Том 1. Главная улица - Синклер Льюис

Кэрол сделала с кухней что могла: побелила ее, повесила занавески, заменила календарь шестилетней давности цветной картинкой. Ей хотелось обложить стену кафелем и завести керосинку для готовки летом, но у Кенникота вечно не оказывалось на это денег.

Кастрюли и сковороды были знакомы Кэрол лучше, чем Вайда Шервин или Гай Поллок. Консервный нож, мягкая серая металлическая ручка которого согнулась при какой-то давнишней попытке открыть им окно, был ей ближе всех соборов Европы. И еще важнее, чем вопрос о будущем Азии, был для нее неразрешимый, еженедельно всплывавший вопрос о том, чем лучше резать холодную курятину к воскресному ужину — маленьким кухонным ножом с некрашеным черенком или специальным ножом для мяса с роговой ручкой.

До полуночи мужчины не обращали на нее внимания. Потом муж позвал ее:

— Дашь нам закусить, Кэрри?

Когда она проходила через столовую, мужчины улыбались ей улыбкой людей, предвкушающих еду. Никто не смотрел на нее, пока она ставила на стол печенье и сыр, сардины и пиво. Все горячо обсуждали, какой был расчет у Дэйва Дайера два часа назад, когда он вдруг решил спасовать.

Когда гости ушли, Кэрол сказала мужу:

— Твои приятели ведут себя, как в пивной. По-видимому, они думают, что я обязана прислуживать им. Они интересуются мной даже меньше, чем интересовались бы официанткой, так как им не приходится давать мне на чай. Уж лучше давали бы! Ну, спокойной ночи.

Она редко давала выход мелочному раздражению, — накапливавшемуся в знойные дни, и он скорее удивился, чем рассердился на эту неожиданную вспышку.

— Что? Погоди! В чем дело? Признаюсь, я не понимаю тебя. Мои приятели… пивная? Вот Перси Брэзнаган как раз про них говорит, что на свете нет более милых и сердечных людей.

Кэрол и Кенникот стояли в передней. Он был так ошеломлен, что не мог приступить к своим обычным обязанностям, то есть запереть входную дверь и завести карманные и столовые часы.

— Брэзнаган! Надоело слышать о нем.

Она сказала это просто так, чтобы что-нибудь сказать.

— Что ты, Кэрри, ведь это один их самых выдающихся людей в стране! Весь Бостон молится на него!

— Да так ли это? Как мы можем знать, не кажется ли он в Бостоне среди воспитанных людей сущим мужланом? Как вульгарно называет он женщин «деточками», и как он…

— Перестань! Хватит! Конечно, я знаю, что ты не хотела этого сказать, — ты просто устала от жары и пытаешься сорвать свое настроение на мне. Но все же я не потерплю твоих нападок на Перси… Это похоже на твое отношение к войне: ты так боишься, как бы в Америке не развился милитаризм…

— Зато ты патриот чистейшей воды!

— Да, конечно!

— Конечно! Я слыхала, как ты расспрашивал сегодня Сэма, нельзя ли уклониться от подоходного налога.

Кенникот уже настолько оправился, что запер дверь. Потом начал подниматься впереди жены по лестнице ворча:

— Ты сама не знаешь, что говоришь! Я охотно заплачу налог полностью. Вообще я сторонник подоходного налога, хотя нахожу, что это — наказание за бережливость и предприимчивость и, по существу, это несправедливый, нелепый налог. Но все-таки я заплачу его. Однако я не такой идиот, чтобы платить больше, чем требует правительство. И вот мы с Сэмом соображали, нельзя ли скинуть с общей суммы расходы на автомобиль. Я многое прощаю тебе, Кэрри, но не потерплю, чтобы ты называла меня плохим патриотом. Ты великолепно знаешь, что я порывался уехать и вступить в армию. И в начале всей это сумятицы я сказал — так прямо и сказал, — что мы должны были вступить в войну в тот же миг, как Германия вторглась в Бельгию. Ты меня совсем не понимаешь! Ты не способна ценить труд мужчины. Ты прямо ненормальна. Ты слишком много возилась с этими дурацкими романами, и книгами, и всяким ученым хламом… И ты ужасно любишь спорить!

Эта сцена окончилась через четверть часа, когда он назвал ее неврастеничкой, а потом отвернулся и притворился спящим.

В первый раз они поссорились и не помирились.

«Есть две породы людей, только две, и они живут бок о бок. Он называет людей моей породы неврастениками. Мы же называем людей его породы тупицами. Никогда нам не понять друг друга, никогда! Ведь это просто безумие спорить, лежа вместе в жаркой постели, в этой жуткой комнате… Точно скованные вместе враги!»

Кэрол еще больше захотелось иметь свой отдельный уголок.

— Пока так жарко, я, пожалуй, буду спать в комнате для гостей, — сказала она на следующий день.

