Проза и публицистика - Иннокентий Федоров-Омулевский

   – Нет-с, у нас ничего не было слышно.

   – Я имею весьма серьезные причины на это распоряжение... понимаете?

   – Совершенно понимаю-с.

   – Так сделайте же одолжение, передайте там...

   Столоначальник поклонился и хотел идти. Правитель остановил его рукой.

   – Постойте, батюшка,– на один вопрос... Ну, как у нас дела, подвигаются?

   – Работа просто кипит-с, Николай Иваныч. После-завтра, я думаю-с, ни одной бумаги ни у кого на руках не останется-с.

   – Я, право, не знаю, как мне вас благодарить, милый мой (не разб.) Матьвиевский: вы у меня просто правая рука. За это пока вот вам – мои обе...

   Правитель протянул столоначальнику обе руки. Матьвиевский и на этот раз ушел от него сияющий.

   Вилькин опять весь погрузился в дело. Но в эту самую минуту, когда весь город лихорадочно волновался, передавал впопыхах из уст в уста министерскую новость, мог какой-нибудь сердцевед (не разб.) заглянуть в душу правителя и в то же время взглянуть на него самого, как всегда изящный, спокойно, даже с легкой насмешкой на губах занимающийся своими делами,– такой сердцевед невольно остановился бы перед ним и надолго задумался бы над полезным характером этого странного человека.

   Но вряд ли бы Вилькин позволил кому-нибудь в эту минуту заглянуть в свою душу...

V

Вечер и мадам Матюниной

   Прошло дня три. В это время губернский город успел освоиться мало-помалу с мыслью о назначении нового губернатора и толковал об этом уже довольно спокойно, теша свое воображение всевозможными и по большей части нелепыми догадками о человеке, которого в глаза никогда не видели. Павла Николаевича Арсеньева почему-то ожидали в Земельск по раньше, как недели через две.

   Была пятница – приемный день у мадам Матюниной. В этот вечер у нее в маленькой гостиной собралось немногочисленное, но зато самое избранное и короткое общество, Несмотря на это, однако ж, общий разговор как-то не клеился... Сама хозяйка, полулежа на подушке дивана, разодетая "небесно-невинно",– как выразился о ней потихоньку бывший тут же Падерин своей хорошенькой соседке, дочери председателя уголовной полиции, м-ль Снарской,– томно передавала полулежавшей с ней рядом на диване генеральше Столбовой свои сладкие воспоминания о Петербурге вообще и об итальянской онере в особенности. Армии подполковник Вахрушев играл в шахматы с управляющим губернией, поминутно делая самые непростительные ошибки, так что вице-губернатор, страстный игрок, несколько раз уже выходил из себя, не прощая ему ни одного промаха. Вице губернаторша, очень молодая и очень ограниченного ума дама, с жаром доказывала прокурорше, также очень молодой еще, но тем не менее весьма развитой женщине, что так называемая "эмансипация", право, не поведет ни к чему хорошему, что и без нее, без этой что-то уж очень мудреной "эмансипации", как она выразилась, честная женщина, строго исполняющая свои обязанности, всегда будет совершенно счастлива, и что, наконец, все эти вопиющие семейные сцены, которые так любят описывать современные литераторы,– чистая выдумка – читать иногда совестно. Вице-губернаторша, очевидно, разделяла розовый взгляд на вещи своего почтенного супруга. Падерина спорила с ней слегка, как обыкновенно спорят, когда не надеются, чтобы нас когда-нибудь поняли. Хозяин в уголку толковал вполголоса со стариком Снарским о каком-то весьма запутанном уголовном деле. В отдалении от всех молча курил сигару доктор медицины из евреев (не разб.) Васильевич Ангерман – бледный и серьезный молодой человек – брюнет, красавец собой, с лицом в высшей степени благородным и симпатичным, так что хорошему человеку нельзя было не полюбить эту личность с первого взгляда. Ангерман кончил свое образование в Дерптском университете, постоянно следил за наукой, выписывал множество книг, ездил на два года за границу, теперь весьма справедливо считался по искусству первым доктором в губернии, будучи в то же время и инспектором врачебной управы. Он был утомлен и (не разб.) оставался еще в этой гостиной только из приличия.

   Маленький Коля Матюнин весело возился на ковре у его ног с левряшкой.

   Был час десятый в исходе. Общество решительно не знало, чем прогнать налезавшую на него смертельную скуку. М-ль Снарская попыталась было что-то спеть с Падериным у рояля, но это не удалось им обоим: ибо, как оказалось, были не в голосе. Вице-губернатор, осторожно зевнув раза четыре, объявил Вахрушеву, что играет с ним последнюю партию. Генеральша Столбова стала ни с того ни с сего жаловаться хозяйке на внезапную головную боль и надеялась, что не будет на нее в претензии, если она так скоро оставит такое приличное общество. Словом, опустение гостиной предстояло неминуемо. Вдруг в передней раздался звонок.

