Отторжение - Инна Тронина

Остался один — тот самый, в замшевой куртке. Но этот стоил всех остальных. Сориентировавшись в пространстве, он выстрелом выбил из моей руки пистолет. Хотя, может, это случайно получилось. Но в итоге я оказался без оружия. К тому же, тёплые струйки ползли по лицу. Я пощупал — кровь. Наверное, взрывом меня контузило. Да и сердце совсем зашлось.

Я лениво подумал, что «замшевый» вполне может сейчас меня снять. Он и хотел поступить именно так, но его пистолет сухо щёлкнул. А перезаряжать было уже некогда. Я не знал, заклинило «пушку», или кончились патроны. Точно так же я не имел возможности искать в темноте своё оружие. А «замшевый», тем временем, обнаружил мой автомат около вросшего в мёрзлый песок камня. И нагнулся, чтобы поднять оружие.

Мне ничего не осталось, кроме того, как прыгнуть на амбала. Это было опрометчиво с моей стороны, так как я не знал уровня подготовки этого увальня. Мы сошлись в смертельной, звериной схватке. Только в следующий момент я сообразил, что парень этот моложе меня, а навыки имеет примерно такие же. Но и сердце его не тронуто пулей киллера.

«Качок» проявил себя как каратист одного со мной дана. А я на самом апогее боя ощутил, что сердечко-то моё отказывает, и дыхание вот-вот окончательно собьётся. Джемпер и джинсы уже облепили тело, промокнув от обильного пота. Работая каскадёром и оперативником, я привык прыгать через барьеры страха, терпеть боль, переносить высокие нагрузки. Всегда готов был прийти на помощь слабому, бороться с несправедливостью. И никогда не жалел, что выбрал для себя именно такое жизненное кредо.

Моя рука и сейчас была чистой, а голова — холодной. Именно поэтому я и понял, что данный бой в моей жизни — последний. Мы с «замшевым» учились убивать, осваивали жестокую науку восточных единоборств. И вот сейчас, на берегу Финского залива, предновогодним вечером, мы держали самый важный в жизни экзамен. Только оценками были не баллы и очки, а жизнь и смерть.

Пластика, сила и скорость движений у моего противника были на высочайшем уровне. И я сильно пожалел, что не сумел удержать оружие в руке до конца. Что не вызвал из машины подмогу, глупо надеявшись на своё уменье стрелять и сражаться врукопашную. И вот, кажется, я заплачу за беспечность самую высокую цену.

Наш основной стиль назывался «карате-до». Частица «до» — означает «путь». И рок мой, виляя, прерываясь, встряхивая меня до зубовного скрежета, а временами скользя совершенно ровно, привёл меня на этот пустынный берег. Он поставил передо мной спокойную, рассудительную и уверенную в себе гориллу, у которой были фамилия, имя и отчество. Да и всё остальное, чем может обладать только человек разумный.

Когда-то карате было запрещено статьёй 219-прим Уголовного кодекса. Сейчас понял, что не зря. Лучше вовсе запретить карате, чем обучать ему таких вот «замшевых». Делать их ходячей смертью. Терминаторами, кинг-конгами. Не такой я представлял свою кончину. Нет, не такой…

Мой противник одинаково хорошо работал и правой, и левой рукой. Дыхание его было, будто во время сна под наркозом — даже несколько замедленное. Он не повторял комбинаций. Кажется, импровизировал на ходу. Кроме того, тут же изобретал разные варианты борьбы.

Я, пока не изучил его повадки до конца, уходил в нижний ярус назад. И думал, что это уже не карате, а кумите. Тот самый бой без правил, до смерти. Четырнадцать лет назад, будучи молодым и здоровым, я отказался участвовать в таких игрищах — даже за огромные по тем временам деньги.

А вот сейчас мне под сорок. Я многократно ранен, один раз — в сердце. Я уже дед. И реакция не та, и внимание, как раньше, не сосредоточить. Кроме того, я весь мокрый. А противник — сухой и довольный. Он всё понял. Знает, что рано или поздно прикончит меня. Сейчас ведь около одиннадцати вечера. И до наступления Нового года вряд ли кто-то выйдет на этот пустынный берег.

Сначала я попробовал, проведя серию ударов руками, дать ему ногой в голову. А после, приземлившись и дождавшись, пока «замшевый» окажется лишь на одной точке опоры, поднимет другую для удара, подсечь эту опору. Противник зол, очень зол. Я ведь убил или, по крайней мере, ранил пятерых его дружков. Терять ему нечего. Нужно мстить, мстить и мстить. А я должен, кроме противника по бою, следить ещё и за его ребятами. Вдруг кто-то из них очнётся, да и треснет меня по башке? Тогда, конечно, на милость надеяться нечего.

