Божественное пламя - Мэри Рено

Демарат, коринфский аристократ из древнего дорийского рода, был давним гостеприимцем Филиппа, и на время Совета царь поселился у него. В большом доме у подножья Акрокоринфа хозяин устроил как-то вечером небольшую пирушку в узком кругу, пообещав царю, что позовет интересного гостя.

Это оказался Дионисий Младший, сын Дионисия Великого, недавно приехавший из Сиракуз. С тех пор как Тимолай лишил его власти, он обосновался здесь и зарабатывал себе на хлеб, руководя школой для мальчиков. Близорукий, нескладный человек мышиной масти, примерно того же возраста, что Филипп... Его новое положение, да и бедность, положили конец его прежней разгульной жизни, но прожилки на носу изобличали старого пьяницу. Вялый подбородок прятался под расчесанной учительской бородой. Филипп превзошедший даже его могущественного отца, знаменитого тирана, - так очаровал его своим тактичным обхождением, что когда дошла очередь до вина, Дионисий разоткровенничался:

- Понимаешь, у меня никакого опыта не было, когда я отца сменил. Ну совсем никакого. Отец был очень подозрительный человек. Ты, наверно, слышал разные истории о нем - так всё это, по большей части, правда. Все боги свидетели - у меня никогда и мысли не было причинить ему хоть какое зло, но до последнего дня его жизни меня обыскивали, прежде чем впустить к нему. Догола!... Я никогда не видел государственных бумаг, ни разу не был на военном совете... Если бы он оставлял меня править дома, как ты сына своего оставляешь, уходя в поход, - всё могло бы сложиться по-другому...

Филипп серьезно кивнул, сказал что совершенно согласен.

- Если бы он хоть позволял мне просто радоваться жизни!... Ну, обычные маленькие радости каждого молодого... Отец суровый был человек. Талантливый, но суровый.

- Суровый, да. Но для переворотов много разных причин...

- Конечно. Знаешь, когда отец взял власть, народ был по горло сыт демократией. А когда она перешла ко мне - они уже объелись деспотизмом.

Филипп подумал про себя, что этот парень совсем не так глуп, как кажется.

- А Платон тебе ничем не помог? Говорят, он дважды к тебе приезжал...

- Ты же видишь, как я переношу перемену судьбы. Так научился я хоть чему-нибудь у Платона? Как тебе кажется?

Водянистые глаза на невзрачном лице почти засветились достоинством. Филипп посмотрел на аккуратно заштопанное великолепие его единственного приличного наряда, ласково накрыл ладонью его руку, и подозвал виночерпия.

На позолоченной кровати с резными лебедями по изголовью Птолемей лежал с Таис-Афинянкой, новой подругой своей.

Она приехала в Коринф совсем юной, а теперь уже имела здесь собственный дом. По стенам роспись - сочетающиеся любовники; на столике возле постели две изысканно-плоские чаши, винный кувшин и круглый флакон ароматного масла... Тройная лампа из позолоченных нимф освещала их наслаждения: ей было всего девятнадцать, и нечего было стыдиться. Пышные черные волосы, яркие синие глаза; алые губы в краске не нуждались, хотя ноздри и соски она слегка подкрашивала розовым перламутром... Молочно-белая кожа гладка, как мрамор, без единой пушинки... Птолемей был без ума от нее. Час был поздний, и он утомленно ласкал ее тело, не заботясь о возвращении желания.

- Мы должны жить вместе, эта жизнь не для тебя. Я еще много лет не женюсь. А заботиться о тебе буду всегда, не бойся.

- Но, дорогой мой, все мои друзья здесь! Наши концерты, чтения... В Македонии мне совершенно нечего делать, я там просто пропаду... - Все говорят, что он сын Филиппа; нельзя казаться слишком заинтересованной.

- Но скоро мы пойдем в Азию. Ты будешь сидеть у голубого фонтана, вокруг розы... А я приду к тебе после битвы и осыплю тебя золотом, с ног до головы!

Она рассмеялась и легонько прикусила ему ухо. И подумала, что с этим мужчиной на самом деле можно встречаться каждую ночь, не как со многими другими.

- Ты меня не торопи, ладно? Дай еще подумать. А завтра вечером приходи ужинать, ладно? Ой, это ж уже сегодня!... Я скажу Филету, что заболела.

- Ах ты, обманщица! Что тебе принести?

- Только себя самого. - Она знала, что эта фраза беспроигрышна. Македонцы - настоящие мужчины.

- Ну, знаешь, ты бы и статую расшевелила.

- Я ужасно рада, что вы начали бороды брить. Теперь по крайней мере можно увидеть красивое лицо... - Она скользнула пальцами по его подбородку.

-Это Александр такую моду ввел. Говорит, борода дает врагу возможность тебя схватить.

- А-а, так вы из-за этого?... До чего красивый мальчишка! И все его так любят...

- Все кроме тебя?

