Гладиаторы - Олег Ерохин

Услышав Тита, Кассий Херея даже мельком не взглянул на него (ему было не до того), но даже если бы он и повернулся на голос, он вряд ли узнал бы в главаре солдат береговой охраны того молодца, которого прошедшей ночью должен был прикончить один из сопровождавших его преторианцев…

Злоба к императорским прислужникам, собиравшимся лишить его не только жизни, но и достойного погребения, взорвала остаток сил преторианскою трибуна. Он схватил меч убитого им солдата, валявшийся на палубе у ног его, и кинулся на нападавших, как дикий зверь, припертый к стенке. Но не безрассудная ярость овладела Кассием Хереей — тут был определенный расчет. Кассий Херея хотел пробраться к борту судна, чтобы выброситься в море, лишив тем самым противников своей головы.

Между Кассием Хереей и бортом парусника было не более пяти шагов — не более пяти шагов и стена солдат. И стена эта вроде стала немного поддаваться…

Преторианский трибун выхватил мимолетным взглядом единственного оставшегося в живых своего товарища. Молодой великан отлично сражался… Как же звали его? Как?

— Орбелий, на помощь! Орбелий! — крикнул Кассий Херея.

Марк бился с двумя десятками солдат у основания мачты. Один. Солдаты, толпясь, мешали друг другу: может, благодаря этому ему и удавалось как-то от них отбиваться. А может, еще и благодаря тому, что большинство нападавших на него солдат атаковали его как-то вяло: солдаты больше оборонялись, взяв его в кольцо и не выпуская оттуда, решив, очевидно, сначала вымотать его, а уж потом прикончить, ничем не рискуя.

Услышав клич Кассия Хереи, Марк собрал остаток сил и стал медленно продвигаться к нему, и каждый шаг давался Марку с неимоверным трудом — слишком уж много было у него противников… Между тем Кассий Херея, заметив продвижение молодого римлянина, воспрянул духом. Может, ему все же удастся с помощью этого геркулеса пробиться к борту парусника и броситься в море, и отдать морю тело свое?

Тит к тому времени уже отделил голову Корнелия Сабина от тела (к его радости, голова благодаря той поспешности, которую он проявил, от ярости солдат совсем не пострадала). Сунув голову под мышку, Тит обернулся к Кассию Херес: крик Хереи он расслышал тоже… Тит понял коварный замысел преторианского трибуна: Кассий Херея хотел лишить его законной награды!

Многие из солдат береговой охраны лишь наблюдали за усилиями своих товарищей, опасаясь ввязываться в драку с такими опасными противниками, и Тит кинулся к ним:

— Чего стоите? Чего поразевали рты? Клянусь Юпитером — если вы немедленно не поможете своим товарищам одолеть изменников, я вас всех прикажу распять!

Пока Тит грозил солдатам, суля им за медлительность страшное наказание, Марк сумел продвинуться еще на пару шагов к Кассию Херее. И тут перед Марком мелькнуло знакомое лицо… Ливиец Тиринакс! Кто знает, какими судьбами он, некогда гладиатор Мамерка Семпрания, попал в отряд гладиаторов Клавдия? Да и не столь важным это было. Существенным было то, что Тиринакс когда-то заступился за Марка (это было в триклинии‚ в первый день пребывания Марка в гладиаторской школе), что Тиринакс тогда, в школе Мамерка Семпрания, неизменно дружелюбно относился к Марку и что Тиринакс теперь стоял у Марка на пути…

— Тиринакс! Тиринакс! — воскликнул Марк и отклонил в сторону свой меч, готовый обрушиться на голову ливийца.

Пытаясь окликом пробудить в гладиаторе воспоминания, Марк надеялся, что Тиринакс, узнав его, отойдет, отступит — если не для того, чтобы освободить путь Марку, то хотя бы для того, чтобы не мешать Марку продвигаться вперед. Однако ливиец остался глухим к восклицанию молодого римлянина: он не отступил ни на шаг, и меч его с прежней настойчивостью выискивал слабые места в обороне Марка.

Продвижение Марка вперед существенно замедлилось — молодой римлянин не хотел убивать Тиринакса, стоявшего на его пути, а между тем Титу удалось заставить еще нескольких солдат вступить в бой с Кассием Хереей. И меч одного из свежих бойцов пронзил грудь преторианскою трибуна…

Тит сразу же кинулся к телу, и ему удалось вырвать труп у солдат, хотя и с большим трудом. Еще одна голова была отделена от туловища и зажата под мышкой у бывшего преторианца. Теперь оставался в живых только один беглец, только один изменник, никак не хотевший умирать. Ишь, какой упрямый!

