Белый Дозор - Алекс Готт

Вышата вновь вздрогнул, нахмурился, провел рукой по лбу, отгоняя худые мысли, улыбнулся чему-то, о чем ведал только он сам.

— Постойте-ка, вы всё же кто такие? — Лёша попробовал подняться, но позвоночник его был сломан, и из этой попытки ничего не вышло.

— У меня, похоже, парализовало ноги, — удрученно пробормотал он. — Тело совершенно как чужое, совсем его не чувствую.

— Это потому, парень, что душа у тебя, почитай, новая, а тело старое, — пояснил Вышата. — Однако мы заговорились, а путь у нас не то чтобы очень короткий. Поднимайте их, — отдал он распоряжение ратникам, — и пойдем поскорее отсюда. Место здесь гиблое. Кругом сплошь умруны, непреданные земле, а похоронить их теперь нет никакой возможности. В таких местах Навьи силы копятся, нам тут делать больше нечего. — Он уже с откровенной тревогой осмотрелся и пуще прежнего заторопил ратников: — Быстрей, ребятушки, быстрей. Недоброе предвижу, мрак повсюду густеет…

Кто-то из ратников дал свой плащ для Алексея, и его осторожно переложили на это чудесное, мягкое, словно добротный матрац, ложе. Разделившись по четверо, каждый из вооруженных людей взял в руку уголок плаща, закрутил его в жгут, обмотал вокруг кисти так, чтобы было прочно и не выскользнуло. По молчаливому кивку Вышаты раненых подняли над землей и понесли. Отряд выступил в следующем порядке: впереди шел Вышата, затем несли Виктора и Лёшу, а последним шел Живосил. Оказалось, что помимо фляги, наполненной живой водой, он также вооружен. В руке ученика Вышаты появился немецкий пистолет «люгер».

…То был трофей, который Живосил прихватил с собой в мае сорок пятого, когда во время возвращения своей части из Германии на одном из крупных перегонов ему пришлось спрыгнуть с поезда, «потеряться» и затем, долгое время скрываясь от комендантских патрулей, добираться в родной дом. Исполнив свой воинский долг, пройдя всю войну, начиная с контрнаступления под Москвой, когда прямо с парада в честь 7 ноября сибиряков бросили в бой, Живосил не раз отгонял смерть от своего артиллерийского расчета, в котором служил наводчиком орудия. Никто из расчета не погиб, даже ранен не был, и к концу войны все были многократно награждены, а про Живосила, служившего под именем рядового Жигалова Степана Ивановича даже написали в газете «Красная Звезда». Вот, мол, какой наводчик орудия замечательный, ни одного снаряда впустую не потратил: один снаряд — один точный выстрел — один вражеский танк, блиндаж, пулеметное гнездо. Вообще, каждый из этого отряда прошел столько войн, что рассказ об этих подвигах занял бы не один вечер у камина, под неторопливую речь сказителя и тихое потрескивание поленьев…

Отряд покидал место катастрофы: лесную поляну, заваленную стволами деревьев, обломками самолета и трупами. То тут, то там валялись сплющенные, растерзанные чемоданы и вперемешку с ними части человеческих тел. Вышата споткнулся о чью-то довольно крупную ногу, оторванную, судя по ее ужасному виду, у самого бедра. Труп ее обладателя лежал в полусотне метров в стороне, лицом вверх. То был какой-то толстяк, при жизни, судя по его костюму, часам и запонкам, занимавший высокое положение в обществе. В его остекленевших глазах отражалась Луна, рот был оскален. В таком виде покойник походил на хозяина ярмарочного балаганчика ужасов, набитого кривыми заркалами, пластмассовыми скелетами и вампирами из папье-маше.

— Быстрей, быстрей, — бормотал себе под нос Вышата, то и дело оборачиваясь и глядя на остальных: не отстали ли?

Лёша не смотрел по сторонам. Перебитый при падении позвоночник не давал возможности поворачивать голову, и Спиваков, который не знал и не мог знать ничего о том, что происходило сейчас в Москве, смотрел в небо, думал о маме, о том, что она сейчас чувствует, уверенная в гибели единственного сына. Воображение рисовало картины одна печальней другой: вот мать лежит ничком на кровати, а рядом, на столике, множество пузырьков с лекарствами, вот она медленным шагом идет в ближайший магазин и, увидев на полке готовый завтрак из тех, что любил Лёша, машинально кладет его в тележку, но потом вспоминает о том, что произошло, и плачет. Вот мама идет, понурив голову, по коридорам родной академии, и студенты, завидев ее, отводят глаза…

— Ребята, — позвал Алексей, — а есть у кого-нибудь телефон? Мне надо в Москву позвонить, маме, сказать, что я живой.

Никто ему не ответил. Лишь частое дыхание быстро идущих людей, их глухие шаги и плач ребенка. Плач ребенка?! Алексей, словно очнулся, затаив дыхание, прислушался: так и есть, плакал ребенок и, кажется, совсем-совсем маленький. Собрав все силы Лёша что было мочи крикнул:

— Стойте! Остановитесь! Вы что, не слышите?! Ребенок плачет! Живой ребенок! Значит, он спасся! Не бросайте его!

Вышата тоже услышал плач. Нахмурил брови. Очень странно всё это, но на то и жизнь, чтобы были в ней и такие вот чудеса. Уцелевший после страшной катастрофы ребенок — это ли не чудо!

— Положите раненых возле дерева, где посуше, — скомандовал Вышата. — Все слышат, откуда плач?

— Там, — Боригнев вытянул руку в том направлении, где остался лежать оскалившийся толстяк.

— А мне кажется, вон там, — Вышата ткнул посохом в сторону, совершенно противоположную той, куда указывал Боригнев.

— Да нет, вроде бы впереди, — отозвался Живосил. — Вперед надо идти!

— Ах, как же я не хотел будить его раньше времени, — посетовал Вышата, с укоризной глядя на Алексея, — и ведь как в воду глядел! Теперь уж ничего не поделаешь, придется найти малыша и взять его с собой.

— Как поступим, учитель? Пойдем каждый в ту сторону, откуда плач мерещится? — спросил Живосил.

— Нет, — покачал головой Вышата, — разделяться неразумно. — Двое, ты, Живосил, и ты, Боригнев, пусть останутся здесь, остальные за мной.

Уверенный в том, что ведет поиски в нужном направлении, Вышата повел остальных ратников за собой. Они отошли от места, гда оставили Лёшу и Виктора, на несколько сот метров, однако сколько бы они ни шли, сколько бы ни искали невидимого ребенка, плач всё время то удалялся, то оказывалось так, что он словно переносился в сторону и с новой силой звучал оттуда. Можно было подумать, что ребенок, если это ребенок, играет с ними, прячется, шустро перебегая с места на место. Вышата, всё больше мрачнея, наконец приказал поиски прекратить.

— Мы в ловушке, — спокойно объявил он. — А я старый дурак, что сразу не понял, чья это затея. Никакой это не ребенок. Так навки да лярвы морочат ночным путникам головы. Раз они здесь, то плохо наше дело. Сама по себе эта жалкая мелочь неопасна, но она состоит в свите той, чье имя я даже произносить сейчас не решаюсь. Значит, не успели мы тихо уйти. Приготовьтесь! — скомандовал он. — Оружие к бою и двигаемся к раненым!