451° по Фаренгейту. Повести. Рассказы - Рэй Брэдбери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В прихожей он увидел Милдред с раскрасневшимся от возбуждения лицом.
– Сегодня к нам придут дамы!
Монтаг показал ей книгу.
– Это Ветхий и Новый Завет и…
– Не начинай все сначала!
– Возможно, это последний экземпляр в нашей части света.
– Ты должен сдать ее сегодня вечером, не так ли? Капитан Битти знает, что она у тебя, правильно?
– Не думаю, чтобы он знал, какую именно книгу я украл. Но что выбрать взамен? Отнести господина Джефферсона? Или господина Торо? Какая из книг наменее ценна? Если я выберу замену, а Битти знает, что именно я украл, он предположит, что у нас здесь целая библиотека!
У Милдред скривился рот.
– Ты сознаешь, что делаешь? Ты нас погубишь! Что для тебя важнее – я или эта Библия?
В ее голосе снова появились визгливые нотки, она сидела в прихожей, как восковая кукла, тающая от собственного тепла.
Монтаг так и слышал голос Битти:
«Садись, Монтаг. Смотри. Берем нежно-нежно, словно это лепестки цветка. Зажигаем первую страницу, зажигаем вторую страницу. Каждая становится черной бабочкой. Красиво, а? От второй страницы зажигаем третью и так далее, как сигареты, одна от другой, главу за главой, все глупости, обозначаемые словами, лживые обещания, подержанные идеи, обветшалую философию…»
Он так и видел, как перед ним сидит слегка вспотевший Битти, а пол усеян роями черных мотыльков, погибших в огненной буре.
Милдред перестала визжать так же внезапно, как и начала. Монтаг не слушал ее.
– Остается только одно, – сказал он. – До вечера, до того как я отдам книгу Битти, мне придется изготовить дубликат.
– Ты будешь дома, когда начнется «Белый Клоун» и к нам придут дамы? – прокричала Милдред.
Монтаг остановился в дверях, спиной к жене.
– Милли?
Тишина.
– Что?
– Скажи, Милли, Белый Клоун тебя любит?
Нет ответа.
– Милли, а… – Он облизнул губы. – А «семья» тебя любит? Очень любит? Всей душой и сердцем, Милли?
Монтаг ощутил, что она, медленно моргая, смотрит ему в затылок.
– Почему ты задаешь такие глупые вопросы?
Он почувствовал, что ему хочется плакать, но знал, что его глаза и рот не поддадутся.
– Если увидишь снаружи эту собаку, – сказала Милдред, – дай ей от меня хорошего пинка.
Он помедлил, прислушиваясь возле двери, затем открыл ее и ступил за порог.
Дождь перестал, в ясном небе солнце клонилось к закату. И улица, и газон, и крыльцо были пусты. Он позволил своей груди с облегчением выпустить воздух.
И захлопнул за собой дверь.
Монтаг ехал в метро.
Я онемел, думал он. Когда же началось это онемение? Когда оно охватило лицо? А тело? Я знаю, в ту ночь, когда я впотьмах дал ногой по флакону с таблетками, словно пнул присыпанную землей мину.
Онемение пройдет, думал он дальше. Потребуется время, но я с этим справлюсь, или же мне поможет Фабер. Кто-нибудь где-нибудь вернет мне прежнее лицо и прежние руки, и они станут такими, какими были. А сейчас даже улыбка, думал он, старая въевшаяся с копотью улыбка, и та исчезла. Без нее я пропал.
Стены тоннеля убегали прочь, кремовая плитка, угольно-черная, кремовая плитка, угольно-черная, цифры и темнота, плюс еще темнота, итог складывался сам собой.
Однажды ребенком, в разгар жаркого, синего летнего дня, он сидел у моря на гребне желтой дюны и пытался наполнить сито песком, потому что кто-то из жестоких двоюродных братьев сказал ему: «Наполнишь сито, получишь десять центов». И чем быстрее он сыпал, тем быстрее песок с жарким шепотом уходил сквозь сито. Его руки устали, песок кипел в ладонях, а сито оставалось пустым. Он беззвучно сидел там, посреди июля, и чувствовал, как слезы ползут по его щекам.
Теперь, когда вакуумная подземка несла его, безжалостно тряся, сквозь мертвые подвалы города, ему вспомнилась ужасная логика того сита, он опустил глаза и увидел, что держит в руках раскрытую Библию. В поезде воздушной тяги были люди, а он держал книгу у всех на виду, и ему в голову вдруг пришла нелепая мысль, что если читать быстро и прочитать все, то, может быть, немного песка все же останется в сите. Он стал читать, но слова проваливались, и он подумал: еще несколько часов, и все кончится, вот Битти, а вот я, и я отдаю ему книгу навсегда, поэтому ни одна фраза не должна ускользнуть, я обязан выучить наизусть каждую строчку. И я заставлю себя это сделать!
Он стиснул книгу в ладонях.
Ревели трубы.
– Зубная паста «Денем»!
Заткнись, подумал Монтаг. Посмотрите на полевые лилии…
– Зубная паста «Денем»!
…Как они растут: не трудятся…[13]
– Денем…
Посмотрите на полевые лилии, заткнись, заткнись!
– Зубная паста!
Монтаг рывком открыл книгу и стал быстро листать страницы, он ощупывал их, как слепой, и, не мигая, впитывал очертания отдельных букв.
– «Денем». По буквам: Д-Е-Н…
Они растут: не трудятся, не…
Яростный шепот горячего песка, бегущего сквозь пустое сито.
– Паста «Денем» чистит что надо!
Посмотрите на полевые лилии, лилии, лилии…
– Зубное полоскание «Денем».
– Заткнись, заткнись, заткнись! – Это была мольба, крик, такой ужасный, что Монтаг сам не заметил, как вскочил на ноги; ошеломленные обитатели шумного вагона воззрились на него и стали медленно отодвигаться от этого человека с безумным, тошнотворным лицом, с пересохшим ртом, бормочущим невнятицу, с трепещущей страницами книгой, зажатой в руке. Еще секунду назад эти люди спокойно сидели, отбивая ногами ритм: зубная паста «Денем», зубная паста «Денем», зубная паста, паста, для вашей пасти, пасти, зубное полосканье, зубная паста «Денем», ах, «Денем», «Денем», «Денем», и раз и два и три-и; и раз и два и три-и, и раз и два, и раз и два, и раз и два и три-и… А губы этих людей тихонько шлепали, выговаривая слова: паста, паста, паста. В отместку поездное радио обрушило на Монтага рвотную массу звуков, целую тонну музыки, сделанной из жести, меди, серебра, хрома и латуни. Громыхание вколачивало в людей покорность; никто никуда не бежал, потому что бежать было некуда: огромный воздушный поезд несся в горизонтальном падении по шахте, пробитой в земле.
– Полевые лилии.
– «Денем».
– Лилии, я сказал!
Люди изумленно смотрели на него.
– Вызовите охрану.
– Этот человек съехал с…
– Станция «Нолл Вью»!
Поезд зашипел, останавливаясь.
– «Нолл Вью»! – Крик.
– «Денем». – Шепот.
Губы Монтага еле шевелились:
– Лилии…
Двери поезда со свистом разъехались. Монтаг не двигался с места. Двери глубоко вздохнули и начали закрываться. Только тогда, расталкивая пассажиров и мысленно крича, прыгнул он к выходу – и вынырнул из вагона в самый последний момент, когда створки уже
