Сердца в Атлантиде - Стивен Кинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вздохнул.
— Угу. Только это оказалось куда более временным, чем я ожидал.
— Так вот, Номер Шестой, нам нужна… ин-фор-мация.
— Не получите. — Ответить с жесткостью Патрика Макгуэна в «Пленнике», когда слезы все еще щипали глаза, было трудно, но я постарался, как мог.
— Даже если я скажу «пожалуйста»? — Она взяла мою руку, сунула ее под кофточку, положила на левую грудь. То мое, что уже впадало в апатию, тут же встало по стойке «смирно».
— Ну…
— У тебя прежде бывало? То есть все до последнего? Вот какая мне нужна информация.
Я заколебался. Наверное, почти все мальчики затрудняются ответить на этот вопрос и врут. Врать Кэрол я не хотел.
— Нет, — сказал я.
Она грациозно выскользнула из своих трусиков, перебросила их на заднее сиденье и сплела пальцы у меня на шее.
— А у меня — да. Два раза. С Саллом. По-моему, он не очень это умеет… Но ведь он никогда в университете не учился. В отличие от тебя.
Во рту у меня пересохло, но, видимо, это была иллюзия — когда я ее поцеловал, наши рты были мокрыми, и они впились друг в друга: губы, языки, покусывающие зубы. Когда я обрел дар речи, я сказал:
— Постараюсь, как могу, поделиться своим университетским образованием.
— Включи радио, — сказала она, расстегивая мой пояс и дергая молнию моих джинсов. — Включи радио, Пит. Я люблю старые песни.
И я включил радио, и целовал ее, и было место, особое место, куда ее пальцы направили меня, и было мгновение, когда я был тем же самым прежним, а потом было новое место — быть. Там она была очень теплой и очень тесной. Она прошептала мне на ухо, щекоча губами:
— Не торопись. Медленно съешь овощи, все до единого, и, может быть, получишь десерт.
Джеки Уилсон пела «Одинокие капли слез», и я не торопился. Рой Орбисон пел «Только одинокие», и я не торопился. Могучий Джон выступил с рекламой «У Браннингена» — самого горяченького клуба в Дерри, и я не торопился. Потом она начала стонать, и уже не пальцы, а ногти впивались мне в шею, а когда она начала вскидывать бедра навстречу мне короткими яростными рывками, я уже не мог не торопиться, а по радио запели Плэттеры. Плэттеры пели «Время сумерек», а она начала стонать, что не знала, понятия не имела, о-ох, ох, Пит, о-ох, о Господи, Господи Иисусе, Пит, и ее губы прижимались к моему рту, моему подбородку, моей скуле в исступленных поцелуях. Я слышал, как скрипит сиденье, я ощущал запах сигарет и соснового освежителя воздуха, свисавшего с зеркала заднего вида, и я уже сам стонал, не знаю что, Плэттеры пели: «Я каждый день о вечере молюсь, чтоб быть с тобой», и тут произошло. Насос работает в экстазе. Я закрыл глаза, с закрытыми глазами я обнимал ее и вошел в нее вот так, когда весь дрожишь, и слышал, как мой каблук выбивает лихорадочную дробь о дверцу, и думал, что я мог бы, даже умирай я, умирай я; и еще думал, что это была информация. Насос работает в экстазе, карты падают там, где падают, Земля ни на йоту не замедляет свое вращение, дама прячется, даму находят, и все это была информация.
25
На следующее утро у меня был короткий разговор с моим преподавателем геологии, который сказал мне, что я «сползаю в очень серьезную ситуацию». «Это не совсем новая информация, Номер Шестой», — хотел было я сказать ему, но не сказал. Мир в это утро выглядел по-иному — и лучше, и хуже. Когда я вернулся в Чемберлен-Холл, Нат уже совсем собрался в дорогу. В одной руке он держал чемодан с наклейкой «Я ПОДНЯЛСЯ НА Г. ВАШИНГТОН». С плеча у него свисал рюкзак, набитый грязным бельем. Как и все остальные, Нат теперь казался другим.
— Счастливого Дня Благодарения, Нат, — сказал я, открывая свой шкаф и начиная наугад вытаскивать штаны и рубашки. — Налегай на начинку. Ты до хрена тощий.
— Обязательно. И под клюквенным соусом. В первую неделю тут я совсем истосковался по дому и не мог ни о чем думать, кроме маминых соусов.
Я укладывал чемодан, думая о том, как повезу Кэрол на автовокзал в Дерри, а потом просто поеду дальше. Если на шоссе № 136 не будет особых заторов, то домой я доберусь еще до темноты. Может, даже остановлюсь у «Фонтана Фрэнка» и выпью кружечку рутбира, прежде чем свернуть на Саббат-роуд к родному дому. Внезапно для меня важнее всего стало поскорее выбраться из этого места — подальше от Чемберлен-Холла и Холиоука, подальше от всего чертова университета. «У тебя в душе полная неразбериха, Пит, — сказала Кэрол в машине вчера вечером. — Ты не знаешь, чего хочешь, во что веришь, и так будет, пока ты будешь сидеть за картами».
