Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Около трех часов в долине перед Мангупом царила тишина, как вдруг раздались два слитных пушечных выстрела, и новые ядра ударили в уже залатанные ворота твердыни, из которых во все стороны брызнули щепки. Черепаха ожила: искусные оружейники-джебеджи расклинили оба орудия. Движение диковинного зверя возобновилось.

— Дозволь еще, мой базилей, — попросил Войку, стоявший рядом с князем и мессером ди Негроне на выступе городской стены близ ворот. — На этот раз…

— На этот раз вас ждут и перебьют, как воронят, — усмехнулся Палеолог. Нет, теперь мы используем другое средство.

Панцирная черепаха подходила к месту, где дорога теснее всего прижималась к крепостной скале. Князь Александр дал знак, и двое воинов поднесли к зубчатому парапету массивный запечатанный кувшин, вмещавший, неверно, не менее ведра жидкости. Многие на стенах недоумевали: уж не хочет ли базилей угостить бесерменов вином из своих подвалов. Но то был нектар совсем иного сорта, чем знаменитые красные вина Мангупа.

Дюжие мастера-кожевники, примерившись, раскачали кувшин и с силой бросили его вниз, на выпуклый горб турецкой черепахи. И все невольно отпрянули от зубцов: над ущельем, выше стен и башен крепости взметнулся столб белого огня. Потом пламя упало, и бросившиеся к бойницам воины увидели устрашающую картину. Над местом, где распласталось грозное осадное сооружение осман, клубился жаркими языками и рассыпал тучи искр бешеный костер. Люди, один за другим, пытались выбежать из злополучной черепахи, но тут же падали, охваченные пламенем, с воплями катаясь по земле.

За несколько минут все было кончено. На глазах у десятков тысяч воинов дубовое чудовище оттоманского войска взорвалось и превратилось в груду пылающих углей, из которых сиротливо торчали почерневшие стволы двух осадных пушек Гедик-Мехмеда.

— Греческий огонь, — прошептал Христофоро ди Негроне. — Кто бы подумал, что его еще умеют приготовлять? — Войку понял: князь Александр вовремя применил оружие, завещанное ему византийскими предками.

И тут, как оно ни было вымуштровано, оттоманское войско, не слушая своих беков, с ревом ярости бросилось на приступ. Только теперь стало видно, как много осман привел Гедик-Мехмед под Мангуп. Окутанные дымом выстрелов, штурмовые колонны со всех сторон взметались на кручи и стены города, словно волны моря при шторме — на одинокую скалу. Воины-дервиши, самые фанатичные среди газиев ислама, с пением молитв, с открытой грудью карабкались по лестнице впереди единоверцев. Ни разу еще двадцати тысячам защитников столицы не приходилось так трудно, никогда они не были так близки к гибели.

Турки в нескольких местах сумели ворваться на гребни укреплений, и только спокойствие и бдительность князя предотвратили несчастье. Смелый базилей, обычно сражавшийся рядом со своими бойцами, вовремя осознал, какая грозная опасность нависла над его столицей. Князь Александр поднялся на самую высокую, недоступную для пуль башню цитадели и оттуда руководил сражением, вовремя посылал в места наибольшей угрозы подмогу — сотню молдавских витязей, которых предусмотрительно снял со стен и поставил у башни, под своей рукой.

Вместе со своими воинами Войку несколько раз бежал к тем участкам укреплений, где волнам великого штурма удавалось выплеснуть наверх белую пену янычарских толп. Перебив прорвавшихся или сбросив их вниз, они возвращались в цитадель. От бойцов осталась половина; Войку с головы до ног был покрыт копотью и засохшей кровью, то была кровь врагов и тех его товарищей, кто пал рядом, кого ему пришлось выносить из рукопашной. На теле же самого витязя по-прежнему не было ран. Судьба словно хранила его для иных, еще более страшных битв.

Смеркалось, когда натиск пришельцев начал ослабевать, ярость уже плохо поддерживала силы газиев ислама. Наконец турецкие трубы запели, приказывая отходить. Османы отступили, унося раненых и павших.

Только теперь Войку почувствовал, что смертельно устал. Впору было просто лечь, как сделали многие воины, вытянуться на прохладном камне, отдышаться. Но дело жаркого дня нельзя было считать оконченным; требовалось собрать еще тела убитых, похоронить. К стенам Мангупа с плачем сбежались отцы и матери, жены, сестры и дети погибших — надо было помочь им забрать своих мертвых, но прежде — унести раненых в отобранные базилеем лучшие дома города, где умелые лекари взялись за их исцеление. Нескольких товарищей потеряли молдавские витязи: в тот тяжкий день пали Куйу, Ницэ, Чикул. Многие другие отделались ранами. Похоронив убитых и оказав помощь раненым, раздавленные каменной усталостью, земляки возвращались к своему жилью.

23

И снова был спокойный день. Заунывные песни мулл возвестили феодоритам, что турки тоже хоронят мертвых, число которых после четвертого штурма должно быть особенно большим. Ничто, однако, не говорило о том, что Гедик-Мехмед и его войско собираются отступать. Приказ падишаха был ясен: взять Мангуп. И повеление султана командующий был намерен выполнить. Рано или поздно — ведь спешки не было, никто особенно не торопил хитрого пашу.

Турки начали земляные работы. Салагоры и саинджи принялись рыть вокруг своего лагеря ров и насыпать за ним вал, который тут же венчали частоколом. Турки, оценив противника, устраивались для долгой осады.

Александр Палеолог хорошо понимал, какой оборот принимают события. Османы не сумели взять крепость прямым штурмом; вести же подкопы под сплошную скалу, на которой стояла столица, было бессмысленно. Но турки могли выиграть войну терпеливой осадой. Чистые источники, бившие из камня в самом сердце города, хорошо снабжали его водой, но запасы пищи в запертой со всех сторон крепости рано или поздно должны были иссякнуть.

В тот вечер сыграли свадьбу Иона Арборе с Руфью, дочерью мангупского раввина. Невесту окрестили, обрызгав водой из купели, и преосвященный Илия без промедления обвенчал молодых. Пир справили скромный, гостей было мало, но среди них был князь Александр Палеолог. Пили мало, говорили вполголоса, более — о воинских делах. Предоставленные самим себе, в полном соответствии с местными нравами, жених и невеста, не смущаясь присутствующих высоких духовных и светских особ, не отрывали друг от друга глаз, не размыкали сцепленных рук.

К концу третьего спокойного дня, поднявшись снова на башню, где он нес обычно дозор, Чербул увидел Арборе. Молодой боярин в задумчивости рассматривал лагерь осман, раскинувшийся перед городом, далеко внизу.

— Смена пришла, пане Ион, — сказал Войку.

Арборе ответил улыбкой, первой, увиденной Чербулом на этих неохотно размыкавшихся устах.