Синеокая Тиверь - Дмитрий Мищенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Князь не стал преждевременно пугать Малку, однако и не скрыл, что произошло между ним и сыном, зашел и сказал, куда и зачем едет.
– Может, не мешать ему? – спросила Малка несмело.
– Ты так думаешь?
– Богданко правду сказал: сейчас не такое время, чтобы считаться, кто князь, а кто воевода. Если ты такой же гордый и заносчивый, как Вепр, я сама поеду к тому буйтуру и скажу: если не хочет, чтобы Зоринка стала нареченной огненного Хорса, пусть отдаст ее Богданке, да и забудем все, что разъединяло наши роды.
Князь вздохнул, раздраженно потер лоб.
– Ты, Малка, ослеплена любовью к сыну и за этой слепотой видишь не дальше, чем сын. Нужно быть просто ребенком, чтобы поверить в здравый ум Вепра.
– А как же ты столько лет верил ему?
Наверное, это было лишнее. Князь не нашелся, что ответить жене, и рассвирепел еще больше.
– Пока мы здесь будем переливать из пустого в порожнее, этот глупый отрок может натворить беды. Я еду, хватит!
И когда он ехал мимо капища, расположенного под раскидистым, с дедов-прадедов взлелеянным дубом, и позже, когда выбирался на дорогу, что вела к Соколиной Веже, только и делал, что смотрел, как разминуться с людьми, что шли и шли, согнувшись под бременем горькой судьбы. Семьями и родами-селениями, со стариками и малыми детьми. Все молчаливые, измученные, почти без сил от жары, словно знали: они обречены.
– Из какой верви будете, люди?
– Из Надпрутской, достойный.
– И давно идете?
– Уже четвертые сутки.
Помолчал, провожая их печальными глазами, и уже потом добавил:
– Помогай вам бог счастливо одолеть этот путь.
Неожиданно пришпоренный конь резко рванул в сторону и, только когда Волот взял поводья в обе руки, пошел ровно, в полный мах.
Матери Доброгневы не было видно ни на подворье, ни на крыльце, не слышно ее голоса и из терема. То ли спала-отдыхала старенькая, то ли пошла в лес. А впрочем, чего ей спать в такое время и зачем ей, старой, идти в лес?
Волот дважды громко постучал в дубовые ворота, вызывая челядь.
– Эгей! Есть ли кто в доме?
Двери вскоре открылись, и к воротам подошла челядница.
– Прошу потише, – промолвила мелодичным голосом челядница, – хозяйке нездоровится.
Одета была служанка более пристойно, чем простая челядница: в белую, не по-местному сшитую брачину, в темную, подпоясанную в талии пестрым поясом плахту. Однако не это поразило князя. Где он видел это милое девичье личико, где слышал этот глубокий, идущий от самого сердца голос?
– Миловидка, ты?
Девушка потупила взор и промолчала. А когда заговорила, сказала не то, чего он ожидал:
– Хозяйка ждет вас, княже.
Волот расспрашивал Доброгневу, что у нее болит и правда ли, что ослабела и не может покинуть ложе и выйти из терема. Сам же все время думал о Миловиде. Выходит, недалеко убежала от своего Выпала; неверными были слухи, будто подалась за Дунай искать в ромейских землях своего любимого. Здесь она, в Тиверской земле, даже в его владениях… Спрашивал у матери, не объявлялся ли здесь Богданко, о чем она с ним говорила, знает ли, куда и зачем тот поехал, а сам снова думал о Миловиде… Боги светлые и ясные! Не случайно же прибилась она к его дедовым владениям, стала не просто челядницей – ключницей при княгине, более того, вошла в доверие, стала для матери Доброгневы словно дочь родная. Так и говорит Доброгнева, когда обращается к ней: «Пойди, дочка, нагрей водицы, а нагреешь, налей в корчагу и поставь к ногам. Стынут они у меня». По всему видно, и Миловидка рада, что хозяйка Соколиной Вежи добра с ней, – старается, угождает ей, смотрит за ней, как за родной матерью. Кем она стала по прошествии стольких лет? Почему очутилась именно в Соколиной Веже? Убедилась ли, что напрасны надежды на возвращение любимого, и вспомнила, о чем когда-то говорил князь, или случайно оказалась у матери Доброгневы и осталась при ней? Ох, нет! Кто в Тиверской земле не знает, что Соколиная Вежа – родовое владение Волотов. Не могла и Миловидка не знать этого. А если знала и сама пришла в Соколиную Вежу, то это говорит о том, что пришла не случайно и не случайно стала ключницей.
Поглядывая на возмужавшую и ставшую от того еще краше девушку, князь то и дело опускал глаза, чтобы ни она, ни кто другой не заметили, какой интерес она у него вызывает. И снова мысленно спрашивал: «Кто ты ныне, Миловидка? Как понимать твой приход под мой кров? Как ты стала радостью-утехой для княгини? Случай свел нас или на это была твоя добрая воля?»
