Опасность - Лев Гурский

— Он на такое никогда не пойдет… — застонал, как оплеванный, спикер. — Он…

— Пойдет или не пойдет, уже не имеет значения, — подвел черту военно-промышленный Олег. — Мы уже летим к нему и, значит, мы уже капитулировали.

Из кабины высунулось лицо второго пилота.

— Товарищ председатель Комитета государственной… — начал было он.

— Короче, — прервал его шеф КГБ. — Связь налажена?

— Так точно, — браво отрапортовал пилот. — Президент уже на линии, можете говорить.

Председатель Комитета пташкой метнулся в пилотскую кабину. Через пару минут он вышел обратно с перекошенным лицом и, ни слова не говоря, сел на свое место.

— Ну что, — затеребил его Олег-из-ВПК, — поговорил с ним?

— Поговорил, — потерянно пробормотал председатель.

— Спросил насчет бомбы?

— Спросил…

— Ну, а он, он что? — тревожно высунулся из своего угла спикер.

— Засмеялся, — скорбно ответил председатель.

Министр обороны удивленно взмахнул рукой и чуть было не выпустил драгоценные бутылки.

— Засмеялся — и все? — поразился он.

Председатель Комитета тоскливо вжал голову в плечи и смахнул непрошеную слезу.

— Нет, не все, — признался он застенчиво. — Еще он сказал, что мы все мудаки.

Глава тринадцатая

Аварийное включение

— Идиотские шутки, — сердито пробормотал я. — Развяжите меня, наконец. У меня руки-ноги затекли от этих веревок… Думаете, приятно лежать вот так на этой глупой больничной каталке?

Юлий мимоходом изобразил на лице сочувственную гримасу:

— Наверняка неприятно. Но придется потерпеть, напарник. Честное слово, это ненадолго.

Он подошел вплотную к серой панели, за которой должен был находиться аварийный генератор, прислонился щекой к старому металлу и ласковым, почти мечтательным тоном произнес:

— Вот она, голубушка. Золотко мое. Славное, урановое…

Он разговаривал с панелью, как с ребенком — разве что только не сюсюкал во весь голос. «Ребенок» молча сносил все ласки Юлия, а тот, казалось, уже готов был расцеловать даже ржавую жестянку с черепушкой и словом «Опасно!». Но из-за своего маленького роста никак не мог дотянуться. Табличка с кнопкой находилась на высоте, недоступной для коротышки Юлия.

Я по-прежнему еще ничего не понимал. Шутка была неуместной и затягивалась, освобождать меня от пут никто не собирался. Да, кроме Юлия, и некому было. А тот продолжал мечтательно обнимать стену, шепча ей что-то неразборчивое. Был он похож на пьяницу, внезапно подружившегося с фонарным столбом. Правда, напарник мой пьяным не был. Может быть, спятил? Бывают же случаи спонтанного помешательства. Солнышко пригрело в Алма-Ате, и ум за разум зашел. Я немедленно вспомнил, что именно я и законопатил его в столицу Казахстана, искать беглого Лебедева; мне стало стыдно. Маленький Юлий ведь уже дважды спасал мне жизнь и наверняка заслуживал лучшего обращения. Боюсь, что тезка Цезаря имел основания на меня обижаться.

— Ну ладно, Юлий, — я неловко заворочался на неудобном ложе. — Я понимаю, что вы могли обидеться на меня… Готов извиниться за Алма-Ату… за что угодно. Развяжите, и я все объясню…

Напарничек отклеился от стены, снисходительно выслушал мой лепет и, подойдя к каталке, вновь похлопал меня по плечу. С самым что ни на есть доброжелательным видом. По-приятельски.

— Какие там обиды, дружище, — рассеянно произнес он. — Алма-Ата — неплохой теплый городишко, фрукты дешевые… Это ведь я должен извиняться. Мне пришлось вас немного обмануть для пользы дела, конечно, не из вредности, не подумайте. Так вы мне очень нравитесь, ей-богу. Из всех чекистов, которых я знаю, вы — самый умный…

Похвала Юлия отчего-то меня совсем не обрадовала. Лучше бы он меня обложил. Лучше бы назвал меня кем угодно — гэбэшной мордой, лубянским отродьем, минбезовским дуболомом, — но только бы развязал. Однако как раз этого мой милый напарничек делать не собирался. Что-то он затеял, не иначе. Судя по выражению его физиономии, нечто увлекательное и веселое. Вроде уже известного фокуса с ананасом, только еще смешнее.

— …Да-да, Максим Анатольевич, — продолжал тем временем Юлий, легонько катая мою каталку туда-сюда. — Вы очень умный. У вас светлая голова. Будь моя воля, я бы вас сделал сразу генералом…

— Что вы такое несете, Юлий? — простонал я. Я вдруг очутился в положении младенца, которого заботливо укачивают в коляске. Только вот спать мне совершенно не хотелось. Напротив, больше всего мне сейчас хотелось проснуться. Терпеть не могу снов-кошмаров. В особенности — наяву.

