Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

— Не всем судьба быть царями, Нуму. Некоторым лучше держаться простых, понятных вещей, — Камала вздохнула и опустила рукоделие на колени. — Знаешь, что значит маат?

— Знаю! «Правда».

— Да, но еще и порядок — то, каким должен быть мир и каждый из нас.

— Аа! Дхарма, — протянул я, довольный тем, что вспомнил ученое словцо, бывшее в ходу у шенпо.

— Что ж, пожалуй. Так вот дхарма одних — править, других — судить. Ну а таких, как я… быть бесполезными, наверное.

— Нееет! Такой дхармы не бывает. В каждой жизни есть какая-то польза, в каждом перерождении — смысл. А если не знаешь, какой, то тебе надо просто составить гороскоп получше.

— Прям в каждом перерождении?.. — с хитрой ухмылкой переспросила богиня. — Даже если переродился какой-нибудь табуреткой или улиткой?

— Конечно! — уверенно подтвердил я. — Шенпо говорят, что недвижными предметами становятся большие грешники, а зверями — грешники поменьше. Через это они искупают свои проступки. Вот, например, похитивший зерно делается крысой, жир — чайкой, мед — комаром, а похитивший льняную ткань — лягушкой.

— Эээ… А если наворовать и жира, и меда, а после завернуться для надежности в ворованную же льняную ткань, — станешь чайкомарлягушкой? Или лягушкомарайкой?

— Откуда я знаю! Ты же богиня, ты и скажи, — буркнул я, не в первый раз замечая, что за лха водится дурная привычка придираться к словам. — Вот еще вспомнил: шену — пьянице придется пройти через состояние червей и насекомых, моли, питающихся навозом птиц и злобных животных[5].

— Хорошо, что я не шен.

— Все равно дхарма у всех есть; и у тебя тоже! Должно же быть что-то такое, что у тебя выходит лучше всего.

— Ладно, ладно, не злись! Вот что я скажу насчет дхармы: когда-то давно, в родном мире, я любила петь, и танцевать, и играть на систре. Не зря я родилась в семье Хатхор! Но у ребенка из Старого Дома, что бы ни сулили ему боги и звезды, выбор был невелик: или всю жизнь кисни в родовом гнезде вместе с толпой сварливых стариков, или отправляйся в меса. Я выбрала меса.

Я знал уже, что на языке богов это означает «воинство», а потому перебил Камалу:

— Значит, ты была ахаути, как Утпала?

— Хуже. Я была небет ирету — госпожой очей, если по-вашему.

— А, это те, кто управляет летающими глазами!

— Точно. Хотя ирет не создавались как оружие, их давно уже используют для войны. Большинство сражений Старого и Нового домов велось не ахаути на земле, а неб ирету — в небе; там, где, как маленькие луны, висели материнские корабли… Будь у нас хоть один такой, мы бы истребили всех демонов вашего мира за считаные часы. Но и небольшого выводка Кекуит хватало, если подойти к делу с умом… А ума у нас всегда было хоть отбавляй, — Камала засмеялась, но как-то невесело. — Так вот, к чему я это. Ни один вепвавет или ремет, ни один шен или ахаути не убили столько Лу, садагов, ньен и прочих дре, сколько я и мой рой. Так в чем моя дхарма, Нуму: танцевать или убивать?

Не ожидая ответа, она вернулась к шитью, и некоторое время мы сидели молча, покуда воротник накидки обрастал рядами серебряной чешуи. Наконец, я решился спросить:

— А куда ирет делись теперь? Почему вы больше не пользуетесь ими?

— И правда, почему?..

Прежде чем ответить, вороноголовая шумно вздохнула и отпила несколько больших глотков из припрятанного кувшина, а потом, покосившись на меня, попросила:

— Не делай так, когда вырастешь, хорошо?

— Да уж не буду. Чанг мерзкий на вкус.

— В детстве все так говорят, — уныло заметила Камала, отставляя посудину. — Впрочем, неважно. Хочешь знать, как мы лишились ирет? Так я расскажу.

Слышал сказки о том, что раньше здешними землями и водами безраздельно правили огромные змеи — Лу? Это почти правда. Но вепвавет всегда представляют Лу чудовищами, а на самом деле это были удивительные, по-своему прекрасные существа. Только представь: в Северных горах земные Лу скользили между скал и ледников, как живые реки из драгоценных камней; южнее, на дне рек и озер обитали водные Лу, похожие на длинные хатаги из снежно-белого шелка. А на далеком махадвипе Апарагояна стаи воздушных Лу парили в тучах горячего пепла, и их внутренности рдели от жара прямо сквозь кожу.

