Карл Смелый - Вальтер Скотт

— С позволения вашего, государыня, не хулите доброго короля Рене за то, что, гонимый судьбой, он умел найти для себя более кроткие средства утешения, которые ваш гордый дух находит презренными. Состязание певцов заменяет для него упоение, которое могло бы доставить ему состязание в рыцарской битве; а цветочный венок, сплетенный трубадурами, и песни их кажутся ему достаточным вознаграждением за короны Иерусалима, Неаполя и обеих Сицилий, от которых у него остался один только пустой титул.

— Не говори мне, — возразила Маргарита, — об этом жалком старике, поставившем себя ниже гнева своих злейших врагов и никогда не заслуживавшем ничего больше, кроме презрения. Говорю тебе, благородный Оксфорд, что я едва не сошла с ума, живя в его столице, в жалком сборище, которое он называет своим двором. Сердцу моему опротивело жалкое честолюбие, могущее находить забаву в пустом, обманчивом блеске, тогда как все великое и благородное исчезло. Нет, Оксфорд, если мне суждено лишиться последней надежды, которой манит меня непостоянная судьба, то я удалюсь в самый пустынный монастырь Пиринейских гор, там, по крайней мере, избавлю себя от оскорбительного зрелища бессмысленного веселья моего отца. Пусть он изгладится из памяти нашей, как со страниц истории, где имя его никогда не найдет себе места! Я должна узнать от тебя и сообщить тебе о вещах, гораздо более важных. Итак, любезный Оксфорд, какие известия из Италии? Согласен ли герцог Миланский помогать нам своими советами или сокровищами?

— Советами — очень охотно, государыня, но понравятся ли они вам, этого я не знаю, так как герцог увещевает нас покориться злополучной судьбе и уступить воле провидения.

— Лукавый итальянец! Итак, Галеацо ничего не хочет дать нам из накопленных им денег и не поможет той, которой он столько раз клялся в своей преданности?

— Даже предложенные ему в залог бриллианты, — отвечал граф, — не могли склонить его к открытию своей казны и к ссуде нас червонцами для нашего предприятия. Однако он сказал мне, что если герцог Бургундский за вас вступится, то из уважения к этому великому государю и по искреннему сочувствию его к бедствиям вашего величества, он посмотрит, сколько истощенная его казна и состояние разоренных налогами и пошлинами его подданных позволят ему ссудить вам.

— Коварный лицемер! — вскричала Маргарита. — Итак, если помощь герцога Бургундского вернет нам надежду восстановить наше достояние, то он одолжит нам ничтожную сумму, чтобы при возрождающемся нашем благоденствии мы забыли о равнодушии его к нам в несчастье. Но что герцог Бургундский? Я решилась прийти сюда, чтобы сказать тебе о том, что узнала, и осведомиться об успехе данных мной тебе поручений. Надежные люди охраняют тайну нашего свидания. Нетерпение увидеть тебя привело меня сюда в этом наряде. Люди мои остались в монастыре, около мили от города, — верный Ламберт известил меня о вашем прибытии, и я поспешила сюда, с тем чтобы узнать твои надежды и опасения и сообщить тебе мои.

— Ваше величество! — отвечал граф. — Я еще не видал герцога. Вам известен его опрометчивый, надменный и упрямый нрав. Если бы он был способен поддержать мирную и благоразумную политику, которой требуют обстоятельства, то, без сомнения, получил бы самое полное удовлетворение от Людовика, его непримиримейшего врага, и даже от Эдуарда, его честолюбивого шурина. Но если он будет без всякого повода предаваться порывам сумасбродных страстей, то вооружит против себя бедных, но храбрых швейцарцев и, вероятно, попадет в опасную борьбу, в которой ему ни в каком случае нельзя надеяться на выигрыш; напротив, он может понести жестокие потери.

— Он, конечно, не вверится похитителю престола в ту именно минуту, когда он представляет собой очевиднейшее доказательство своего вероломства.

— В каком отношении, государыня? — спросил Оксфорд. — Известие, о котором вы говорите, до меня еще не доходило.

— Как, милорд? Неужели я первая извещаю вас, что Эдуард Йоркский переправился через море с такой армией, какой даже знаменитый Генрих V, тесть мой, никогда не вводил из Франции в Италию?

— Я только слышал, что этого ожидают, — отвечал Оксфорд, — и предвидел, что последствия будут неблагоприятны для нашего дела.

— Эдуард прибыл, — продолжала Маргарита. — Этот вероломный хищник дерзко потребовал от Людовика, короля французского, короны государства, как будто она принадлежит ему по праву наследства, короны, которая была возложена на голову моего несчастного супруга, когда он был еще в колыбели.

