К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

Когда стрелка часов замерла напротив цифры шесть, в коридоре послышались шаги. Я напряглась, чувствуя, как на лбу выступает холодный пот. Черт бы побрал гостеприимство Бонапартов! Никогда я себе и представить не могла, что, находясь в гостях, буду дрожать всю ночь, запираться и прислушиваться к каждому шороху!

Можно было не сомневаться, что шаги в коридоре принадлежали ему. Он остановился возле двери Адриенны и постучал, но гораздо легче, чем вчера, — такой стук не разбудил бы меня, если б я спала. Ответом ему было молчание. Выждав немного, он постучал в дверь громче. Адриенна, наконец, пробудилась, и я услышала, внутренне сжавшись, как она говорит ему:

— Мадам заперла дверь и взяла ключ к себе, генерал!

Он не ответил ничего и ушел.

Я откинулась на подушки, облегченно переводя дыхание. Вот я и прогнала наглеца! Но стоит ли мне после подобного отправляться на охоту? После того, как ему не открыли, генерал будет не в самом лучшем расположении духа. Мне уже знакомы были вспышки его ярости, и я ни в коем случае не хотела стать их мишенью. Я поймала себя на мысли, что одновременно боюсь и презираю его, почти ненавижу… Может быть, правильно будет уехать отсюда, уехать, не дожидаясь этой проклятой охоты?

Но как уехать? Можно было бы попросить экипаж у Гортензии. Она добрая девушка, но ей придется назвать причину отъезда. Значит, о моем намерении мгновенно узнает весь Мальмезон, и тогда Бонапарт может помешать мне… Можно было обойтись без Гортензии, пойти прямиком на конюшенный двор и велеть Жардену, старшему конюшему, заложить коляску. Но, Боже мой, он тоже первым делом уведомит хозяев поместья о моей просьбе!

Пока я ломала себе голову над тем, как незаметно покинуть Мальмезон до злосчастной охоты, в двери моей комнаты резко заскрежетал ключ. Замок поддался, и, потрясенная, я увидела на пороге первого консула.

Гневный, раздосадованный, едва не сжимающий кулаки, он ступил к моей постели с видом оскорбленного императора.

— Вы боитесь, что вас зарежут?

Пылающими глазами он смотрел на меня и, кажется, готов был лопнуть от злости. Это была какая-то адская, взрывоопасная, но одновременно где-то даже смешная смесь ярости и уязвленного самолюбия, напыщенной гордости и удивления от того, что нашлось существо, смеющее ему не повиноваться.

— Сегодня день охоты, — выговорил он наконец с угрозой. — Уже половина седьмого. Вставайте!

— Вы пришли меня разбудить? — спросила я дерзко, чувствуя в эту минуту не столько страх, сколько досаду и злость. — Разве для этого не достаточно моей служанки?

— В своем доме я сам решаю, как мне поступать и кому оказать эту честь. А вы… вы не среди татарских орд, так что не запирайтесь, как сегодня! Тем более, что ваша запертая дверь — для меня не препятствие. Я войду куда угодно, если пожелаю!

Распахнув дверь, генерал напоследок бросил на меня еще один раздосадованный взгляд.

— Женщина, которая так себя ведет, не может пленять. Вы разочаровали меня, ку-зина!

Последнее слово он произнес с нажимом, с ударением на первый слог, почти презрительно, и ушел, только теперь уже не пел.

После его ухода я еще несколько минут сидела в оцепенении, так, что со стороны можно было подумать, что я страх как напугана. По крайней мере, Адриенна, шныряющая по комнате туда-сюда, выполняя обычные утренние дела, с опаской поглядывала на меня, но ничего не говорила. Она заслужила нагоняй и теперь явно гадала, по какой причине еще его не получила. Возможно, она объясняла это моим испугом. Но на самом деле время страха для меня давно миновало.

Едва за Бонапартом закрылась дверь, в моей голове сложился план действий. Расчеты, страхи, надежды — все было мгновенно отметено в сторону; я поняла, что речь идет о спасении самой моей сущности, спасении достоинства — и тут медлить было уже нельзя. Я чувствовала, что становлюсь персонажем новой истории с Даву: стоит мне поддаться хоть немного, как меня запугают до смерти, растопчут как женщину и уничтожат как личность — в общем, я полностью погибну, если задержусь в этом месте еще хоть минуту. Охота, этикет, правила поведения — все меркло перед этим соображением. Я хотела одного: увидеть Александра и никогда — да, никогда больше! — не видеть Бонапарта.

«Никогда, нет, никогда и ни за что я не стану посмешищем, как Даву. И он не заставит меня любезно принимать его в спальне в шесть утра! Может, кто-то и способен подчинить принцессу де Ла Тремуйль, но только не это хитрое, странное, холодное, неистовое существо!»

— Адриенна, — произнесла я одними губами.

— Да, мадам герцогиня?

Я велела ей принести мне с кухни чаю с листиками мяты и засахаренных орехов. Она кивнула.

— Вы умоетесь сами, мадам?

— Да. Ступай. Проследи только, чтоб чай был горячий. Или придется тебе разводить огонь и подогревать его здесь.

Счастливая, что ее не наказали за ослушание, она выпорхнула из комнаты. Я подумала в этот момент, что Бонапарт, когда уходил от меня, мог быть замечен дюжиной вот таких вот легкомысленных горничных, которые в это время уже вовсю бегали по дому, и если это так, то, конечно, мою репутацию парижские языки разнесут в клочья. Впрочем, не время было задумываться о таких пустяках. Я вскочила на ноги и бросилась к чемоданам, которые вчера уложила Адриенна.

Из груды платьев я вытянула дорожное, из плотного лилового сукна, отделанного в каком-то военном стиле блестящими металлическими пуговками, которые строгими рядами украшали пояс под грудью, спускались от самого горла до подола. Я умылась, оделась, не расчесываясь, наспех заколола волосы шпильками. Затем, подумав, сняла с крючка плащ и шляпу Адриенны: пусть на мне платье Леруа, но прикрыть его вещами горничной будет правильно, слишком оно броское и дорогое.

Из собственных вещей я захватила только документы и кошель с серебром. Но не нести же это в руках? Кошель, если поместить его в карман плаща, будет звенеть и некрасиво биться о ноги. Я сунула бумаги и серебро во вместительную сумку служанки, тем более, что ее торбу можно было удобно носить через плечо, спрятав под просторной накидкой. Затем, покончив со сборами, я выскользнула из комнаты, даже не оглянувшись на разбросанные шедевры Леруа и не заботясь о чемоданах. Все это было уже не важно. Меня ужасала только мысль о том, что мне не дадут уйти из Мальмезона, а остальное уже не имело надо мной никакой власти.

Спускаясь по лестнице, я опустила поля шляпки ниже на