Сёгун - Джеймс Клавелл

В конце концов казнили двадцать шесть человек. Шесть испанцев, семнадцать наших японских новообращенных и еще троих. Одним из них был блаженный Браганза, среди новообращенных было трое юношей. О, сеньор, в этот день вера проникла в тысячи японцев. Пятьдесят, сто тысяч человек наблюдали за казнями в Нагасаки, мне говорили об этом. Это был тяжелый холодный февральский день и плохой год — год землетрясений, тайфунов, наводнений, ураганов и пожаров, когда рука Бога тяжело опустилась на великого убийцу в виде землетрясения и даже разрушила его большой замок, Фушими. Это было страшно, но удивительно наблюдать, как перст Божий наказывает язычников и грешников.

И вот они были казнены, сеньор, шесть добропорядочных испанцев. Наша паства и наша церковь были уничтожены, больница закрыта. — Лицо старика было мокро. — Я был один из тех, кто был выбран для мученичества, но мне не была оказана такая честь. Они отправили нас пешком из Киото, и когда мы пришли в Осаку, они поместили нас в одну из наших миссий, а остальным… остальным отрезали по одному уху, потом выставили их на улицах как обычных преступников. Потом святая братия была отправлена на запад. На месяц. Их благословенное путешествие закончилось на горе Нисизаки, возвышающейся над большим заливом Нагасаки. Я просил самурая позволить мне пойти с ними, но, сеньор, он приказал мне вернуться в миссию здесь, в Осаке. Без всякой причины. А потом, через несколько месяцев, мы были помещены в тюрьму. Нас было трое — я думаю, нас было трое, но я один был испанец. Другие были новообращенные, наши братья, японцы. Несколько дней спустя их вызвала стража. Но меня ни разу не вызвали. Может быть, такова воля Бога, сеньор, или, может быть, эти грязные иезуиты оставили меня в живых, чтобы побольше мучить, — те, кто не дал мне шанса на мученичество среди своих. Трудно терпеть, сеньор. Так трудно…

Старый монах закрыл глаза, помолился и плакал, пока не заснул.

Как ни хотелось Блэксорну, он не мог заснуть, хотя ночь наконец и наступила. Его тело чесалось от укусов вшей. Голова была полна ужасными мыслями.

Он понимал с ужасающей ясностью, что выбраться отсюда невозможно, чувствовал, что находится на краю гибели. Глубокой ночью ужас охватил его, и впервые в жизни он сдался и заплакал.

— Да, сын мой? — пробормотал монах. — В чем дело?

— Ничего, ничего, — сказал Блэксорн, сердце его оглушительно забилось. — Спи.

— Не надо бояться. Мы все в руках Бога, — сказал монах и снова уснул.

Ужас оставил Блэксорна. Здесь был ужас, с которым можно жить. «Я выберусь отсюда как-нибудь», — сказал он себе, пытаясь поверить в эту ложь.

На рассвете принесли пищу и воду. Блэксорн уже пришел в себя. «Глупо вести себя так, — твердил он себе. — Глупость, слабость и опасность. Не делай этого больше, или ты сломаешься, сойдешь с ума и наверняка умрешь. Тебя положат в третий ряд, и ты умрешь. Будь аккуратен и терпелив, следи за собой».

— Как вы сегодня, сеньор?

— Прекрасно, спасибо, отец. А вы?

— Спасибо, совсем хорошо.

— Как мне сказать это по-японски?

— Домо, дзенки десу.

— Домо, дзенки десу. Вы говорили вчера, отец, о португальских Черных Кораблях — на что они похожи? Вы видели такой корабль?

— О да, сеньор. Это самые большие корабли в мире, почти на две тысячи тонн. Для плавания на одном из них необходимо около двухсот матросов и юнг, а с экипажем и пассажирами он вмещает до тысячи человек. Мне говорили, что эти каракские паруса хороши для попутного ветра и тяжелы в управлении при боковом ветре.

— Сколько у них пушек?

— Иногда по двадцать или тридцать на трех палубах. — Отец Доминго был рад отвечать на вопросы, разговаривать и учить, а Блэксорн в такой же степени был рад слушать и учиться. Отрывочные знания монаха были бесценны и бесконечны.

— Нет, сеньор, — говорил он теперь. — Домо — благодарю вас, а дозо — пожалуйста. Вода — мицу. Всегда помните, что японцы придают большое значение манерам и вежливости. Один раз, когда я был в Нагасаки, — о, если бы только были чернила и бумага с пером! А, я знаю — вот, пишите слова на грязи, это поможет вам запоминать их…

— Домо, — сказал Блэксорн. Потом, после запоминания еще нескольких слов, он спросил: — Сколько уже времени здесь португальцы?

— О, эти земли были открыты в 1542 году, сеньор, в тот год, когда я родился. Их было трое: да Мота, Пьексото, и еще одну фамилию я не могу вспомнить. Они были португальские торговцы, имевшие дела с китайским побережьем и плавающие на китайских джонках из порта в Сиаме. Сеньор был когда-нибудь в Сиаме?

— Нет.

— О, в Азии есть что посмотреть. Эти люди были торговцами, но их захватил сильный шторм, тайфун, и вынес их к земле в Танегасиме на Кюсю. Тогда европейцы впервые ступили на землю Японии, с этого времени началась торговля. Спустя несколько лет Френсис Ксавьер, один из основателей ордена иезуитов, тоже приехал сюда. Это было в 1549 году… плохом году для Японии, сеньор. Первым был один из наших, и мы должны были бы иметь дела с этим государством, а не португальцы. Френсис Ксавьер умер через три года в Китае, одинокий и всеми покинутый… Я сказал сеньору, что иезуиты уже были при дворе императора Китая в месте, называемом Пекином? О, вам следовало бы повидать Манилу, сеньор, и Филиппины! У нас было четыре собора, и почти три тысячи конкистадоров, и почти шесть тысяч японских солдат было размещено на островах, и триста братьев…

Голова Блэксорна была переполнена фактами, японскими словами и фразами. Он спрашивал о жизни в Японии, дайме, самураях и торговле, Нагасаки, войне, мире, иезуитах, францисканцах и португальцах в Азии и об испанской Маниле, и более всего о Черном Корабле, который приплывал раз в год из Макао. Три дня и три ночи Блэксорн сидел с отцом Доминго и спрашивал, слушал, учился, спал с кошмарными снами, просыпался и задавал новые вопросы, узнавая что-то еще.

Потом, на четвертый день, назвали его имя.

«Анджин-сан!»

Глава пятнадцатая

В полном молчании Блэксорн встал на ноги.

— Исповедуйся, мой сын, говори побыстрей.

— … Я не думаю… Я… — Блэксорн с трудом понял, что он говорит по-английски, плотно сжал губы и пошел. Монах встал, думая, что он говорил по-голландски или по-немецки, схватил его за руку и захромал вместе с ним.

— Быстро, сеньор. Я дам вам отпущение грехов. Быстрее, ради вашей бессмертной души. Говорите быстро, только то, в чем сеньор признается перед Богом — обо всем в прошлом и настоящем…

Они приближались теперь уже к железным воротам, монах держал Блэксорна с удивительной силой.