Западня для леших - Иван Алексеев

Царь, как и его приспешники, еще не понявший до конца, с каким противником они имеют дело, милостиво кивнул. Опричники, сбросив кафтаны и засучив рукава, тут же пошли на Михася, охватывая его полукругом.

Притворяться дальше не имело смысла. Михась наконец-то встал в нормальную боевую стойку, привычно затанцевал, смещаясь вправо-влево, меняя опорную ногу, не давая тем самым возможности противнику определить направление подготавливаемого удара. Он двигался легко и свободно, испытывая чувство высочайшего боевого подъема, настоящего вдохновения профессионала, стоящего перед труднейшей в своей карьере задачей, призванного показать ненавистному врагу все, на что он способен, и даже сотворить невозможное.

Опричники быстро и ловко, на взгляд присутствующих подельников, но медленно и неуклюже с точки зрения Михася, одновременно с трех сторон кинулись на лешего. Михась пируэтом ушел назад и влево и, оказавшись тем самым за спиной нападавшего на него с правого фланга опричника и завершая движение, использовав инерцию подкрутки, рубанул ладонью руки ему сзади по шее. Голова опричника, уже не удерживаемая почти перерубленными позвонками, нелепо дернулась назад, и он замертво осел мешком на пол. В результате пируэта Михась оказался сбоку от противника, бывшего в центре атаковавшей тройки. Перенося тяжесть тела с правой на левую ногу, резко отводя назад, как противовес, вытянутую правую руку, только что нанесшую рубящий удар, Михась стремительно выбросил вперед левый кулак, досылая его не только плечом, но и всем корпусом, направляя костяшки пальцев в висок врагу. По характерному деревянному звуку лопнувшей височной кости леший понял, что удар достиг цели. Мягким кошачьим движением перепрыгнув через два мертвых тела, Михась оказался лицом к лицу с третьим противником. Тот стоял, разинув рот и выпучив глаза, нелепо выставив вперед растопыренные пальцы, не понимая, что происходит. Не давая врагу опомниться, Михась взмахнул перед его лицом руками, этим движением одновременно и отвлекая неприятеля, и выводя свое тело в нужную позицию, взводя его, как пружину, и нанес сокрушительный удар ногой в живот. Опричник мгновенно согнулся пополам, стал падать головой вперед. Скорее всего, удар был смертельным, но Михась для страховки перехватил голову врага обеими руками, резко крутанул, сворачивая шею, и лишь затем позволил телу упасть рядом с остальными двумя. Вся схватка заняла восемь секунд.

– Ну что, добры молодцы, есть ли еще желающие удаль свою на мне показать? – произнес Михась громким и насмешливым тоном, резко контрастирующим с его прежними невнятными речами. На сей раз он не стоял неподвижно, а пританцовывал в боевой стойке, неожиданно и резко разворачиваясь во все стороны. – Что засмущались-то, соколики? Вам же не впервой вдесятером на одного безоружного кидаться! Вызываю вас, падлы, на смертный бой за друга моего, стража московского Степана, за всех людей русских, вами замученных!

Только сейчас до государя и присных его наконец-то дошло, что они на данный момент имеют пять трупов своих соратников, поверженных прямо у них на глазах, и совершенно безнаказанного виновника сей невероятной дерзости, нагло бросающего им вызов не где-нибудь, а в их собственной пиршественной палате, в которой они привыкли по малейшей прихоти своей вершить кровавый суд и расправу над кем угодно, ощущая себя полновластными и неподсудными хозяевами земли русской.

– Взять его! – визгливо выкрикнул царь.

Все опричники дружно вскочили на ноги. Но находящиеся по периметру стола замешкались, не решаясь вскочить на столешницу, покрытую белоснежной льняной скатертью, уставленную дорогой посудой и изысканными яствами. На Михася ринулись лишь те, кто расположился на ступенях трона, за ними последовали сидевшие по краям стола. Как и предполагал леший, они поначалу толкались и мешали друг другу. К тому же между ними и дружинником лежали три еще тепленьких трупа их дружков, служившие наглядным предостережением для слишком ретивых.

Михась, чтобы усилить замешательство, не дать врагу разобраться в ситуации и выстроить оптимальный боевой порядок, атаковал сам. С оглушительным боевым кличем он ринулся вперед, взлетел в отточенном прыжке, врезал носком сапога в висок одному, и тут же, сменив прямо в воздухе ногу, – другому, тоже в висок, мягким перекатом ушел назад, в боевую стойку. Руки пытавшихся схватить его поймали воздух. Теперь между лешим и первой шеренгой растерявшихся вконец нападавших лежало уже пять тел, не считая Охлобысти, так и оставшегося на ступенях трона, и унесенного ранее смешилки.

– Хватайте его, рвите на части! – продолжал не своим голосом вопить царь, плохо видевший происходящее из-за спин опричников. Иван Грозный, бывший вот уже несколько лет всесильным тираном и деспотом в своем государстве, не привык к активному сопротивлению его воле на русской земле и был не готов встретить непосредственную опасность лицом к лицу, как подобает воину. Он мог проявлять своеобразное мужество, готовность смириться с поражением на межгосударственном уровне, воюя руками своих подданных против таких же властителей, как он сам. Здесь плен или даже собственная гибель представлялись ему неизбежной необходимостью царского ремесла, хотя в те времена государи, понимая всю превратность судьбы в войнах с иностранными государствами, редко казнили друг друга, помня, что в другой раз могут сами оказаться на месте побежденного. Иное дело – внутренние войны за власть. Тут с противниками расправлялись жестоко и беспощадно. Но внутри государства у Ивана Васильевича давно уже не было реальных противников. Он казнил окружавших его бояр уже не из необходимости сохранить трон и власть, а исключительно из-за чудовищных свойств его натуры, усиленных до предела твердым чувством полнейшей безнаказанности. Но, как и все садисты, царь боялся боли, как и все палачи – дрожал за свою собственную жизнь, то есть на бытовом уровне он был самым обычным трусом. Поэтому Иван Васильевич растерялся, впервые за многие годы столкнувшись с непонятной и оттого еще более страшной силой, которая успешно и дерзко противостояла ему, а не склонялась, трепеща, как все и вся, под топор палача. Привычное чувство безнаказанности внезапно улетучилось, реальная, а не придуманная опасность находилась всего в нескольких шагах от трона. Именно поэтому царь визжал совершенно не по-мужски, как может кричать во сне даже очень мужественный человек, обескураженный привидевшимся ему кошмаром, против которого он чувствует себя совершенно беспомощным, и истерично призывал своих приспешников защитить его, избавить от этого всепоглощающего ужаса и бессилия.