Адъютант его превосходительства - Игорь Болгарин

— Ну что ж, пошли! — недовольно сказал он сотрудникам. — Квартиру заприте и опечатайте.

Ему было ясно, что ничего особенного, никаких мелочей или следов он больше здесь не обнаружит.

— Простите. Вы думаете, это убийство? — тихим голосом спросил ещё больше присмиревший Преображенский. Его поразил нож, с такой тщательностью завёрнутый в платок.

— Нет, я так не думаю, — сдержанно ответил Фролов.

— Но… этот нож… — ещё более растерялся Преображенский, Фролов усмехнулся. Пожал плечами. И бесшумно шагнул в темень. За ним с готовой поспешностью и Преображенский.

За то время, пока они находились на квартире Резникова, небо вызвездило. По всему Киеву в окнах сияли огни — город не мог заснуть, город не хотел спать.

Едва ли не около полуночи чекисты с Фроловым вернулись в штаб армии. Сазонов все так же недвижно сидел в кабинете — Резникова, возле сейфа. Вызвали коменданта штаба, потом разыскали и привезли сонного слесаря, который больше часа угрюмо колдовал над сейфом. Наконец толстая, ленивая дверца с бесшумной тяжестью открылась. Внутри шкафа зияла пустота.

— Здесь ничего нет! — угрюмо сказал Фролов. Чекисты молчали — это в какой-то степени их провал. Басов и Преображенский растерянно переглянулись. «Батюшки-светы, да как же так? — было написано в глазах Преображенского, Басов тихо пробормотал:

— Да этого не может быть… Эт-то невозможно!.. Вчера вечером Василий Васильевич на моих глазах положил сюда карты Киевского укрепрайона и последние донесения с фронта. Это какая-то мистификация…

— Я тоже… тоже это видел, — подтвердил Преображенский и, не вытерпев, перегнулся через плечо Фролова и заглянул в сейф. Сейф зиял чёрной равнодушной темнотой.

…Несмотря на позднюю пору, Лацис спать не ложился, ждал Фролова. Надеялся на добрые вести. Но по виду Фролова, по усталой его походке понял, что произошло то, чего он боялся больше всего и к чему все-таки не хотел быть готовым. Щукин перехитрил его. Донесение Кольцова опоздало. Опоздало на сутки, а может, и того меньше… Время выиграло схватку…

— Ну и что ты думаешь по этому поводу? — спросил Лацис, с трудом пряча свою огорченность.

Фролов сел в кресло, склонил голову и долго сидел так, молча. Затем стал тихо рассказывать:

— Судя по всему, дело было так… Около двух часов ночи Резников ушёл из штаба. Его заместитель Басов говорит, что Резников в тот вечер был заметно взволнован, а за полночь стал почему-то торопиться. Сказал, что ему нездоровится, что придёт завтра попозже, к заседанию Реввоенсовета. Это он, не любящий опаздывать!.. Ключ от его квартиры находился у соседки — она накануне убирала в его комнатах и ключ оставила у себя. Без ключа Резников попасть к себе в дом не мог.

— Но дверь, ты же сказал, была не заперта?

— Да. Он открыл её вот этим ножом. — Фролов положил на стол перед Лацисом скошенный сапожный нож.

— Зачем ему это было нужно? Какой смысл открывать свою дверь ножом, если он мог зайти к соседке и взять ключ?

— Зайти к соседке — это значило потерять какое-то время. Он у соседки столовался и зачастую ужинал довольно поздно, иногда за полночь. За все хлопоты он платил… Если бы он пришёл за ключом, соседка усадила бы его ужинать…

— Он мог бы и отказаться. Сослаться на отсутствие аппетита, на нездоровье, ещё на что-то…

— Все это тоже требует времени. А он торопился — светает сейчас рано…

— Опрокинутый стул? Как он вписывается в твою версию?

Лацис нервно ходил по кабинету и изредка на ходу бросал свои вопросы.

— Резников не зажигал в комнате огня. Он зашёл домой, чтобы переодеться…

— Не очень убедительно. В своей комнате, где я знаю, как расставлена мебель, я вряд ли свалю стул даже в полной темноте.

— Но он торопился. И нервничал. Ему необходимо было выйти из города в темноте… И он успел, он вышел из города ещё до рассвета. Я отдал распоряжение Особым отделам всех фронтовых дивизий задержать его. Указал приметы. Где-то же он будет переходить линию фронта…

— Может быть… Может быть… — задумчиво расхаживая по кабинету, тихо говорил Лацис. — Василий Васильевич… Николай Николаевич…

— Что?

— Похоже!.. Очень похоже, что ты прав…

Купола Софийского собора на фоне ночного неба были иссиня-чёрными, они уже не отливали золотом, не сияли, — а тихо меркли, как угли в угасающем костре.

— Вызови Басова! — не оборачиваясь, попросил Лацис и, не дожидаясь ответа, добавил: — Пусть срочно зайдёт ко мне!..

Басов словно ждал звонка Лациса и пришёл довольно скоро. Остановился посредине кабинета, вопросительно смотрел на Лациса.

— Владимир Петрович. Предположим, что карты Киевского укрепрайона оказались у врага, — устало сказал Лацис. — Что можно предпринять, чтобы свести к минимуму урон от утечки этих сведений?.. Ну, скажем, передислокация войск?.. Перестройка оборонительных линий?..

Басов чуть снисходительно посмотрел на Лациса:

— Если говорить честно…

— Да-да, именно… честно!..

— Кардинально ничего нельзя изменить, к сожалению. Для перестройки всей оборонительной линии понадобился бы не один месяц, — доверительно сказал Басов. — Впрочем, некоторые мысли у меня по этому поводу есть, и я хотел бы их сегодня же… да-да, уже сегодня доложить Реввоенсовету… если… если, конечно, вы, так же как и я, думаете, что это предательство! — Он сделал нажим на последнем слове.

Лацис долго молчал. Затем твёрдо сказал:

— К сожалению, ничего другого мы предположить не можем, кроме этого… — и добавил: — Впрочем, я назвал бы это другим словом. Резников — не предатель. Он, видимо, был просто враг, а мы этого вовремя не угадали… Хорошо замаскированный враг!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Капитан Осипов внёс в кабинет Щукина большой и грязный, весь в торопливых, аляповатых заплатах, мешок. Брезгливо водрузил его посреди кабинета.

— Что это? — поморщился Щукин, удивлённый тем, что грязный мешок Осипов бесцеремонно поставил на ковёр, тогда как место этому мешку в лучшем случае у порога.

— Презент, ваше высокоблагородие, — с послушно-лукавым лицом сказал Осипов. — Презент от Николая Николаевича. — Последние два слова он произнёс значительно.

Щукин поднялся с кресла и с необычной для него неторопливостью подошёл к мешку. Осипов тем временем развязал сыромятный ремень, извлёк из мешка несколько пар старых, со скособоченными каблуками и истёртыми голенищами, сапог.

Стараясь не запачкать ни мундира, ни галифе, держа сапоги почти на вытянутых руках, вытряхнул из голенищ рулоны плотной бумаги, расправил, разгладил тыльной стороной ладони листы и с подобающей в этих случаях внушительностью поднёс их полковнику Щукину. Тот с неторопливым вниманием начал просматривать их. Листы были широкими, на них пестрели причудливые, извилистые линии, многочисленные точки и цифры и ещё какие-то значки.