   – Н-да... Кто бы это мог быть... н-да? – сказал машинально управляющий губернией, осторожно отступая конем.

   – О, это непременно м-р Вилькин! – заметила хозяйка, оживляясь:– держу пари, что он...

   – И я тоже,– подтвердила генеральша Столбова.

   В самом деле, в гостиную (не разб.) вошел Вилькин. Мы бы его не узнали теперь сразу. Николай Иваныч смотрел таким бойким светским человеком, таким веселым, что просто чудо. На лице его не было не только той озабоченности, какую, особенно в последнее время, привыкли видеть на нем в канцелярии его подчиненные, даже будто легкий румянец играл у него на щеках. Избранное общество м-м Матюниной напустилось на Вилькина разом, как рыба на червячка: его просто закидали вопросами.

   – Что так поздно, Николай Иваныч? – говорила томно хозяйка.

   – Что нового, Николай Иваныч? – спрашивала Столбова, у которой, как видно было, внезапная головная боль прошла.

   – Николай Иваныч, вы нас совсем забыли... Не грех ли вам (не разб.),– закричала м-ль Снарская звонко:– (не разб.) взялся...

   – Николай Иваныч в последнее время даже как будто похудел от усиленной работы...– замечал в свою очередь ее папенька, отрываясь от интересного разговора с Матюниным.

   – Безбожно так нескромно вести себя, Николай Иваныч! – уверяла вице-губернаторша.

   – Н-да... это безбожно... н-да...– сказал весь занятый шахматами судья.

   "Клюет",– подумал Падерин, потому что вдруг почему-то пришло в голову это сравнение.

   Очевидно, общество несколько стеснялось в присутствии управляющего губернией правителя канцелярии "сердцем губернии". Вилькин едва успевал отвечать на все эти вопросы, на замечания, дружески здороваясь со всеми. Он, заметно было, чувствовал себя здесь как дома, даже с вице-губернатором поздоровался очень фамильярно, только Ангерман раскланялся с ним, по обыкновению, молча и холодно-вежливо.

   – Решительно ничего-с нового,– заговорил наконец было правитель, покойно располагаясь в порожнем кресле.– Ах, виноват-с, впрочем: есть одна маленькая новость... Говорить не ручаюсь, однако ж я сам не был – что вчера, после представления Мангаупа, наш достолюбезный градоначальник торговал у него пресловутую бутылку, ту самую, из которой явится какое угодно вино по требованию почтеннейшей публики; дорого заломил, бестия Мангауп, так и не сошлись, а все еще, говорят, продолжают торговаться.

   Вилькин звонко засмеялся, лукаво поглядев на полицмейстера. Тот слегка покраснел от этой неожиданной выходки. Общество громко хохотало. Дело в том, что армии подполковник смертельно любил горячительные напитки и редкий день не был пьян к вечеру.

   "Странный этот господин Вилькин! – подумал (не разб.), вглядываясь в него, Ангерман: – смеется, острит, как не бывало; а ведь я думаю, на душе у этого господина черт знает что теперь происходит... Вот они наши, неведомые миру, Наполеончики III-й!"

   В эту самую минуту в передней опять раздался звонок. Кто-то позвонил отрывисто и нетерпеливо. Гости в недоумении переглянулись. По удивленному лицу хозяйки заметно было, что она никого не ждала больше.

   – Г. полицмейстера спрашивают,– доложил лакей, суетливо появляясь в дверях передней.

   – Н-да... Кто же спрашивает... н-да...– полюбопытствовал управляющий губернией, недовольный, что у него отнимают противника в самый интересный момент сражения.

   – Полицейский солдат-с говорит, что губернатор приехал-с!

   Общество так и остолбенело от изумления. Даже никто, кроме Ангермана, не заметил, как покоробило на одно мгновение Вилькина от этой внезапной вести. Вахрушев первый опомнился и так быстро и неловко вскочил со стула, что чуть не поставил верх дном шахматной доски: шашки так и покатились по ней, толкаясь и разговаривая... Схватив фуражку, он, как-то особенно выразительно посмотрев на всех и не простившись ни с кем, опрометью кинулся в переднюю. Падерин торопливо вышел за ним.

   – Приезжайте оттуда сюда,– сказал губернский прокурор полицмейстеру, догнав его уже у подъезда:– вы нам расскажете...