Евреи, которых не было. Книга 2 - Андрей Буровский

Во всех этих книгах житие главного героя ваялось по примерно одному принципу: одинокий герой, непонятный ни толпе, ни грубому, как толпа, начальству, всю жизнь подвергается насмешкам и поношениям, с невероятной энергией «пробивается» и «борется», окруженный тупостью и косностью.

Книги активно формировали поверье об интеллекте — как отклонении от нормы, интеллектуале — как нарушителе законов природы, о творческой деятельности — как бунте против Мироздания, а о носителе разума — как об одиноком, отвергнутом, противостоящем всему миру человеке.

Это нелепое поверье, разумеется, не имеет ничего общего с действительностью и в старой России встречалось очень редко. Время от времени «теория ущербного умника» всплывает и в других странах, но нигде и никогда не достигает такого распространения, как в Советской России. У нас же это поверье разделяется очень большим числом интеллигентов, независимо от национальной принадлежности. Ведь если «одни интеллигенты разумом пользуются, то другие ему поклоняются».

Но невозможно не увидеть тут и корней типично еврейского представления о своей исключительной даровитости, о тесной взаимосвязи талантливости, образованности и изгойства (при том, что самые яркие и самые известные еврейские интеллектуалы — никак не изгои и даже не жители культурного пограничья. Они или традиционно образованные евреи, или полные ассимилянты).

Еще более забавное следствие — евреи ухитрились заставить нас вечно доигрывать свою проигранную войну с Римской империей. Наверняка читатель слышал рассуждения (хотя бы в школе) о том, как грубый, жестокий Рим завоевал тогдашний мир, и ничего хорошего из этого не получилось. Мол, греки были талантливые и умные, гениальные ваятели и блестящие ученые, а вот римляне — тупые вояки, примитивные администраторы, которые только и умели, что строить дороги да организовывать производство, а вот по части наук и искусств… Эта нехитрая идея пропагандировалась даже на уровне детских книжек. В одной из них (написанной, кстати, родным братом С. Маршака) есть глава «Как большой Рим завоевал маленькую Иудею» [193]. Само название тут о многом говорит; не названа же ни глава, ни книга: «Как Иудея навязала Риму три никому не нужных войны и все их с треском проиграла».

В книжке речь идет о ступенях прогресса — ну и вколачивается, как тупой гвоздь, идея о тупых и злобных римлянах, о Римской империи как регрессе по сравнению с греческими городами-государствами. В том, что Рим завоевал Иудею, вдруг оказывается тоже страшно «реакционный» смысл. А на книжке воспитывались поколения…

В доказательство же главной идеи часто приводится «неопровержимый» аргумент:

— Да вы посмотрите на лица греческих и римских статуй! У греков — интеллект, культура, сразу видно… А лица римских императоров — это же сплошная тупость, самодовольство, грубая спесь… Вы разве сами не видите?!

Скажу откровенно: НЕ ВИЖУ! И даже готов крупно заплатить тому из читателей, кто сможет показать мне хотя бы один римский бюст, хотя бы одну римскую статую с жалкими, тупыми, дегенеративными чертами. Потому что единственные римские изображения этого рода — головы умирающих варваров на фронтонах одного римского здания. Римляне учились у греков и, к чести их будь сказано, сами этого отнюдь не отрицали. Но ученики очень быстро догнали, а кое в чем и превзошли учителей (то же строительство дорог, городов, акведуков, портов, а также и медицина, и сельское хозяйство, и инженерные науки). Представление о примитивности римского искусства и об эллинских недосягаемых образцах — попросту миф (не говоря о той «малости», что классическая «страна искусств» в современном мире — не Греция, а все-таки Италия).

Этот миф очень дорог сердцам людей иудаистической цивилизации. Став во главе российской науки, заняв место уничтоженных или бежавших специалистов русского происхождения, еврейские ученые оттуда, откуда пришли, принесли с собой в кабинеты и аудитории, в музеи и научные учреждения и кое-какие предрассудки. Например, острую нелюбовь к Риму. Люди, каждый год кричащие «Бей Амана!», не любят и римлян, что поделать.

