Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков

[…] Из газет вижу, что еще 5 марта в г. Витебске, где пребывает начальник Виленского военного округа генерал Зуев (мой бывший корпусной командир) — жандарм до мозга костей! — так до означенного числа еще не были распубликованы телеграммы от Временного правительства! Неужели он, сукин сын, опаснейший для нового режима получеловек — не будет арестован?! Не имею пока средств как-нибудь предупредить о нем наше благородное правительство. Воспользуюсь на днях оказией, ч[то]б[ы] выслать из Киева письмо Керенскому. […]

Стараюсь всячески внушить гг. офицерам быть психологичными и соблюдать большой такт в обращении с солдатами. Привожу им наглядный пример того, как должен был бы родитель вести себя по отношению хотя к своему сыну или своей дочери, вздумавшим бракосочетаться вопреки совету его с личностью, не отвечающей вкусу родителя; из любви к детям и ч[то]б[ы] сохранить с ними дружбу, необходимо родителю post factum[886] оказывать детям сочувствие и хотя бы со скреблением кошек на душе, а надо все же стараться радоваться их (детей) радостями. Так и в поведении офицеров к солдатам! […]

13 марта. Снег еще держится. Под ногами слякотно. Около полудня прояснилось небо и заликовала земля.

Солдатики прилегающих к Завалуву районов после принятия присяги новому правительству устроили неописуемую по проявленному душевному восторгу манифестацию: все явились с красными розетками и ленточками, с красными флагами и аншлагами, на к[ото]рых красовались золотые слова: «братство», «свобода», «равенство»; выдавался большой черный аншлаг с белыми буквами на нем: «Вечная память павшим в борьбе за свободу». Стали произноситься зажигательные речи, в к[ото]рых проклинался старый режим и благословлялся новый; выступали ораторы из офицерства, из солдат, прекрасную речь сказал мой фельдшер Устюгов: при Владимире Свят[ом][887], говорил он, славяне стали креститься, предварительно сваливши идола Перуна, теперь мы свалили-де проклятую царскую власть и пр. в этом роде. Штабной офицер из артиллеристов георгиевский кавалер Геймовский[888], ставши под красное знамя свободы, воодушевленно произнес проклятие монархизму всякому — и ограниченному, и неограниченному — и провозгласил: «Да здравствует российская республика!» Качали солдат, качали офицеров, целовали друг друга как на Пасхе[889]. Затем манифестанты[890] большой массой под непрекращавшиеся звуки «Марсельезы», чередовавшиеся с пением «Вы жертвою пали…», двинулись далее. Ликование народное продолжалось до поздней ночи. […]

14 марта. День серенький (метеорологически, конечно!). Ко вчерашним манифестациям: прошли они в собравшихся командах при штабе очень гладко, офицерство наше — выросло и преобразилось, стало другими людьми! Из категории даже держиморд ведут себя преблагородно. Но трусишка генер[ал] Степанов, «наштакор», был в большом волнении и не знал, какой тон взять, рано до сбора команд постарался уехать, но потом как будто сообразил, что выйдет неловко, и возвратился в разгар всеобщего душевного подъема, когда процессия уже тронулась; он растерянно скомандовал встречной массе возвратиться на прежнее место и стал ей держать свою речь, весьма сумбурную, в духе «нельзя, с одной стороны, не сознаться, а с другой — не признаться».

Преступники: штаб 19-й Сиб[ирской] дивизии, стоящий возле — в Яблонувке[891], только лишь вчера заблагорассудил объявить акты и распоряжения Временного правительства! До последнего момента там приказывали еще петь «Спаси, Господи…» Были случаи мордобития! Возникло глухое волнение среди солдат… Процессию нашу встретили холодно. Преглупо держит себя командир саперного полка Газенко, никак еще не могущий умственно переварить всего совершившегося и, наряду со всей военной заскорузлой бюрократией, страдательно воспринимающий веления народной воли вместо свалившейся и захлебнувшейся в своих собственных экскрементах воли «самодержавной». Эта разновидность людская до такой степени поросла коростой прежнего режима, что не способна чувствовать сплошного теперь гимна воскрешения России! Когда для всех стало ясней ясного, что «король был голый»; так испакостить идею монархизма в столь наглядной для слепых и умственно тупых форме, кажется, и предумышленно нельзя было, как вышло это по железному закону логики вещей само собой. Как хорошо, что нет водки; без нее вышло ликование истинным нутром, и без безобразий. 