— Скорее кончайте с этим! — бросил Тит солдатам, которым смерть Кассия Хереи освободила руки, кивая на Марка.

В ряды противников Марка влились новые силы.

Марк заметно ослабел. На теле его можно было насчитать с десяток ран, правда, не глубоких, но число их все прибывало. Ноги его подкашивались: он был человеком, а не богом.

И вот когда Марк, казалось, уже готов был упасть, обессилев, с моря донеслось:

— Эй! Оставьте его живым! Ты слышишь, дрянной сатир: оставь мне его живым, а не то как бы тебе не пришлось расстаться с собственной головой!

Голос был женский. С губ Тита едва не сорвалось ругательство: он понял, кого обозвали сатиром — его, а то кого же! Такие кривые ноги, как у него, надо было поискать… Тит кое-как все же сдержался — слишком уж повелительно звучал голос с моря. Скрипнув зубами, он подбежал к борту Судна и уставился на свою оскорбительницу.

Еще на триере Тит приметил красивую яхту, сначала бесцельно слонявшуюся вдоль берега, а затем устремившуюся к месту сражения. «Наверное, на яхте — молодой бездельник, ему захотелось полюбоваться на свежепролитую кровь», — подумал Тит тогда и тут же забыл о яхте: у него были дела поважнее. И пока он решал эти свои важные дела, яхта успела подойти почти вплотную к паруснику Корнелия Сабина.

Тит взглянул на женщину, осмелившуюся приказывать ему, и злоба его мгновенно испарилась: так испаряется плевок, попавший на раскаленную сковородку. То была Валерия Мессалина, жена Тиберия Клавдия Друза, только что провозглашенного императором.

Тит знал, что Мессалина во время переворота находилась в Остии. Как только Клавдий стал императором, к ней был направлен гонец, который, по всему видать, успел уже сообщить ей о счастливой перемене в ее судьбе.

— Что уставился? — продолжала Мессалина. — Ты дожидаешься, пока его изрубят на куски? Клянусь Гекатой, если он будет убит, я велю из тебя самого понаделать котлет для собак!

Тит облизал враз пересохшие губы. Все знали: Мессалина обладала огромным влиянием на слабовольного Клавдия, который не мог длительно обходиться без жены. Кинув головы преторианских трибунов на палубу, Тит бросился к сражавшимся, вопя, чтобы те остановились.

На этот раз солдаты послушались Тита быстрее, чем тогда, когда он схватился с ними за тело Корнелия Сабина: молодой преторианец представлял для них все еще немалую опасность, хотя он и сильно ослабел. Загородив собою Марка (вот, мол, как я умею повиноваться!)‚ Тит вопросительно посмотрел на Мессалину.

— Давай его сюда! — приказала Августа, и матросы ее яхты тут же перебросили на борт парусника мостик.

— Иди, чего же ты? — подтолкнул Тит Марка.

И Марк пошел.

Кровь сочилась из ран его, мешаясь с потом, и тело, вздувшееся буграми мышц, немилосердно ныло, и тошнота подкатывала к горлу — но он шел вперед, к жизни. Марк радовался жизни — ради нее он истязал свое тело, ради нее он сражался до последнего, ради нее он не дрогнул там, перед курией, когда дрогнули сенаторы и когда страх норовил обратить жизнь его в грязь.

Марк шагал к борту судна, и солдаты расступались перед ним. Они сжимали кулаки и, злобно скалясь, ворчали вслед ему, но на большее не решались. А если бы люди могли видеть богов не только когда тем хочется, они увидели бы: не одни лишь солдаты расступались перед Марком. Ведь не только в битве с солдатами отстоял Марк жизнь свою, но и в схватке с Трусостью, и Подлостью, и Ложью.

Как только Марк оказался на яхте, она отошла от парусника. Тит с досады плюнул. Как объяснить Каллисту случившееся? Не лишит ли его грек награды, придравшись к тому, что он все же упустил одного преторианца, хотя и не по своей вине? Нет, лучше уж смолчать. Он скажет, что все изменники убиты, и предоставит как доказательство успешности погони головы преторианских трибунов.

Кстати, надо спросить у матросов мешок — не везти же их под мышкой, да и мухи меньше будут над ними роиться.

Глава четвертая. Одетая во власть

Яхта удалялась от парусника медленно — на большее нельзя было рассчитывать из-за слабого ветра. Стоя на корме своей яхты, Мессалина с усмешкой смотрела на угрюмого человека, провожавшего ее с раскрытым ртом — того, который там, на паруснике, командовал солдатами. Он напоминал ей свирепого пса, у которого хозяйской рукою был только что вытащен из горла жирный кусок: пес этот глухо рычал, истекая слюной, но не осмеливался укусить.