Я, Клавдий - Роберт Грэйвс

Почти каждый из нас имеет своего "природного врага", если можно так выразиться. Для некоторых людей мед - страшный яд. Другие заболевают, если дотронутся до лошади, войдут в конюшню, просто полежат на тюфяке, набитом конским волосом. На третьих плохо действуют кошки, заглянув в комнату, они могут сказать: "Здесь была кошка, простите, но я ухожу". Лично я совершенно не переношу запаха цветущего боярышника. Природным врагом Агриппины были яблоки. Она взяла преподнесенный Тиберием плод, поблагодарила с плохо скрытым содроганием и сказала, что съест его, если можно, когда вернется домой.

- Ну хоть один кусочек, чтобы убедиться, какое оно вкусное.

- Прости меня, но я не могу.

Агриппина протянула яблоко слуге и велела аккуратно завернуть его в салфетку.

Почему Тиберий тут же не привлек ее к суду за государственную измену, как настаивал Сеян? Потому что Агриппина все еще была под покровительством Ливии.

ГЛАВА XXV

Вот я и подошел к рассказу об обеде у Ливии. Приветствовала она меня очень любезно и, по всей видимости, пришла в искреннее восхищение от моего подарка. Во время обеда, за которым, кроме меня, были только Ургулания и Калигула - высокий бледный мальчик четырнадцати лет, с прыщавым лицом и запавшими глазами, - она поразила меня остротой ума и ясной памятью. Ливия задала мне вопрос о моей работе, и, когда я, говоря о первой Пунической войне, подверг сомнению некоторые подробности, приведенные поэтом Невием (он тогда служил в армии), Ливия согласилась со мной, но поймала меня на неверной цитате. Затем сказала:

- Теперь ты благодарен мне, внук, за то, что я не разрешила тебе писать биографию отца, не правда ли? Думаешь, ты обедал бы здесь сегодня, если бы я не вмешалась?

Каждый раз, что раб наливал мне вино, я выпивал кубок до дна и теперь, после десятого или двенадцатого кубка, чувствовал себя храбрым, как лев.

- Весьма благодарен, бабушка. Общество этрусков и карфагенян куда безопасней. Но скажи мне, почему я обедаю сегодня здесь?

Ливия улыбнулась.

- Что ж, признаюсь, твое присутствие за столом до сих пор причиняет мне некоторое... Но неважно. Если я и нарушила одно из своих старейших правил, это мое дело, а не твое. Ты недолюбливаешь меня, Клавдий? Будь откровенен.

- Возможно, так же сильно, как ты меня, бабушка. (Неужели это мой голос?)

Калигула фыркнул. Ургулания хихикнула. Ливия рассмеялась.

- Достаточно откровенно. Между прочим, ты обратил внимание на это чудовище? Он вел себя непривычно тихо за едой.

- Кто, бабушка?

- Твой племянник.

- Разве он чудовище?

- Не притворяйся, будто тебе это не известно. Ты ведь и правда чудовище, Калигула?

- Как тебе будет угодно, прабабушка, - сказал Калигула, не поднимая глаз.

- Так вот, Клавдий, слушай, что я о нем скажу: это чудовище, этот твой племянник станет следующим императором.

Я думал, она шутит, и проговорил с улыбкой:

- Раз ты это говоришь, бабушка, значит, так и будет. Но почему именно он? Калигула - самый младший в семье и, хотя он выказывает большие природные таланты...

- Ты хочешь сказать, что все шансы на стороне Сеяна и твоей сестрицы Ливиллы?

Я был поражен свободой беседы.

- Ничего подобного я не хотел сказать. Меня не интересует государственная политика. Я просто имел в виду, что Калигула еще молод, слишком молод, чтобы быть императором. Это довольно смелое предположение.

- Отнюдь. Тиберий назначит его своим преемником. Можешь не сомневаться. Почему? Да потому, что такова его природа. Тиберий, как и бедный Август, тщеславен и не может вынести мысли о преемнике, который будет популярнее его самого. Но в то же время делает все, чтобы его ненавидели и боялись. Поэтому, когда он почувствует, что жить ему осталось недолго, он поищет кого-нибудь, кто хоть немного хуже него. И найдет Калигулу. У Калигулы на счету уже есть преступление такого высокого класса, какого Тиберию никогда не достичь.

- Пожалуйста, прабабушка... - умоляюще произнес Калигула.

- Ладно, чудовище, успокойся: пока ты примерно себя ведешь, я буду хранить твой секрет.

- А Ургулания его знает? - спросил я.

- Нет. Только чудовище и я.

- Он добровольно тебе признался?

- Конечно, нет. Калигула не из тех, кто признается. Я как-то раз обыскивала его спальню, хотела посмотреть, не замышляет ли он каких-нибудь фокусов - не занимается ли, например, любительски черной магией, не дистиллирует ли яды, ну и прочее в таком духе. И мне попался в руки...

- Пожалуйста, прабабушка...

- ... зеленый предмет, который рассказал мне весьма примечательную историю. Но я отдала его обратно.