Организуются среди офицеров и солдат разные комитеты; вчера они мнением положили послать приветственные телеграммы Рузскому, Брусилову, Алексееву.

В шествии я не принимал участия — и некогда было, да и было очень грязно. А солдатики, говорят, меня, оглядываясь, искали, спрашивая, где наш «дедушка» (канальи!!), чтобы качать. На лицах у всех выражена сила достоинства и счастливой удовлетворенности.

Арестованный мандарин старого режима генерал «от кувакерии» Воейков уверяет, что приписываемые ему корреспондентом слова перед отречением Николая — «надо открыть минский фронт, чтобы немцы проучили русскую сволочь» — принадлежат-де не ему, а его венценосному собутыльнику, находившемуся в обычном состоянии сильного опьянения. Как характерно третирование вообще всего русского народа «русской сволочью» со стороны не одних этих двух выродков, а и всей правившей издевательски до недавнего времени Россией разбойничьей камарильи, не только стоявшей непосредственно у «двора» (хуже, чем скотного!), а и прочей, как гражданской, так и военной бюрократии! Вечное вам, сукины сыны, проклятие! […]

В канцелярии, к[ото] рой заведует ex-полицмейстер штабс-капитан Иванов, красуется поставленное красное знамя с надписью: «Свободы — выше жизни!» А много еще темных душонок, к[ото]рым так трудно переродиться для наступающего Царствия Божия на Руси!

После обеда полил дождь, смывший почти весь снег с земли. Пришло известие, что Николай Николаевич, «принявши присягу Временному правительству», сложил с себя верховное командование армиями. Дорожка скатертью! Пусть остальные гг. Романовы последуют хорошему поведению этого сумасбродного алкоголика! Да сгинут все эти паразиты царствовавшего дома, и дорогу вперед всем народным талантам!

15 марта. День теплый и ведренный. Московские и петроградские газеты приходят неаккуратно. «Русский инвалид» — неузнаваем: совсем стал республиканской газетой!

Как я и ожидал: главноком[андующ] ий Западным фронтом Эверт смещен, и на его место назначен Лечицкий. С грустью взираю, что многие начальствующие лица, вопреки категоричным и ясным приказам свыше, до сего времени еще не желают считаться с силой совершившегося факта, чтоб поставить крест на прошлом, проявляя тупое, дуболобое противодействие в признании нового порядка вещей. Уже имеются пока цветочки последствий такого преступного поведения, грозящие катастрофическими ягодками впереди. Произошли уже весьма прискорбные конфликты между лицами командного состава и солдатами. К чести наших штабных офицеров (кроме трусливо виляющего хвостом «наштакора» Степанова и инспект[ор] а артиллерии Ивашинцева, из помпадуров), надо отметить правильно ими выбранный (немногими, может быть, и скрепя сердце) путь действий: всячески протестовать против возмутительно-провокаторского поведения их нек[ото]рых товарищей в командах и частях дивизий.

После обеда сегодня в спешном порядке составлено было офицерск[ое] штабное совещание по учреждению объединенного Совета офицерск[их] и солдатск[их] депутатов от всего корпуса. С нетерпением ожидается приезд Ступина. Думаю, что он здраво посмотрит на вещи и постарается предупредить и ликвидировать конфликты. Задача весьма трудная. Вообще, не следовало бы торопиться нашему Временному правительству в самый момент натиска атакующего нас противника радикально ломать установившиеся формы внутренней организации армии, коренным образом перестраивать сложную организацию внутренних отношений и самые принципы дисциплины! […]

Смущает меня и поведение Совета рабочих депутатов, явившегося каким-то государством в государстве и держащегося довольно обособленно от «благоверного» Временного правительства: уж больно парфорсно он тянет весы на почти исключительно интересы одного только пролетариата, совершенно игнорируя интересы других классов, чем не может не вносить в общее дело любви и свободы смуту раздора и не содействовать поправению (хотя и не в прежнем, конечно, смысле!) большой группы лиц прогрессивного направления; боюсь я «грядущего хама»!

Прекрасная статья в «Киевской мысли»[892] Всеволода Чаговца[893] «Династия греха и крови». Нового для меня ничего она, положим, не открыла. Сколько же юных душ нескольких поколений калечилось при преподавании русской истории изображением наемных и подневольных перьев в неподобающем освещении всех наших «благочестивейших и самродержавнейших» дегенератов-деспотов!![894]