Всё закончится на берегах Эльбы - Антонина Ванина

— Да ты разденься, у нас тут славно натоплено.

Седоусый было протянул руку к пуговице манто, чтобы помочь его расстегнуть, но Сандра как ошпаренная шарахнулась от него к стене, сжимая руками застежки на манто.

— Эх, — только и вздохнул он, — точно замордовали, погань фашистская.

Сандра была готова на всё, лишь бы остаться в манто. Иначе красноармейцы увидят её форменный китель с нашивками службы связи и готической надписью «армейская помощница». Тогда доброта даже этого милого мужчины вмиг улетучится. Для него она и есть «фашистская погань», только он ещё об этом не догадывается.

Как страшно оказаться чужой там, где когда-то была своей. А ведь в гудящей словно колокол голове успела промелькнуть шальная мысль остаться здесь, на «порабощенной иудо-большевиками» родине её деда. Глупая мысль, такая может прийти только в больную после контузии голову.

Пусть красноармейцы считают её спятившей после поругания девицей, но она не издаст ни слова, пока не сбежит отсюда куда-нибудь, лишь бы подальше от людей в военной форме. Хватит, война для неё закончилась с гибелью батальона и Ойгена. Надо бежать туда, где нет деления на своих и чужих, где нет боёв и нет людей.

39

Всё кругом казалось серым, унылым и гнетущим. Ещё дрожала земля, и был слышен глухой грохот вдали. С тоской Сандра взирала на давно остывшее мертвое тело, что лежало на груде павших солдат. Пока не кончилась война, можно бесконечно долго скитаться по полям сражений и искать умирающих. Жаль, что в морозы их сердца едва успевают вытолкнуть кровь наружу, прежде чем она смёрзнется коркой.

Вот Сандра и стала диким зверем, что слоняется по округе в поисках падали. Даже шкура на спине имелась, разве что чужая. Она кочевала на запад вслед за линией фронта, прячась днём от живых и выискивая по ночам мертвых. Но ноги и руки уже были не в силах терпеть боль. Как везёт простым смертным солдатам — рано или поздно они перестают чувствовать отмороженные конечности. А Сандра не могла не чувствовать. Двадцать почерневших пальцев не успевали зажить, но и окончательно отмереть тоже не могли. Сандре оставалась лишь нескончаемая боль, которую не заглушить ни чужой похолодевшей кровью, ни часами отдыха на поваленных после очередной бомбардировки деревьях.

Она устала, смертельно устала и мечтала только об избавлении. Сандра ждала, что её разум вот-вот окутает долгожданный, давно потерянный сон, и она уйдет из этого мира боли и страдания навсегда. Но желаемого не происходило, и сил оставалось всё меньше. Сандра не видела своего лица, но чувствовала, что и оно обезображено обморожением, губы распухли и потрескались, а нос и уши постигла та же участь, что и конечности.

Доковыляв в ночи до очередного места бойни, Сандра принялась искать солдат в знакомой серой форме. Это было не сложно, ведь таковых здесь было большинство. Юноша лет семнадцати с залитым кровью лицом лежал на спине, прикрывая ладонью дыру в животе. Сандре казалось странным, что человека считают умершим, когда в нём ещё теплится жизнь, хоть он и не может сказать ни слова или моргнуть. Видимо санитары, не чувствующие зова крови, не способны постичь истинное различие между жизнью и смертью.

Внезапно Сандра услышала колокольный звон — он был тих, словно раздавался вдалеке или из-под земли. Как это странно, но вместе с тем естественно — ведь этот колокол звонит по мертвецам.

Не успев склониться над умирающим, краем глаза Сандра заметила какое-то движение поблизости, и тут же вскочила на ноги. Неприятное ощущение, что кто-то смотрит на неё, не покидало. Но нет, никто не восстал из мертвых — все лежали на своих местах. В свете полной луны заваленное трупами поле вдруг стало её пугать.

Сандра и дальше бы озиралась по сторонам, пока фигура в белом не пошевелилась вновь. На фоне снега она совсем не выделялась, только близость к русскому солдату обнаружила её присутствие всего в десяти метрах от Сандры. Первой мыслью было, что это красноармеец в защитном костюме под цвет снега сидит возле павшего товарища. Но одеяние было слишком просторным для форменной одежды. В оцепенении Сандра смотрела, как белый капюшон балахона обнажает пугающе белое лицо странного существа. Его горящие алым огнём зрачки уставились на Сандру, а белые усы и борода в бурых разводах топорщились от широкой ужасающей улыбки. Это был человек и нелюдь в одном лице, но кто на самом деле, Сандра не могла и представить. Не поднимаясь с места, он заговорил, радостно и зазывающе:

— Пойди сюда, чадо.

Он сделал широкий жест, и белое одеяние распахнулось, а под ним зияла чёрная пустота. Склоняясь над мертвецом, чудище приподняло его руку. На ней не было кисти, лишь кровоточащий обрубок.

Только минуту спустя до оцепеневшего разума Сандры дошло, что белое существо обратилось к ней на чистейшем русском языке, каким владела только тётя Агапея — простым, народным. Из-за седой до белизны бороды этот страшный человек казался стариком, но голос и лицо явно выдавали в нём молодого. К Сандре пришло осознание, что он здесь за тем же, чем и она. Он пьёт кровь павших и почему-то хочет поделиться с ней.

Разум твердил, что нужно бежать прочь и как можно дальше, но тело настойчиво давало понять, что не способно сделать ни шага назад, не приняв то, что оживит его. Сандра качнулась и ступила в сторону белого мужчины, а после обессилено опустилась на колени. Человек с оторванной кистью уже не был способен бороться за свою жизнь. Сандра слизывала выступающую из раны кровь и исподлобья смотрела на пришельца, в его жутковатые красные зрачки с белесой радужкой. А он лишь одобряюще улыбался и сверкал нехорошим взглядом.

— Да ты пей, пей. Раз испробовала когда-то, так всегда одну её пить будешь. Да только этот ратник не в подмогу тебе. Иссохнешь так, что ног волочить не сможешь. Есть тут неподалёку ключ с живой водой, он и раны тебе омоет и сил предаст. Идём-ка лучше к нему.

— Не знаю, — с трудом выговорила Сандра, оттого что язык еле ворочался.

Уже много дней ей не с кем было перекинуться и словечком, с тех самых пор как батальон ушёл в свой последний бой. Когда-то Сандра старательно изображала немую перед красноармейцами, теперь она почти ею стала. Но страх говорить на одном из родных языков пропал. Больше всего Сандру пугал собеседник страшной наружности и с непонятными намерениями.

— Ты ж совсем хворая, — продолжал он жалеть её. — Пойди искупнись, раны помочи, а то где ж это видано чтоб альвар да с чернушным лицом ходил.

— Я не альвар, я баварка, — на всякий случай поправила его Сандра, и тут же испугалась, что сказала это зря.