— Нет, правда, Максим Анатольевич, — напарничек наконец-то оставил в покое мою каталку и снова приблизился к стене. — Помните наш разговор в Саратове, в гостинице «Братислава»? Когда вы мне рассказали про Партизана, я чуть не прослезился. Мне ужасно понравилось это слово! Пар-ти-зан… Пар-ти-заннн! Чувствуете музыку? Как будто колокол звонит, верно?

«И поэтому не спрашивай, по ком звонит колокол, — очень к месту припомнилась мне цитата. — Он звонит по тебе».

— Слово как слово, — буркнул я, стараясь отогнать похоронное настроение. — К тому же вы тогда не очень-то поверили моей версии…

— Ну как же я мог не поверить, — всплеснул ручками Юлий, — когда вы все так замечательно угадали? Конечно, мне пришлось немножко напустить туману… Но я же говорю — не из вредности! Так надо было.

Я все еще пытался цепляться за ускользающий от меня здравый смысл, но кошмар уже настигал меня своею мохнатой лапой.

— Не хотите же вы сказать, Юлий, — задушенным голосом проговорил я, — будто все эти взрывы в Москве…

Юлий жизнерадостно расхохотался. Подпирая стену, он стоял в наполеоновской позе и хохотал громко, смачно, с удовольствием. Как человек, который после долгих усилий все-таки добился своего и теперь торжествовал победу. Металлическое звяканье снова материализовалось в зале и для начала по-хозяйски вплелось в смех моего напарника.

— Точно! — с восторгом отозвался Юлий. — Верно! Вы как в воду глядели! А как вам мой шедевр с памятником Первопечатнику? Филигранная работа, скажите! Это вам не «роллс-ройсы» и «мерседесы» подрывать этих жирных ворюг, тут нужно искусство, глазомер, фантазия… Я ведь специально с вами поездом в Саратов не поехал, чтобы успеть насладиться зрелищем. Представьте: раннее утро, еще толком не рассвело, памятник на фоне неба такой скучный, темненький… И тут — ба-бах! Сполохи огня, дымный след, фейерверк! И обломок строгой геометрической формы улетает ввысь… Это надо испытать, Максим Анатольевич, это надо почувствовать. Разрыв, стихия огня — и ты его Бог, хозяин, властелин… Осознали?

— Осознал, — произнес я тускло. — Бог, властелин с самодельным безоболочным взрывным устройством… Романтично до слез.

Капитан Маковкин, он же Партизан, оценил мою иронию. Но не огорчился, а с полным пониманием кивнул:

— Смотрите в корень, коллега. Рано или поздно детские игрушки надоедают. Хочется не фокусов, а чего-то большого. Огромного хочется, настоящего… А вы, наверное, подумали, что приставить к вам напарника из МУРа — это идея майора Окуня? Проклинали его, наверное, да?

Я ничего не ответил — и потому что сказать было, увы, нечего, и потому что был занят: узел все-таки поддавался с большим трудом. Мои надежды освободиться без посторонней помощи пока оставались призрачными.

— Проклинали, — сам себе подтвердил Юлий. — И напрасно. Окунь, наоборот, был рад, что Лубянка берет на себя чужую работу. Только удивлялся очень чекистской глупой перестраховке. «Во всей Москве, — говорил мне, дурашка, — убивают каждой твари по паре. И физиков, и лириков, и бывших членов ЦК… И везде безо всякой политики…» Деньги, мол, и бабы — вот и вся политика… Тоже мне, философ выискался, майор Окунь! Смешно?

— Смешно, — покладисто сказал я. Ах, если бы узел был столь же покладист! Но веревка есть предмет неодушевленный, ее не уговоришь.

— Но я тогда не стал смеяться над ним, — признался мне Юлий. — Нарушение субординации, он — майор, я — капитан. И что вся философия его дурацкая, я ему тоже не стал говорить. Зато сказал ему, как положено, про честь мундира. «А вдруг, — говорю, — они мокрушника найдут и нас же дураками выставят? Дескать, МУР увильнул, а Лубянка — молодец…» Окуню нашему это, конечно, не понравилось. Тут я и подбрасываю ему мысль про напарника. Майор — к генералу, тот — к министру. А кто напарник? Инициатива наказуема, капитан Маковкин. Я соглашаюсь. Правильный ход?

— Правильный, — ответил я. — Правда, я пока в толк не возьму, отчего убийство Фролова вас так уж заинтересовало… — Говорить и одновременно выпутываться было довольно сложно. Насколько я помню, лишь один исторический деятель мог делать несколько дел одновременно. Он самый, тезка капитана Маковкина. Гай Юлий Циммерман.