— Так ведь во Франции тоже считают римское искусство ниже греческого! В книге Анри Боннара «Греческая цивилизация» об этом сказано очень определенно!

— А какого этнического происхождения Анри Боннар? И примерно треть французских специалистов по античной истории? Почему вы решили, господа, что только русским можно навязать собственные дикие представления и утробные комплексы?

Так что миф об убогих римлянах — он и есть миф, даром что миф это международный. И совершенно непонятно, почему мы должны разделять национальные предрассудки евреев или платить по их счетам двухтысячелетней давности.

Логично, логично… Но возникает один вопрос… Вопрос такой: уверен ли господин Буровский, что поэтизация изгойства — так уж и чисто еврейская черта? Доводилось мне читать некого господина Горького… У него почему-то всякий бродяга, бездельник и пьяница — обязательно положительный герой. А всякий собиратель, труженик, собственник — непременно отвратительный и аморальный тип.

Я уже поминал господина Есенина — а уж он-то, чисто русский, деревенский человек, стал единственным поэтом, которого признал русский уголовный мир. И прошу заметить — с этим блатным миром Есенин активно и с удовольствием сближался, упоенно описывал, как он «читает стихи проституткам и с бандитами жарит спирт». Чем он отличается от Бабеля? Чем его герои лучше «аристократов Молдаванки»? Чем стремление «из окошка луну обоссать» или клич «подайте мне ту, сисястую» приличнее и лучше живописаний Бабеля или Войновича? Бабель еще отвратительнее Есенина, но он вовсе не вносит чего-то такого, чего у Есенина совсем нет. Бабель просто лидирует в том же потоке неаппетитного отношения к жизни.

А главное — разве в стихах русского поэта нет поэтизации изгойства, разрушения нормальной человеческой жизни, нравственного уродства? Это ведь Есенину мерещится, что

Я одну мечту, скрывая, нежу,Что я сердцем чист.Но и я кого-нибудь зарежуПод осенний свист.

И меня по ветряному свею,По тому ль пескуПоведут с веревкою на шееПолюбить тоску.

Это, кстати, и к вопросу о том, для кого уголовники были «социально близким» элементом.

Да ведь и в песнях большинства бардов, в том числе и Владимира Высоцкого, пышным цветом цветет та же тенденция.

В книгах множества писателей-деревенщиков «хороший» человек — это люмпен, причем люмпен по преимуществу деревенский. А «плохой» человек — это в основном кто-то городской и образованный.

Хотя бы у Астафьева, в рассказах которого «городские» то заведут девицу в тайгу и бросят на произвол судьбы, то стог подожгут, то обидят деревенскую старуху.

Приходится заметить: если даже еврейские писатели и ученые возглавили некий процесс, объявили всякого интеллектуала изгоем и исключением из правил — то так ли уж далеки были их бредни от мифов и от бредней самих русских? Иначе почему русские с таким упоением подхватили эту чушь, почему она стала таким заметным явлением во всей духовной жизни русско-еврейской цивилизации?

Ну допустим, можно навязать большинству народа специфически еврейское отношение к римлянам. В это еще можно поверить: русские тут ни при чем, их просто так учили. Но в главном получается, что русские услышали от своих соседей по единой цивилизации ровно то, что хотели услышать. Не все русские, конечно, но большинство. По крайней мере большинство русских туземцев, как именует их мой юный земной друг Андрей Буровский.

Глава 6

Конец Еврейского периода

И все еврейское казачество ликует, В Одессе впрямь произошел переворот. Сегодня Хаим дядя Васю арестует, А завтра будет все наоборот.

Чтобы правильно понимать происходящее, надо учитывать три обстоятельства:

1. Идея мировой революции «благополучно» накрылась… медным тазом. Разумеется, для Сталина и его окружения и речи быть не могло о введении в России и в СССР нормального политического строя. Но задачам построения социализма в одной отдельно взятой стране, задачам построения новой империи гораздо больше соответствовал какой-нибудь вариант национального социализма. Много раз отмечалось — то с раздражением, то с восторгом, — что Сталину был очень интересен германский национально-социалистический эксперимент. Осмелюсь предположить, дело тут не в очарованности лично Гитлером и не в какой-то извращенности сталинского ума.