Последняя битва - Александр Прозоров

При всей своей невероятной бредовости, эта идиотская сказка была и остается невероятно популярной среди расистов-русофобов.

Государь же, получив в Москве известие о смерти сына, горевал столь сильно, что намеревался и сам отречься от мира и уйти в монастырь. Вот только оставлять престол ему теперь оказалось вовсе некому.

Под Псковом же тем временем наемники требовали платы, у османского ставленника денег не было — и первого декабря Стефан Баторий, плюнув на все, просто уехал, бросив армию под неприступными стенами. Вслед за ним потянулись к родным очагам и наемники, не получившие в срок очередной платы за войну.

Шляхта, призванная в армию как ополчение, бежать пока не решалась. И хотя размеры войска уменьшились вчетверо, всего до двадцати тысяч человек, она продолжала тупо сидеть возле Смоленской дороги, раздражая князя Шуйского. Четвертого января воевода даже организовал вылазку, пытаясь прогнать их в полевом сражении — но поляков все еще оставалось ощутимо больше, и псковичи ушли обратно за стены.

Пан Замойский, оставшийся среди брошенных поляков за старшего, тоже предпринял отчаянную попытку выправить дело в свою пользу. Девятого января через выпущенного русского пленника он послал псковскому воеводе в подарок сундук с доброжелательным письмом. Однако князь Иван Петрович и тут оказался куда умнее своих врагов. Он приказал открыть сундук в отдельной избе и с великой осторожностью. Вызванный для этого дела мастеровой нашел внутри бочонок пороха и хитрый механизм, который должен был взорвать сундук при попытке открыть крышку.

Оставшийся в живых воевода заказал торжественные молебны за свое чудесное спасение — и под радостный перезвон русских колоколов недобитые остатки польской рати медленно поползли к себе на родину.

По условиям Ям-Запольского мира граница между Русью и Польшей должна была вернуться в свое довоенное положение. Захваченные Польшей города — возвращены под руку Иоанна. Как и предсказал князь Андрей Сакульский три года назад, поляки, заплатившие немалой кровью за захват десятков городов и крепостей — теперь уходили оттуда без сражений, без шума и барабанного боя, сопровождаемые лишь насмешками и плевками. А крепости, что шляхтичи успели построить на русской земле — им самим же пришлось и срыть.

После ухода поляков от Пскова потянулись в родные земли и русские войска. Андрей Зверев уходил вместе с татарами, намереваясь расстаться с ними только у Москвы, князь Дмитрий Хворостинин повел свой небольшой отряд к крепости Орешек, возле которой постоянно появлялись свены. Туда же двигали полки думный боярин Безнин и князь Ростовский.

Возле деревни Лялицы, что стоит в Водьской пятине, русские дозоры донесли, что неподалеку в том же направлении двигается двадцатитысячный корпус под рукой знаменитого француза на шведской службе Понтуса Делагарди, награжденного за выдающиеся ратные заслуги титулом барона Экхольма.

Воевода Хворостинин, послав вестников с сим важным известием своим сотоварищам, немедленно кинул на врага стремительную казачью конницу. Держась подальше от выстроившихся к битве вражеских мушкетеров, казаки старательно пытались просочиться к обозу. Делагарди направил против них закованную в кирасы тяжелую конницу, русские побежали… Но через полверсты, когда разгоряченные победители гнали врага мимо заболоченного осинника, им в бок практически в упор ударили пушки. Конница смешалась, а когда увидела вылетающих во встречную атаку боярских детей в добротных доспехах и с опущенными рогатинами — повернула назад. Через несколько минут шведская тяжелая конница смяла шведских же мушкетеров, не рискнувших стрелять по своим.

К тому моменту, когда к полю боя подтянулся русский Большой полк — разогнанный по окрестным чащобам шведский корпус уже прекратил свое существование.

Барон Делагарди плена благополучно избежал, но ему понадобилось почти полгода на то, чтобы восстановить боеспособность шведской армии. В сентябре он высадился возле крепости Орешек… И его корпус был почти полностью истреблен второй раз.

По иронии судьбы, именно Понтус Делагарди ровно за год до разгрома, сразу после взятия Иван-города, уговаривал короля шведского Эрика заключить мир с русскими, пока есть возможность выторговать выгодные условия. Теперь эта истина дошла и до монарха. Он вспомнил про преданного и ловкого барона Ральфа Тюрго, барон помчался в Россию к своему другу князю Сакульскому.

Государь Иоанн никого уже не принимал, от дел государственных отстранился. Боярская дума активно обсуждала вопросы опекунства, ей тоже было не до внешней политики. Говорить о мире в столице оказалось совершенно не с кем. Князь Сакульский поднялся в седло, вместе с бароном на перекладных домчался до Водьской пятины, где своим званием думного дьяка и честным словом поручился перед воеводой князем Ростовским, что выполняет царскую волю: завершить войну без крови, на условиях мирного возвращения захваченных свенами земель обратно во владения русского престола.

В мае тысяча пятьсот восемьдесят третьего года в безвестной деревеньке на реке Плюсса, близ ее впадения в реку Нарову воеводы, многие годы ведшие войну на истребление, встретились за одним столом. На два листа серой бумаги легли простые слова:

«Ратям русским и шведским друг против друга отныне не воевать, дабы государи русский и шведский договор о вечном мире приговорили».

Заключенное перемирие скрепили наделенные достаточными для сего полномочиями воевода барон Понтус Делагарди и воевода князь Иван Лобанов-Ростовский.[37]

Никто из присутствующих и не подозревал, что легко и быстро набросанная ими писулька, одно из многих тысяч полевых перемирий, составляемых воеводами воюющих армий; перемирие, которое не то что не накладывало никаких обязательств на сами страны, но и не предусматривало даже банального обмена пленными — что эта бумажка приобретет в исторической литературе некий сакральный смысл, будет наделена невероятными фантастическими качествами и станет цениться исследователями выше самого мирного договора, завершившего войну. Не знали они и того, что демаркация границы по условиям предполагаемого мира: возврат к условиям Ореховского договора — начнется только через двенадцать непростых лет.

Трудно поверить, но именно в дни переговоров о мире у Понтуса Делагарди родился сын, впоследствии нареченный Якобом. Тот самый, что в Смутное время — во исполнение договора о вечном мире, дружбе и взаимопомощи — в тысяча шестьсот девятом году приведет в Россию шведский пятитысячный корпус, чтобы сражаться на стороне русского царя против польских смутьянов.