— Неплохая мысль! — Кенникот был ласков и дружелюбен.

Двуспальная кровать и простой сосновый комод загромождали всю комнату. Кровать Кэрол отправила на чердак и заменила ее раскладной койкой, которая днем, когда на ней лежало покрывало, могла служить кушеткой. Поставила туалетный стол и качалку с новым кретоновым чехлом. Заказала Майлсу Бьернстаму полки для книг.

Кенникот мало-помалу начал понимать, что она собирается держаться своего уединения. В его вопросах: «Переставляешь все вещи?», «Переносишь сюда свои книги?»- она улавливала тревогу. Но было так легко, закрыв дверь, отделить себя от его беспокойства. Ей самой было больно, что она так легко забывала о нем.

Тетушка Бесси Смейл пронюхала об этих непорядках. Она сокрушалась:

— Что ты, Кэрри, неужели ты собираешься спать совсем одна? Прямо не могу поверить. Женатые люди обязательно должны жить в одной комнате! Не забивай себе голову такой чепухой. Трудно даже сказать, к чему может это повести. Представь себе, что я вдруг заявлю дяде Уиту, что хочу иметь отдельную комнату!

В ответ Кэрол заговорила о приготовлении кукурузного пудинга.

Ее ободрила докторша Уэстлейк. Кэрол как-то зашла к ней с дневным визитом. В первый раз ее пригласили наверх в спальню. Обходительная старушка сидела за шитьем в белой комнате с мебелью красного дерева и маленькой кроватью.

— О, у вас свои личные апартаменты, а у доктора свои? — спросила Кэрол.

— Ну, конечно! Муж говорит, что с него довольно сносить мой характер за столом. А вы… — миссис Уэстлейк пристально поглядела на Кэрол. — Почему бы не сделать того же и вам?

— Я уже подумывала об этом. — Кэрол смущенно рассмеялась. — Значит, вы не считали бы меня негодницей, если бы я иной раз хотела побыть одна?

— Что вы, деточка, каждая женщина должна иногда побыть наедине с собой и со своими мыслями о детях, о боге, о том, что у нее портится цвет лица, о том, что мужья нас не понимают, о том, как много в доме работы и какое нужно терпение, чтобы переносить некоторые проявления мужской любви.

— Да! — Кэрол сказала это со вздохом, нервно сплетая пальцы.

Ей хотелось поведать не только о своей ненависти к тетке Бесси, но и о своем скрытом раздражении против тех, кого она больше всего любила; о своем отчуждении от Кенникота, о своем разочаровании в Гае Поллоке, о своей неловкости в присутствии Вайды. Но у нее хватило самообладания сказать только:

— Да, мужчины! Бедные заблудшие души! Нам остается спасаться от них и смеяться над ними!

— Только так и надо. Вам-то не приходится особенно смеяться над доктором Кенникотом, но мой муж — вот это, я вам скажу, чудак! Без конца сидит над книжками, когда ему следовало бы заниматься делами. «Марк, — как-то сказала я ему, — ты глупый старый мечтатель». И, вы думаете, он рассердился? Ничуть не бывало! Он только крякнул и ответил: «Да, дорогая моя, не напрасно же говорят, что с годами муж и жена становятся похожи друг на друга!» Что с ним поделаешь!

Миссис Уэстлейк благодушно рассмеялась.

После таких признаний Кэрол оставалось только ответить любезностью на любезность. Она объяснила, что уж Кенникота, во всяком случае, мечтателем не назовешь. И прежде чем уйти, успела выболтать миссис Уэстлейк о своей антипатии к тетке Бесси, о доходах Кенникота, которые теперь превышают пять тысяч в год, о причинах, побудивших, по ее мнению, Вайду выйти замуж за Рэйми (сюда включалось «доброе сердце» Рэйми — похвала отнюдь не искренняя), о деятельности библиотечного совета и о том, что сказал Кенникот про диабет миссис Картал и какого он мнения о таком-то и таком-то хирурге в Миннеаполисе и Сент — Поле.

Она ушла домой, успокоенная этой исповедью и в приятном сознании, что нашла нового друга.

Трагикомедия с прислугой.

Оскарина уехала к своим родным помогать на ферме, Кэрол то меняла служанок, то оставалась без них. Нехватка прислуги становилась одной из наиболее трудных жизненных проблем в степных городках. Фермерские дочки все чаще восставали против захолустной скуки и наглого обращения местных Хуанит. Они уезжали в большие города и нанимались в магазины или на заводы, чтобы после дневной работы быть свободными и чувствовать себя людьми.

«Веселые семнадцать» пришли в восторг, узнав, что от Кэрол ушла ее преданная Оскарина. Они напомнили Кэрол ее слова: «У меня нет затруднений с прислугой. Вы видите, как долго служит у меня Оскарина».