меня слышала. Не делай этого. Как только это случится, меня здесь не будет.

— Почему?

— Ты знаешь почему. Мне не нравится Булл, никогда не нравился, и я ни за что не буду работать с ним.

Лицо Стэна было серьезным. Он не шутил. Джулия, поняв это, почувствовала такой приступ усталости, что ей пришлось напрячь колени, чтобы они не дрожали. Она спокойно сказала:

— Стэн, ты сделал так много в этом фильме, осталось совсем чуть-чуть. Почему ты не можешь потерпеть?

— Моя шкура, может быть, немного стоит, но я ее ценю.

Его загадочный отказ даже после того, как она высказала свое мнение насчет его ультиматума, вызвал в ней раздражение. Только этого еще не хватало ко всем неприятностям!

— О чем ты говоришь? Мне можно об этом узнать? Если между вами что-то не так, то объясни, ведь мне ничего не известно.

— Это наши с Буллом дела, они тянутся с очень давних пор. Если ты хочешь знать, поинтересуйся у него. После того как он уедет отсюда.

— Я не хочу интересоваться у него. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все как есть, без всяких вокруг и около. В чем дело?

Он молчал и кусал губы, глядя на дождь. Его глаза в темных кругах беспокойно бегали, как бы ища, куда деться.

— Я жду, — требовательно проговорила Джулия.

Он продолжал молчать, лишь изредка смотрел на нее и вновь отводил глаза, медленно сжимая в кулаки руки.

— Ну хорошо, — произнесла Джулия, — ты не обязан объяснять мне. Но не жди, что я скажу Буллу, чтобы ом исчез по одному твоему слову.

Он шумно выпустил изо рта воздух и облизал языком губы. И только когда Джулия оттолкнулась от стены, чтобы снова вернуться в клуб, он выговорил:

— Дело касается твоей матери.

Она никак этого не ожидала. Джулия резко повернулась, как будто внутри у нее сработал мотор.

— Какое отношение может иметь к этому моя мать?

— У нее была связь. Со мной.

Джулия ничего не сказала, не могла ничего сказать. Она попыталась представить свою мать — такую изысканную, добросердечную, с ее живым умом, ее любовью к цветам, древности и старым домам, — увязшую в каких-то тайных свиданиях со Стэном, попыталась представить их вместе в потных объятиях. Это не удавалось.

— Пусть это тебя так не шокирует. Я тогда был другой. Мы все были другими.

Непослушными губами Джулия проговорила:

— Что же случилось?

— Ничего особенного. Булл, как всегда, развлекался на стороне, с актрисой из своего фильма, яркой блондинкой. Я был в том же фильме главным каскадером. Он послал меня отвезти свою жену куда-то в гости, чтобы она не мешала ему. Твоя мать была красивая женщина; ты очень на нее похожа. Я влюбился в нее с первого взгляда и стал приходить к ней с тех пор уже по собственной воле. Когда твоя мать узнала о блондинке, она решила отплатить Буллу как можно больнее. Я подвернулся кстати. Вот, собственно, и все, хотя она знала, как я относился к ней. Я считал, что мне повезло.

— Ну хорошо, у вас была связь, но я не понимаю, почему…

— Это не все. Твоя мать не слишком хорошо хранила тайны: По правде говоря, я не уверен, что она хотела сохранить эту тайну. Булл обо всем узнал. Через несколько дней он уехал на съемки вестерна. Я тоже там участвовал. Булл заставил меня делать трюк с фургоном, который понесли лошади. По сценарию в нем был динамит для золотой жилы. Фургон должен был упасть с горы и взорваться. Я сказал ему, что это опасно, но он все время повторял, как это здорово будет выглядеть на экране. Динамит взорвался раньше времени. Я спрыгнул, получил хромую ногу, но мне еще повезло, что я остался в живых.

Джулия смотрела на него, не шевелясь.

— Ты говоришь, что Булл знал о тебе и о матери и поэтому подверг твою жизнь опасности?

— Можно и так сказать.

— Я не могу поверить в это.

— Можешь поверить, потому, что он именно так поступил. Правда, я должен признаться, в то время он был сам не свой. Видишь ли, твоя мать никак не хотела говорить ему, чей это ребенок, которого она носит, его или мой.

— А тебе… она сказала? — Джулия почти не расслышала свой вопрос. Хорошо еще, что стена за ее спиной была крепкая, потому что ноги почти не держали ее.

— Она сказала, что твой отец Булл. Хотя мне в голову приходили сомнения.

— Почему?

— Твоя мать была не такая, как другие, и мне казалось, она не хочет, чтобы я чувствовал себя обязанным по отношению к ней. После этого несчастного случая с фургоном она бросила Булла, бросила его из-за этого и приехала сюда, в Луизиану. Сказала, что не может жить с человеком, который не лучше убийцы.

Глава восемнадцатая

Автомобиль Джулии, прорезая ночь, мчался по двойной темной ленте шоссе 1-10. Стрелка спидометра колебалась на одно-два деления выше предела скорости. М все равно, большинство машин, проезжавших между Новым Орлеаном и столицей штата Батон-Руж, чьи фары пробивали стену дождя, проносились мимо, как будто она стояла на месте.

Джулия пропускала их. Она в действительности не торопилась туда, куда ехала, и уже давно вышла из возраста, которому свойственны самоубийственные импульсы. Равномерные взмахи «дворников» не могли очистить ветровое стекло. Полузагипнотизированная их равномерным тиканьем, она смотрела вперед, стараясь сосредоточиться на дороге, но не в силах унять нескончаемый бег своих мыслей.

Джулия была невысокого мнения о Булле как об отце. Это было одной из причин, почему она называла его по имени; дна чувствовала, что он не заслужил детского звания Папы или Папочки, он просто отсутствовал, когда это звание можно было бы заслужить. Она не любила его за его отъезды, за то, что его не было с ней на днях рождения и на Рождество, а вместо этого он посылал ей подарок или конверт с деньгами. Временами она ненавидела его за то, что он бросил и ее, и ее мать, никогда не интересовался причинами ее поведения. Читая в брошюрах и журналах о его блестящей жизни в Голливуде, в Нью-Йорке и в Европе, где он снимал свои картины, она часто отшвыривала их от себя с презрением и максимализмом подростка. Когда ее мать была жива, они были вдвоем против всего мира и в какой-то степени против мужчин, особенно таких, как ее отец.