Ургулания сказала, ухмыляясь:

- Фрасилл предсказал мне смерть в этом году, так что я буду лишена удовольствия жить в твое царствование, Калигула, если только ты не поторопишься и не убьешь Тиберия.

Я обернулся к Ливии:

- Он собирается это сделать, бабушка?

Калигула сказал:

- А это безопасно - говорить такие вещи при дяде Клавдии? Или ты собираешься его отравить? Отправить на тот свет?

Ливия ответила:

- О, вполне безопасно и когда он на этом свете. Я хочу, чтобы вы двое получше узнали друг друга. Это одна из причин сегодняшнего обеда. Послушай, Калигула. Твой дядя Клавдий - единственный в своем роде. Он настолько старомоден, что, поклявшись любить и защищать детей своего брата, он всегда - пока ты жив - будет тебе помогать. Слушай, Клавдий. Твой племянник Калигула -тоже единственный в своем роде. Он труслив, вероломен, похотлив, тщеславен и лжив, и он сыграет с тобой не одну злую шутку в жизни, но помни одно: он никогда тебя не убьет.

- Почему бы это? - спросил я, снова осушая кубок. Такие разговоры бывают только во сне: интересный, но бредовый.

- Потому что ты -тот человек, который отомстит за его смерть.

- Я? Кто это сказал?

- Фрасилл.

- А Фрасилл никогда не ошибается?

- Нет. Никогда. Калигулу убьют, и ты отомстишь за его смерть.

Наступило мрачное молчание; оно длилось, пока не подали десерт. Тут Ливия сказала:

- А теперь, Клавдий, мы поговорим с тобой наедине.

Остальные двое поднялись и вышли.

Я сказал:

- Странный какой-то у нас был разговор, бабушка. Кто в этом виноват - я? Может быть, я слишком много выпил? Я имею в виду, что некоторые шутки в наше время опасны. Забавляться так довольно рискованно. Надеюсь, слуги...

- О, они глухонемые. Нет, вино тут ни при чем. В вине скрыта истина, и разговор наш был вполне серьезным. Во всяком случае, с моей стороны.

- Но... если ты действительно считаешь его чудовищем, зачем ты поощряешь его? Почему не поддержать Нерона? Он - прекрасный юноша.

- Потому что не Нерон, а Калигула будет следующим императором.

- Но из него выйдет на редкость плохой император, если он таков, как ты говоришь. И ты, посвятившая всю жизнь служению Риму...

- Да, но против судьбы не пойдешь. А теперь, когда Рим оказался настолько безумен и неблагодарен, что разрешил моему негодяю сыну отстранить меня от дел, оскорблять меня - меня, можешь ты это себе представить! - величайшую правительницу, какую знал мир, и к тому же его мать...

Голос Ливии стал пронзительным. Я поспешил переменить тему. Я сказал:

- Успокойся, бабушка, пожалуйста, успокойся. Ты сама говоришь: против судьбы не пойдешь. Но нет ли в связи с этим чего-нибудь, что ты хотела бы сказать именно мне?

- Да, насчет Фрасилла. Я то и дело советуюсь с ним. Тиберий не знает об этом, но Фрасилл часто здесь бывает. Несколько лет назад он предрек ссору между Тиберием и мной - сказал, что под конец Тиберий восстанет против меня и возьмет всю власть в свои руки. Я тогда не поверила ему. Фрасилл сказал мне еще одно: что хотя я уйду из жизни изверившейся во всем старухой, после смерти меня в течение многих лет будут считать богиней. А еще раньше он предвещал, что тот, кто умрет в том году, когда, как я знаю теперь, суждено умереть мне, станет величайшим Божеством мира и что с течением времени все храмы в Риме и во всей империи буду посвящены только ему. Даже не Августу.

- А когда ты умрешь?

- Через три года. Весной. Я точно знаю день.

- Неужели тебе так хочется стать богиней? Мой дядя Тиберий, похоже, вовсе к этому не стремится.

- А я теперь, когда труды мои закончены, только об этом и думаю. И почему нет? Если Август - бог, Ливии смешно быть всего лишь его жрицей. Работала-то я, верно? Он был такой же никудышный правитель, как Тиберий.

- Да, бабушка. Но разве тебе недостаточно знать, что ты сделала, неужели для тебя так важно поклонение невежественной толпы?

- Дай мне объяснить, Клавдий. Я вполне с тобой согласна насчет невежественной толпы. Но я думаю не столько о славе на земле, сколько о том, что меня ждет в другом мире. Я совершила много дурных поступков - без этого великому правителю не обойтись. Для меня благо империи было превыше любых личных соображений. Чтобы спасти ее от раскола, мне пришлось пойти не на одно злодеяние. Август чуть было не погубил Рим своим дурацким фаворитизмом: Марцелл против Агриппы, Гай против Тиберия. Кто спас империю от новых гражданских войн? Я. Неприятная и трудная задача убрать с дороги Марцелла и Гая выпала мне. И не притворяйся, будто ты никогда не подозревал меня в том, что я их отравила. А что может быть достойной наградой для правителя, который совершает подобные преступления на благо своим подданным? Достойной наградой - и это само собой очевидно - может быть только одно: обожествление. Ты веришь, что души преступников обречены на вечные муки?