Но помощи тех, кто лежал на песке, не потребовалось. «Замшевый» одной ногой, занесённой для удара, треснул меня в висок, а левой изловчился ударить в пах. Я потерял сознание, но только на секунду. Кровь лилась из ушей и из носа, голова гудела. Фигура «замшевого» виднелась расплывчато. Тучи так и неслись над Финским заливом. В чёрном, оголившемся небе, мигали звёзды. И я ещё успевал думать о них. Сейчас унесусь туда, кверху, высоко-высоко. Что ж, всегда мечтал погибнуть в бою.

Всё-таки я упал на спину. Ведь противник, в отличие от меня, перед боем не был контужен взрывом гранаты. И он воспользовался форой на все сто. Ребро его ладони было, как топор. Если ему удастся двинуть меня по горлу, схватку можно считать законченной. Но всё-таки Провидение отпустило мне ещё немного времени и сил. Я отшвырнул «замшевого» одновременно рукой и ногами и ударил. Не в висок, как он меня, а в переносицу.

И вот в этот момент я сильно обманулся. Решил, что повредил противнику мозг, и жить тому осталось от силы минуту. Но и эту минуту он вряд ли использует для того, чтобы не дать мне уйти отсюда живым. Мы сравнялись и в другом. Теперь у молодого соперника по лицу тоже текла кровь. Я увидел это и обрадовался, словно уже прикончил его. Но, оказывается, до победы было ещё очень далеко.

Дыхание у меня совсем сбилось, но и «замшевый» теперь тоже хрипел. И у молодёжи имеется предел, за которым она вырубается. Расслабившись от приятных мыслей, я снова получил по голове. Но это, как ни странно, спасло меня. Зашатавшись, я ушёл не назад, а вперёд, а противник такого не ждал. Отыгрался он в следующий момент, угостив меня сразу и по почкам, и по основанию черепа.

Но, к удивлению, не убил, потому что смазал удар. И тогда решил закрепить успех иначе. Не дожидаясь, пока я развернусь и дам ему уже наверняка, противник заорал. Я ведь тоже в долгу не остался, двинул его в пах и в колено. Хрустнув, нога подломилась. Странно — ведь до этого момента мы дрались молча. Значит, ему действительно сделалось больно. И от этого «замшевый» озверел — настолько, что перестал осознавать реальность. Всё его тело свела страшная судорога.

Я понял — за этим непременно последует чья-то гибель — или его, или моя. Смертельно раненый зверь становится опаснее, чем когда бы то ни было. И противник мой с блеском подтвердил это правило. Он вдруг высоко подскочил, опустился мне на спину, стиснул локти ногами. А руками зажал шею, давя на кадык. Я упал на него, прижав своим телом «замшевого» к песку, к увядшей траве, к куче тины. А в следующий миг мы оба очутились в ледяной воде залива.

Когда-то такой приём помогал мне. Внутренности врагов рвались, кости крошились. Но «замшевому» терять было уже нечего, и он держал мою шею мёртвой хваткой. Да и весовые категории у нас оказались разные. Массы в нём было килограммов на двадцать больше, чем во мне. И я опять подумал о том, что зря не вызвал хотя бы милицию.

Ни молиться, ни просить пощады я не собирался. Да и глупо было это делать. Ни бандит не помилует меня, ни Господь наш. Но всё-таки много подонков я уничтожил и «закрыл»* на своём веку. Значит, мать родила меня не зря. Только Вовку Маяцкого жаль, если погиб. Но ещё страшнее получится, если он умрёт сейчас — от потери крови и переохлаждения. Тогда, получается, выжив в самый ответственный момент, он уйдёт уже после, когда мог спастись.

Я захрипел против воли и почувствовал, что теряю сознание. Теряю уже навсегда. И пожалел от всего сердца, что кончаюсь, что не смогу больше бить бандитов. Да ещё испорчу праздник жене, детям, родственникам, друзьям. Потомство я оставил, но все равно хочется жить. Хочется, а не дано. Видно, всё, отгулял…

И вдруг противник резко обмяк. Его пальцы на моём кадыке если не разжались окончательно, то ослабли настолько, что я мог освободиться. Отплёвываясь кровью, я смог расцепить их и набрать воздух ртом. Так больно дышать мне не было ещё никогда. Но буйная радость помогла не застонать. Неужели я всё-таки раздавил его?! Как же случилось? Ведь я уже вырубался и чувствовал, что причинить противнику вред не могу.

Я ещё не мог приподняться, сесть. Но всё-таки собрался с силами, свалил «замшевого» на мокрый, в раздавленных ракушках, песок. И увидел его полуприкрытые светлые глаза под низкими тёмными бровями. Сомнений нет — враг повержен. Его зрачки расширены. Но всё-таки непонятно, как всё произошло.

Я повернул тело на бок и увидел — затылок разнесён пулей. В этот нет никакого сомнения, хоть выстрела я и не слышал. А в следующий момент я услышал шаги нескольких человек по песку. Всё ещё не мог отдышаться, поверить в своё спасение. Глотал кровь, сплёвывал сгустки на песок. И совершенно не интересовался теми, кто сейчас направлялся ко мне.