Она рассмеялась:

- Ты не ревнуй, я солдат имела в виду. Ты знаешь, он ведь один из нас, в душе.

- Нет. Нет, тут ты ошибаешься. Он чист, как Артемида. Или почти...

- Конечно, это видно... Я не о том. - Пушистые брови шевельнулись в раздумье. Ей нравился этот парень в ее постели, и она решилась доверить ему свои мысли. - Понимаешь, он похож на самых великих, на самых прославленных гетер. Вроде Лаисы, или Родопы, или Феодосии, о которых до сих пор легенды ходят. Они не просто любят, они живут любовью. И могу сказать тебе, - я это видела, - он такой же. Понимаешь, все эти люди вокруг - они - ну, прямо кровь его, душа его... Все эти люди, про которых он знает, что они пойдут за ним хоть в огонь. А если когда-нибудь настанет такой день, что больше не пойдут, - с ним случится то же самое, что бывает с великой гетерой, когда любовники уходят из-под ее двери и она откладывает в сторону зеркало. Он начнет умирать, понимаешь?

Он не ответил. Спал. Она бесшумно нащупала легкое покрывало и укрылась вместе с ним. Скоро утро... Ладно, пусть остается. Быть может, на самом деле пора начинать привыкать к нему.

Из Коринфа Филипп двинулся домой, готовиться к войне в Азии. Когда будет готов - начнет добиваться санкции Совета.

Основная часть войск уже ушла вперед под командой Аттала и рассеялась по домам, в отпуск... Аттал тоже. У него была старая родовая крепость в предгорьях Пинда, и Филипп получил письмо от него: Аттал просил царя оказать честь его простому дому, заехав к нему по дороге. Царь успел оценить его способности, потому ответил согласием.

Когда с большой дороги свернули в горы, Александр стал молчалив и замкнут. Потом отъехал от Гефестиона, догнал Птолемея и отозвал его в сторону от кавалькады. Птолемей последовал за ним несколько озадаченный; его мысли были заняты собственными делами. Сдержит она свое слово? Ведь заставила ждать ответа до самой последней встречи...

- Отец вообще соображает, что делает?! Почему не отослал Павсания в Пеллу?... Как он может тащить его сюда?!

- Павсания? - рассеянно перепросил Птолемей. Потом лицо его изменилось. - Ну, знаешь ли, это его право - охранять царя.

- Его право - быть избавленным от этого визита, если у него вообще есть хоть какие-нибудь права. Ты что, не знаешь, что произошло в доме Аттала?

- Не здесь. У него дом в Пелле.

- Как раз здесь. Я это знаю с двенадцати лет. Я в конюшне был, в станке, меня никто не видел... Атталовы конюхи рассказывали нашим. А потом и мать мне сказала, через несколько лет; я не стал ей говорить, что знаю. Здесь всё это было.

- Ну, с тех пор много воды утекло. Шесть лет, все-таки...

- Думаешь, такое можно забыть?! Хоть за шестьдесят?...

- Но он ведь на службе. Ему не обязательно считать себя гостем.

- Надо было освободить его от этой службы. Отец обязан был его избавить.

- Да... - медленно произнес Птолемей. - Да, нехорошо выходит... Но знаешь, я бы и не вспомнил об этом деле, если б ты не заговорил. А у царя забот побольше, чем у меня.

Быкоглав, почуяв что-то неладное в настроении хозяина, захрапел и вскинул блестящую голову.

- Может ты и прав, - согласился Александр. - Это мне в голову не пришло. А сказать отцу я не могу. Даже в нашей семье есть предел, что можно напомнить отцу. Это Пармений должен был сделать, ведь они с отцом всю жизнь вместе... Но он, наверно, тоже забыл.

- Это ж всего на одну ночь... А я вот думаю, если всё идет нормально она, быть может, уже продала свой дом... Ты должен ее увидеть. А услышишь, как она поет!...

Александр вернулся к Гефестиону. Они ехали молча, пока за поворотом не показались крепостные стены из грубых каменных глыб, мрачное напоминание о беззаконных временах. Из ворот показалась группа всадников, поскакали навстречу.

- Если Павсаний будет не в себе, ты его не цепляй, - сказал Александр.

- Конечно. Я знаю.

- Даже цари не имеют права оскорблять людей и забывать об этом.

- А я не думаю, что он забыл, - возразил Гефестион. - Ты вспомни, сколько кровавых междоусобиц погасил царь, за то время что правит. Вспомни Фессалию, линкестидов... Мне отец говорил, когда погиб Пердикка - в Македонии не было ни единого рода, ни единого племени, кто не имел бы хоть одного кровного врага. Знаешь, мы с Леннатом должны были быть кровниками: его прадед убил моего. Я, наверно, тебе рассказывал. Но царь часто зовет к ужину наших отцов, вместе, чтобы убедиться что всё нормально; и они уже ничего не имеют против...