К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

Едва мы подъехали и сошли на землю возле павильона в Бютаре, генерал схватил супругу за руку и увлек далеко в лес, что-то яростно ей вычитывая. Было слышно, как она горестно упрекает его, причем не только за сегодняшнюю выходку, но и за множество других проступков. Это злило его еще больше.

— Ты сумасшедшая! — кричал он ей. — Более того, злая сумасшедшая! Ты прекрасно знаешь, как я ненавижу твою безумную ревность. И я тебе говорил уже: я — не обычный человек, меня нельзя судить обычными мерками морали…

— Наполеон, как ты жесток!

— Полно, говорю тебе! Поцелуй меня и молчи. Ты безобразна, когда плачешь… Сколько раз повторять тебе это?…

«Это никогда не кончится, — подумала я. — Они постоянно будут делать меня свидетелем своих склок… Просто невыносимо! Он-то просто грубый солдафон, но она, изящная женщина, — неужели она не понимает, что это непристойно?!» Больше всего на свете я жалела в тот миг, что поблизости нет моих лошадей… впрочем, я уехала бы из этого места даже на муле.

Вернувшись после разговора с женой, Бонапарт, несколько встрепанный, провел беглый осмотр своего охотничьего павильона.

— Хорошее место! — размышлял он вслух. — Здесь будет пункт сбора утром в воскресенье. А потом, после охоты, мы устроим здесь славный обед. Да и завтрак можно запланировать здесь, почему нет?

Генерал изо всех сил старался вести себя так, будто ровным счетом ничего не произошло. Я отвернулась, не в силах поддерживать подобную светскую беседу.

В Мальмезон мы дотащились, когда уже смеркалось. Не было и речи о том, чтобы затевать сегодня званый ужин. Было понятно, что генерал с генеральшей поужинают в очень узком кругу, включающем лишь Гортензию да еще, может быть, какую-то компаньонку мадам Бонапарт. Я, конечно, была только рада этому: после всего увиденного спокойно скоротать вечер у себя в комнатах, глядя на притихший ночной парк, казалось мне счастьем, пусть даже ужин мне принесут холодный или вообще придется перекусить всухомятку. Выскользнув из шарабана, я хотела как можно незаметнее пройти к себе, но голос Жозефины остановил меня.

— А вы-таки увлеклись романом мадам Жанлис! — обратилась она ко мне с нескрываемой обидой.

Это была, пожалуй, первая ее реплика, адресованная мне за все время этой нелепой прогулки. Генеральша глядела на меня обвинительно, лицо ее от долгого плача и синяков стало опухшим и, честно говоря, почти безобразным. В этом Бонапарт был прав… Чуть помедлив, я спросила:

— О чем идет речь, сударыня?

— Вы берете пример с мадемуазель де Лавальер… ведь это о ней роман, не так ли?

— Не понимаю вообще, о чем вы говорите!

— Ах, не понимаете! — вскричала она со слезами. — Вам было позволено выйти из коляски… любезно позволено… откуда эта любезность, хотела бы я знать?!

Я возмутилась до глубины души.

— Из коляски я вышла сама, Жозефина! И ни один человек на свете не принудил бы меня покориться в той ситуации. Не знаю, что принуждает вас!..

— Что принуждает? Разве вы не знаете, каковы бывают мужчины? Это мой супруг и…

— Это ваш супруг! — прервала я ее, находя всю эту беседу невыносимой. — Слушайтесь его, коль скоро у вас в семье такие порядки. Мой супруг, благодарение Богу, не заставляет меня совершать цирковые прыжки через обрыв!

Я круто повернулась и быстро зашагала к крыльцу. Мне уже ясно было, какую жалкую роль играет Жозефина при Бонапарте, и я решила избавить себя от необходимости быть излишне вежливой[66].

Адриенна принесла мне с кухни кусок лукового пирога, паштет и немного горячего вина. Забравшись с ногами с большое кресло, я просто-таки набросилась на еду: из-за всех неурядиц этого дня у меня пробудился зверский аппетит, у меня тряслись руки и я будто заглушала едой волнение. Но еда не слишком помогала. Стоило мне закрыть глаза, как в сознании воскресал образ Бонапарта: перекошенное лицо, ледяной тон, хлыст в руках и этот постоянный окрик — «Вы проедете, черт побери! Потому что я так велю!»

Пресвятая Дева, чего бы я только ни отдала, чтобы оказаться сейчас в Белых Липах! В просторном герцогском зале, где пылает камин, где дремлет возле очага наш огромный дог, а семья после ужина собирается за большим столом, чтобы поиграть в лото или трик-трак. Сполохи каминного огня танцуют по темным старинным потолочным балкам и обшивке стен из старого дуба…

Филипп играет с кошкой, близняшки возятся на ковре, в полумраке лестницы мелькает тень светлого платья Авроры, которая тайком пытается улизнуть из зала в надежде обменяться поцелуем с Буагарди. Какое чудесное время мы проводили там порой! Анна Элоиза, конечно, умела отравить эту атмосферу, но поведение этой старухи и сравнить нельзя с поведением первого консула. Весь мой бретонский дом был переполнен уютом и любовью. А тут что? Моральная пытка среди роскоши, постоянное унижение среди фальшивого величия!

В который раз я подумала: что ждет Францию под властью такого повелителя? Я вдоволь понаблюдала за ним, и теперь никакие объяснения Талейрана не имели на меня влияния. Я даже нисколько не верила в то, что генерал Бонапарт принесет Франции мир. Это слово не вязалось с его сущностью! Если он умудряется найти повод для бешенства в мирной семейной обстановке, то в его отношениях с другими государями и подавно никогда не будет гармонии. Если б она была, куда б он дел свой безумный темперамент? На ком бы срывал злость и тешил честолюбие? На Жозефине? Но это слишком жалкий объект для человека с таким тщеславием…

«Я — не обычный человек. Ко мне нельзя подойти с обычными мерками морали…». Мне вспомнился Людовик XVI: от него, помазанника Господня, никто и никогда не слышал столь наглых речей. Далеко же зайдет Франция с новым господином!

Чувствуя себя злой и уставшей, я забралась в постель. Адриенна, задергивая полог над моей кроватью, вскользь обмолвилась:

— Когда я возвращалась с простынями из прачечной, мне довелось видеть, как первый консул ужинает. Он был с женой и мадам Ремюза[67]…

— И что же? — отозвалась я без особого интереса. — Надеюсь, мадам Жозефина уже не плакала?

— Нет, но… — Адриенна слегка запнулась, потом продолжила: — Первый консул спросил у компаньонки своей супруги, должны ли муж и жена спать в одной постели… или же они должны иметь разные спальни.

Я подняла глаза на Адриеннну.

— Поразительно. Он такое спросил?

— Да.

Адриенна, девушка незамужняя и целомудренная, по уши залилась