Заколдованный замок (сборник) - Эдгар По

Обычно к Арнгейму приближались по реке. Посетитель покидал город ранним утром и до самого полудня плыл между берегов, исполненных безмятежной красоты, на которых паслись стада овец — белые пятна среди свежей зелени холмистых лугов. Мало-помалу возникало впечатление, будто из края землепашцев попадаешь в более дикий пастушеский край, но впечатление это понемногу растворялось в ощущении замкнутости и глубокого уединения. По мере того как приближался вечер, русло реки сужалось, берега становились все более крутыми и обрывистыми, их покрывала густая, пышная и в то же время суровая с виду растительность. Вода становилась все прозрачнее. Поток образовывал десятки излучин, так что видеть его можно было всего лишь на фурлонг[94], и судно, целиком отражавшееся в спокойной воде, казалось заключенным в таинственный заколдованный круг, обнесенный плотными стенами из листвы, стоявшими под кровлей из ультрамаринового атласа.

Далее русло проходило по ущелью — я употребляю это слово только потому, что в нашем языке нет понятия, которое точнее обозначило бы самую примечательную, хоть и не самую характерную черту местности. На ущелье этот участок течения походил лишь высотой и параллельностью берегов, и больше ничем. Берега, между которыми по-прежнему спокойно струилась прозрачная вода, поднимались до ста, а кое-где и до ста пятидесяти футов и так наклонялись друг к другу, что почти заслоняли дневной свет. Длинные перистые пряди мхов и лишайников, свисавшие с ветвей кустарников, переплетавшихся над головами путешественников, придавали этому месту погребальное уныние. Поток извивался все чаще и прихотливее, в конце концов путешественник терял всякое представление о направлении движения и его охватывало восхитительное чувство странности всего происходящего. Ощущение близости к природе оставалось, но о естественной гармонии не могло быть и речи: во всем сквозила какая-то жуткая симметрия, тревожное единообразие, во всех ее творениях наблюдалась какая-то колдовская упорядоченность. Ни единой сухой ветви, ни засохшего листка, ни случайно скатившегося камешка, ни полоски голой земли нигде не было видно. Хрустальная влага плескалась о чистый гранит или незапятнанный мох, и резкость этих линий и границ поражала взор и вызывала растерянность.

Плавание в этом лабиринте продолжалось несколько часов. Сумрак сгущался с каждой минутой, но вдруг судно совершало резкий поворот — и внезапно, словно упав с неба, оказывалось в круглом водоеме, довольно обширном по сравнению с тесным ущельем. Этот водоем имел около двухсот ярдов в диаметре и везде, за исключением единственного места, расположенного прямо напротив входящего в него судна, был окружен холмами. Эти холмы были той же высоты, что и стены ущелья, но выглядели совершенно иначе. Их склоны плавно спускались к воде под углом примерно в сорок пять градусов и от подошвы до вершины были покрыты фантастически роскошными цветами — целым морем переливающихся и благоухающих красок. Водоем был очень глубок, но из-за необычайно прозрачной воды дно его, покрытое белой алебастровой галькой, можно было ясно различить сквозь слегка колеблющееся отражение цветущих холмов.

Все это производило на путешественника впечатление пышности, теплоты, покоя, гармонии, мягкости, нежности, изящества и сладострастия. Вид дивных цветников рождал мысли о новой породе трудолюбивых и наделенных отменным вкусом фей, благодаря чьему уходу и заботам только и могло существовать это великолепие. Когда же взгляд скользил снизу вверх по многоцветному склону — от резкой черты, отделявшей воду от суши, до плавных очертаний вершин, словно растворяющихся среди складок низко нависающих облаков, — возникало ощущение струящегося потока рубинов, сапфиров, опалов и золотистых ониксов, беззвучно низвергающегося прямо с небес.

Внезапно оказавшись в этой бухте после мрачного ущелья, гость приходит в восторг при виде огненного шара закатного солнца, которое, как ему казалось, давно уже опустилось за горизонт. Но вот оно встает перед ним, образуя единственный предел бесконечной перспективы, видимой в расселине между холмами.