— Итак, это решено, англичане во Франции? — спросил Оксфорд голосом, показывающим сильное беспокойство. — Кого же привел он с собой для исполнения своего предприятия?

— Всех злейших врагов нашего дома. Лживого, вероломного, бесчестного Георга, называемого им герцогом Кларенским, кровопийцу Ричарда, распутного Гастингса, Говарда, Стенлея — одним словом, вождей всех изменников, которых я не хочу называть иначе как разве с тем, чтобы мое проклятие стерло их с лица земли.

— И… я трепещу, задавая вам этот вопрос, — сказал граф, — готовится ли Бургундия дружественно присоединиться к ним в этой войне и действовать заодно с этим Йоркским гостем против Людовика, короля французского?

— По полученным мной тайным известиям, — отвечала королева, — которые сами по себе верны и притом подтверждены всеобщей молвой, этого не будет, мой добрый Оксфорд!

— Слава всем святым! — вскричал Оксфорд. — Эдуард Йоркский — не хочу из зависти порицать и врага — смелый и неустрашимый вождь, но он не Генрих III, не Черный Принц, не даже тот Генрих V Ланкастерский, при котором я заслужил себе шпоры и потомству которого, по одному уважению к его славной памяти, я остался бы верен даже и тогда, когда бы моя присяга позволила мне только лишь подумать о какой-нибудь перемене или отречении. Пусть Эдуард воюет с Людовиком без помощи Бургундии, на которую он надеялся. Людовик, конечно, не герой, но он дальновидный и искусный военачальник, более может быть страшный в этот политический век, нежели когда-то Карл Великий. Людовик не отважится на такие сражения, как при Кресси, Пуатье или Азенкуре. Если мы будем иметь тысячу генегауских копий и двадцать тысяч бургундских талеров, то Эдуард подвергнется опасности потерять Англию, между тем как он занят продолжительной войной, цель которой возвращение Нормандии и Гиени. Но что теперь делает герцог Бургундский?

— Он угрожает Германии, — сказала Маргарита, — и войска его рассеяны по Лотарингии, главные города и крепости которой он занял своими войсками.

— Где Ферранд де Бодемон — юноша, как говорят, храбрый, предприимчивый, отыскивающий себе Лотарингию по праву, доставшемуся ему от его матери, Иоланды Анжуйской, сестры вашего величества?

— Он бежал в Германию или в Швейцарию, — отвечала королева.

— Да страшится его Бургундия! — сказал опытный граф. — Потому что если этот лишенный наследия юноша найдет себе сподвижников в Германии и вступит в союз с неустрашимыми швейцарцами, то Карл Бургундский найдет в нем гораздо более страшного неприятеля, чем он думает. Мы теперь полагаемся на одни только герцогские силы, и если он ослабит их бесполезными предприятиями, то надежды наши, увы, исчезнут вместе с его могуществом даже и тогда, если бы он имел полнейшее желание помогать нам. Друзья мои в Англии решились не делать ни шагу, пока не получат людей и денег из Бургундии.

— Это опасение еще не главное, — сказала Маргарита. — Я гораздо более опасаюсь политики Людовика, который, если только шпионы мои не обманули меня, уже предложил тайно Эдуарду перемирие на семь лет, обещая заплатить ему значительную сумму на дело утверждения Англии за Йоркским домом.

— Это невероятно, — возразил Оксфорд. — Предводительствуя такой армией, как Эдуард, постыдно было бы удалиться из Франции, не сделав благородной попытки возвратить своих потерянных областей.

— Таковы, конечно, были бы мысли законного монарха, — сказала Маргарита, — оставившего позади себя покорное и верноподданное государство. Но так не может думать Эдуард, ложно именуемый Плантагенетом, настолько же подлый духом, насколько и происхождением, так как, по слухам, настоящий его отец был некто Блакборн, миддлгемский стрелок, — нет, так не может думать этот незаконнорожденный хищник! Каждое дуновение ветра из Англии несет ему страх перед возмущением тех, над которыми он неправедно присвоил себе власть.

Он не будет спокойно спать до тех пор, пока не возвратится в Англию со своими головорезами, на которых он надеется как на защитников похищенной им короны. Он не станет воевать с Людовиком, потому что Людовик готов льстить его самолюбию, унижаясь перед ним, — и удовлетворять его жадность, давая ему золото на его сластолюбивые затеи, а потому я боюсь, что мы скоро услышим об удалений английской армии из Франции без всякой другой славы, кроме той, что знамена ее развевались недели две в областях, бывших прежде собственностью Англии.