— Что-то они тебе больно нравятся. А Лу, между прочим, съели моего троюродного прадядю!

— Ну, змеи иногда ели вепвавет, — Камала пожала плечами, — но ведь и вепвавет ели змей. Мы нарушили это равновесие, взяв вас под свою защиту, а Лу решив уничтожить. Земных мы засыпали камнями или травили во сне, пуская в пещеры ядовитый дым; водных — изгоняли из глубины, запруживая реки и осушая озера; у воздушных, самых малочисленных, — разоряли гнезда.

Битвы с Лу — Махапурбы, как их прозвали, — то затихая, то разгораясь, продолжались почти столетие. За это время я многое видела; всего и не упомнить. Но кое-что врезалось в память: желтая пустошь, засеянная плоскими камнями; по ним ползет стая водяных Лу, которых мы лишили дома. Солнце палит в высоте, прокаливая мир белым жаром; и кожа Лу, нежная, как у лягушек, лишенная прочной чешуи, иссыхает и трескается от жара. От любого движения в раны втираются грязь и песок; но Лу все ползут и ползут вперед, в поисках воды, которой нет на многие атуры[6] вокруг. День назад, когда змеи только начали путь, они плакали; теперь в их телах не хватает воды ни на слезы, ни на слюну; распухшие языки вываливаются из пастей, сухие и черные, как уголь. Мы загнали их в это место, точно зная, что с ними произойдет; и мы стоим совсем рядом, но у них уже нет сил, чтобы напасть. И когда солнце белыми вспышками отражается от наших шлемов и брони, они только отводят взгляд…

Голос Камалы дрогнул — и эта дрожь передалась мне, заставив шерсть стать дыбом. Не слишком-то это было похоже на славные победы богов, о которых пели бродячие певцы и твердили шены!

— Пока мы истребляли змей, в самой Олмо Лунгринг многое поменялось — в горах и долинах проложили мосты и дороги, пустоши засеяли ячменем, на месте кочевых стойбищ выросли каменные дома… Так мы переделывали этот мир, не подозревая, что он тоже переделывает нас. Поначалу его работа была тайной, скрытой, как ходы червей под древесной корой. Но все же мало-помалу я стала замечать, что моя связь с роем ирет становится крепче: он отзывался на самые тонкие, едва заметные мысли с такой легкостью, что я даже забывала иногда, что управляю кучей стекла и железа…

А потом изменились и сами ирет: новые поколения обросли длинными шипами и уродливыми наростами, обзавелись булавоподобными хвостами и кожей, похожей на толченое стекло. Бедная Кекуит с трудом производила их на свет… Да, тут-то мы все почуяли неладное, — но было уже поздно.

Вскоре случилось так, что моему рою пришлось сразиться с водяной Лу по прозвищу Энесай. Она была очень стара — корона из хрустальных рогов покрывала ее голову от кончиков ноздрей до самого затылка — и очень сильна. Все же, как она ни извивалась, как ни щелкала пастью, как ни пряталась в тростнике и зеленом иле, ирет быстро настигли ее, впились в бледную шкуру и уже раздвигали забор змеиных ребер… Как вдруг Энесай посмотрела на меня! Она добралась до меня через ирет.

Ты, конечно, слышал, что Лу могут насылать безумие? Это и произошло. Я плохо помню, что случилось, — только тоску, такую невыносимую, что хотелось прекратить ее любой ценой… даже смертью, — Камала замолчала; игла в ее пальцах замерла в воздухе. — Так я узнала один из главных законов хекау: если касаешься чего-то, через это другие могут коснуться тебя. Поэтому, Нуму, шены сжигают старую одежду и объедки со стола. Поэтому слуги, хвостом плетущиеся за оми, заметают их следы на земле, снеге и песке… А связь между неб ирету и роем крепче, чем между оми и отпечатком его сапога; крепче даже, чем между подошвой и преследующей ее тенью.

Вот почему мы отказались от ирет — испугались.

— Но почему теперь, когда Лу уже не страшны, вы снова не выпустите эти штуки?

— Ну, во-первых, Кекуит уже старовата для родов. А во-вторых, вместо роя нам служат звери, птицы и даже насекомые. Может, они и не видят сквозь стены и не плюются огнем — зато их тысячи, и они повсюду.