Но тут путник покидает судно, которое несло его на протяжении всего дня, и спускается в легкий челнок из слоновой кости, расписанный изнутри и снаружи ярко-алыми арабесками. Острые нос и корма челнока высоко вздымаются над водой, и в целом его форма напоминает неправильный полумесяц. Он покоится на глади водоема, полный поистине лебединой грации. На палубе, устланной горностаевым пологом, лежит единственное весло из золотистого атласного дерева, легкое, как перышко; но нигде не видно ни гребца, ни слуги. Гостю дают заверение, что сама судьба о нем позаботится. Большое судно исчезает, и он остается один в челне, неподвижно стоящем посреди озера. Однако, уже размышляя о том, что предпринять дальше, он внезапно ощущает легкое движение волшебной ладьи. Она медленно поворачивается, пока ее нос не направляется прямо к солнцу. Челнок движется мягко, равномерно ускоряя ход, а легкая рябь, поднятая им на воде, ударяясь о борта, рождает божественную мелодию. По крайней мере так кажется, иначе нельзя объяснить происхождение той спокойной, но грустной музыки, источник которой, как бы путник ни озирался, остается скрытым.

Ладья приближается к окруженному утесами входу в канал, и теперь его уже видно гораздо яснее. Справа поднимается цепь высоких холмов, покрытых густыми лесами. Внимание гостя снова привлекает восхитительная чистота на границе суши и воды. Здесь нет и следа обычного речного мусора. Пейзаж слева не так суров, и его искусственное происхождение более заметно. Берег здесь пологий и образует обширный газон, трава на котором похожа на бархат, а ее цвет можно сравнить разве что с изумрудом чистейшей воды. Ширина газона колеблется от десяти до трехсот ярдов; кое-где он доходит до подножия стены высотой в пятьдесят футов, которая тянется, бесконечно извиваясь, но в целом следует направлению канала, пока не начинает удаляться на запад и исчезает из вида. Стена эта вырублена из скального монолита, прежде занимавшего весь южный берег реки, однако никаких следов этой титанической работы невозможно заметить даже вблизи. Обработанный камень выглядит так, словно столетиями подвергался воздействию солнца и ветров, и густо порос плющом, коралловой жимолостью, шиповником и ломоносом. Высоту стены подчеркивают разбросанные там и сям гигантские деревья, растущие поодиночке или маленькими группами в непосредственной близости к ней. А кое-где они подступают вплотную к берегу и погружают в реку свои свисающие ветви. Что находится дальше — мешает видеть непроницаемая завеса листвы.

Все это открывается гостю по мере медленного продвижения челна к тому, что я назвал бы «вратами перспективы». Вблизи, однако, он замечает, что слева располагается еще один выход из бухты; туда же поворачивает и гранитная стена, по-прежнему «сопровождающая» поток. Увидеть, что находится в этом новом русле непросто — поток вместе со стеной образует плавный изгиб влево и исчезает среди листвы.

Тем не менее челнок все тем же волшебным образом проскальзывает в извилистый канал. Берег, противоположный стене, покрыт высокими холмами с буйной и дикой растительностью, но поле зрения гостя по-прежнему ограничено, и того, что находится в отдалении, гостю различить не удается.

Все так же ровно, хоть и с несколько большей скоростью продвигаясь вперед, путник после многих поворотов видит, что дорогу ему преграждают гигантские врата из полированного золота, покрытые сложной резьбой и чеканкой. Их створки отражают почти горизонтальные лучи быстро заходящего солнца, отчего кажется, что все окрестные заросли охвачены языками пламени. Врата эти врезаны в высокую стену, которая с первого взгляда кажется перегораживающей реку. Однако уже через несколько мгновений становится ясно, что главное русло, описав широкую и плавную дугу, уходит влево, а от него ответвляется глубокий рукав, который с легким плеском ныряет под золотые врата и скрывается из глаз.

Челнок входит в рукав и неторопливо приближается к вратам. Тяжкие створки медленно распахиваются, издавая мелодичный звук. Суденышко проскальзывает между ними и начинает стремительный спуск к просторной долине, своего рода амфитеатру, опоясанному лиловыми горами, подножье которых омывает серебристая река.

И тогда перед пораженным взором путника возникает Арнгеймский Эдем. Там звучат чарующие мелодии; там повсюду струятся странные, дурманящие, сладкие ароматы; там, словно в сновидении, сплетаются экзотические растения. В пышных кустарниках щебечут стаи золотых и пунцовых птиц, небольшие озерца окаймлены цветущими лилиями и лотосами, а луга покрыты фиалками, тюльпанами, маками, гиацинтами и туберозами. А вдали, за прихотливыми извивами серебристых ручейков, возвышается некое наполовину готическое, наполовину мавританское нагромождение зданий, волшебно парит в воздухе, мерцает и блестит в багровых закатных лучах сотней террас, минаретов и шпилей и кажется призрачным творением сильфид, фей, джиннов и гномов…