Вот он, мой шанс убраться подальше от карт. Было больно от мысли, что Кэрол не вернется, но я бы солгал, сказав, что именно это владело тогда моими мыслями. В этот момент главным было убраться подальше от гостиной третьего этажа. Убраться подальше от Стервы. «Если ты вылетишь отсюда в декабре, то в следующем декабре вполне можешь оказаться в джунглях». «Покедова, беби, пиши», — как говаривал Скип Кирк.
Когда я запер чемодан и оглянулся, Нат все еще стоял в дверях. Я даже подпрыгнул и пискнул от неожиданности. Словно явление дерьмового духа Банко.
— Эй, катись-ка отсюда, — сказал я. — Время и поезда никого не ждут. Даже будущих стоматологов.
Нат стоял и смотрел на меня.
— Тебя исключат, — сказал он.
Вновь я подумал, что между Натом и Кэрол есть что-то жутковато общее, почти две стороны одной медали — мужская и женская. Я выдавил улыбку, но Нат не улыбнулся в ответ. Лицо у него было маленькое, бледное, осунувшееся. Идеальное лицо янки. Увидите тощего типчика, который всегда обгорает, а не загорает, чьи понятия об элегантности включают галстук-шнурочек и щедрую дозу «Вайтейлиса» в волосах — типчика, который по виду ни разу толком не посрал за три года, — так типчик этот почти наверняка родился и вырос к северу от Уайт-Ривер, Нью-Хэмпшир. А на смертном одре его последними словами почти наверняка будут: «Клюквенный соус».
— Не-а, — сказал я. — Не дергайся, Натти. Все в норме.
— Тебя исключат, — повторил он. Его щеки заливала тусклая кирпично-красная краска. — Вы со Скипом лучшие ребята, каких я знаю. В школе никого на вас похожего не было, то есть в моей школе, а вас исключат, и так это глупо!
— Никто меня не исключит, — сказал я… но с прошлого вечера я допускал мысль, что это возможно. Я не просто «сползал» в опасную ситуацию, я уже по уши увяз в ней. — И Скипа тоже. Все под контролем.
— Мир летит в тартарары, а вас двоих исключат из-за «червей»! Из-за дурацкой хреновой карточной игры!
Прежде чем я успел что-нибудь сказать, он ушел. Отправился на север насладиться индейкой с начинкой по рецепту его мамы. А может быть, и исчерпывающей ручной работой Синди сквозь брюки. А почему бы и нет? Это же День Благодарения.
26
Я не читаю свои гороскопы, редко смотрю «Икс-файлы», ни разу не звонил «Друзьям парапсихологии» и тем не менее я верю, что мы все иногда заглядываем в будущее. И когда я днем затормозил перед Франклин-Холлом в стареньком «универсале» моего брата, я вдруг почувствовал: она уже уехала.
Я вошел. Вестибюль, в котором обычно сидели в пластмассовых креслах восемь-девять ожидающих джентльменов, выглядел странно пустынным. Уборщица в синем халате пылесосила ковер машинной работы. Девочка за справочным столом читала журнал и слушала радио. Не более и не менее, как «? и Мистерианс». Плачь, плачь, плачь, детка, 96 слез.
— Пит Рили к Кэрол Гербер, — сказал я. — Вы ее не вызовете?
Она подняла голову, отложила журнал и одарила меня ласковым, сочувственным взглядом. Это был взгляд врача, который должен сказать вам: «Э… сожалею… опухоль неоперабельна. Не повезло, дружище. Налаживайте-ка отношения с Иисусом».
— Кэрол сказала, что ей надо уехать раньше. Она поехала в Дерри на скоростном «Черном медведе». Но она предупредила меня, что вы придете, и попросила передать вам вот это.
Она протянула мне конверт с моей фамилией, написанной поперек. Я поблагодарил ее и вышел из Франклина с конвертом в руке. Я прошел по дорожке и несколько секунд постоял у моей машины, глядя на Холиоук, легендарный Дворец Прерий и приют похабного человечка-сосиски. Ниже ветер гнал по Этапу Беннета шуршащие волны сухих листьев. Они утратили яркость красок; осталась бурость ноября. Канун Дня Благодарения, врата зимы в Новой Англии. Мир слагался из ветра и холодного солнечного света. Я опять заплакал. И понял это по теплу на моих щеках. 96 слез, детка, плачь, плачь, плачь.
Я забрался в машину, в которой накануне вечером потерял свою девственность, и вскрыл конверт. Внутри был один листок. Краткость — сестра остроумия, сказал Шекспир. Если так, то письмо Кэрол было остроумно до чертиков.
Милый Пит,
пусть нашим прощанием останется вчерашний вечер — что мы могли бы к нему добавить? Может, я напишу тебе в университет, может, не напишу: сейчас я настолько запуталась, что попросту ничего не знаю. (Э-эй, я еще могу передумать и вернуться!) Но, пожалуйста, позволь мне первой написать тебе, ладно? Ты сказал, что любишь меня. Если да, так позволь мне первой написать тебе. А я напишу, обещаю.