Мысли чем дальше, тем настойчивее преследовали князя, превращались в какое-то наваждение.
«Я не могу уехать отсюда, – признался он сам себе, – до тех пор, пока не дознаюсь, почему Миловидка поступила, как он советовал ей в свое время: „Если и очага своего не будет, не обходи мой терем“.
Вышел к дружинникам и повелел старшим из них:
– Ты, Ковач, бери двух мужей и отправляйся в Веселый Дол. Стань на опушке и следи, не объявится ли там Богданко. Если объявится, подойди и скажи: «По велению князя не дозволяем тебе чинить разбой с дочкой властелина. Это недостойно княжича. Будь благоразумен и возвращайся туда, где тебе надлежит быть».
– Ты, Боян, – сказал другому, – скачи в стольный Черн и передай воеводе Стодорке: как только боги укажут на свою избранницу или избранника, пусть сразу же даст знать об этом в Соколиную Вежу. Мать моя дотаптывает последний ряст, должен быть при ней.
Больная ли требовала этого, или Миловидка не хотела оставаться с князем наедине, только до самой ночи сидела она у постели больной и ни на мгновение не выходила из спальни. Что она там делала, князь не ведал, но догадывался: сидит там не потому, что больной без нее нельзя оставаться. И эта догадка подогревала его нетерпение. Наведался к больной раз – Миловидка там, наведался второй – снова там. Оглянется, когда скрипнут двери, взглянет на него, как на какое-то диво, и уступает ему место у постели. Садись, дескать, садись и говори, зачем пришел.
– Матушка, тебе все еще плохо? – присел он и спросил у Доброгневы.
– Не хуже, чем было, но и не лучше. Доживаю, сынок, последние дни, поэтому и хочу сказать тебе кое-что.
Миловидка подняла на нее испуганные глаза и все же подчинилась – тихо пошла к дверям.
– Куда ты, девушка?
– Выйти надо. Оставляю вас на время на князя. Пока поговорите, я вернусь.
– Речь пойдет о тебе. Останься, если можешь.
Доброгнева недолго думала, с чего начать разговор.
– Князь, сын мой единственный. Знаю, у тебя и без Соколиной Вежи хватает хлопот. Народ уповает на благодать, земля надеется на защиту. А времена тревожные. Что ни год, то и новые заботы. Не успел помириться с ромеями, обры угрожают вторжением. И боги карают немилосердно. Мало того что забрали преждевременно отца, братьев-опору, голод и мор посылают на нашу землю. Как справишься со всем этим, если будешь стоять один?
– Я не один, матушка-княгиня, со мною вся земля.
– Слышала, знаю. Да что с той земли, если она такая страждущая ныне? В беде, сам знаешь, поднимают головы не только тати – человеческая злоба тоже. Дедушка Власт, первый в этом доме, помню, говорил: «Добро идет плечом к плечу с достатком, а зло прет из злыдней человеческих, словно вода из сильной почайны». На беду, и я не могу быть тебе опорой. Не сегодня завтра пойду в рай, Волот. Поэтому и говорю это: на кого оставим огнище в нашем родовом гнезде – Соколиной Веже?
Волот взглянул на нее печально, однако с ответом не торопился.
– Стоит ли беспокоиться об этом, матушка? Вы были, вы и будете хозяйкой. Великое дело – слабость, одолеете.
– Старая я, сын, чтобы одолеть. Да и чувствую: не время обманывать себя. Поэтому и спрашиваю: на кого оставим? Хотела бы знать прежде, чем уйти.
Волот заволновался, встал.
– Как-то я не думал об этом. Может, пусть теремной смотрит за всем? До тех пор, пока Богданко возмужает, вступит в брак…
Мать Доброгнева не спешила соглашаться.
– Разве не видишь и не знаешь, сколько добра нажил этот муж, имея доступ лишь к полю и скоту? Не чист он на руку, сын. За много лет я ко всем пригляделась и вот что скажу тебе: лучшей хозяйки в Соколиной Веже, чем ключница Миловида, не вижу. Она и сердцем, и помыслами чиста, сколько бед пережила, сколько горя узнала в свои наилучшие годы. Ей бы я доверила наше родовое огнище.
Князь старался не выдать своей растерянности, знал: негоже сыну радоваться у смертного одра матери, но не мог не испытывать чувства удовлетворения. Видят боги: такое могло случиться только по их воле. Простым смертным недоступно так круто и так неожиданно переиначивать человеческую стезю. Подумать только: когда-то он был жестоко наказан богами за то, что посягнул на эту девушку, теперь же она по чьей-то воле очутилась в его родовом владении, вошла в доверие к старой матери, которая хочет видеть ее хранительницей родительского огнища в Соколиной Веже. Можно ли желать большей награды и возможна ли она по воле людей?