Кучум (Книга 3) - Вячеслав Софронов

На постоялом дворе останавливаться опасно. Если возница доберется до Донского монастыря, сообщит о пропаже дитя и монахини, то об этом вскоре станет известно царю, а тот распорядится искать ее и наверняка первым делом кинутся по постоялым дворам. Оставались князья Барятинские, которые некогда весьма радушно принимали ее. Но теперь, когда прошло столько лет, узнают ли они, пустят ли в дом. Но, однако, иного выхода у нее просто не было и она, прошептав молитву, медленно побрела к центру Москвы, время от времени спрашивая у прохожих как найти усадьбу князей Барятинских.

Старый слуга, вышедший к ней навстречу, с подозрением оглядел миловидную монахиню, покосился на запеленутого ребенка и ушел в дом. Его долго не было, наконец, он вернулся и кивком головы пропустил вперед себя, повел в комнаты.

Старый князь, Петр Иванович Барятинский, узнав о появлении незнакомой монахини, не на шутку встревожился. По Москве давно уже ползли слухи, будто бы бывшая царская жена Анна Васильчикова, будучи в монастырском заточении, родила сына. Одни считали, что-то прямой царский наследник, и царь повелел вернуть Анну обратно и встретить ее как законную царицу с подобающими почестями. Но не проходило и дня как кто-нибудь из соседей сообщал вдруг, что у Анны родился мальчик в звериной шкуре с рогами и копытами от антихристового семени -- и теперь надо вскорости ожидать конца света. Мол, всю Москву окружили крепкими заставами, жгут смолье, курят ладан и доглядывают за приезжими гостями. Да разве от нечистой силы убережешься этаким обычаем?

А тут до княжеских и боярских дворов докатилось страшное известие о смерти царевича Ивана, которого будто бы и лишил жизни тот самый младенец, семя антихристово. И способствовали тому немцы и иные басурмане, проживающие в стольном городе. Народ всколыхнулся и начал жечь дома иноземцев, кинулся с дубьем в Немецкую слободу, да были остановлены прицельным огнем из ружей живущих дружно немцев и иных приезжих гостей.

Что ни день, как рождался новый слух, и моментально наполнившие городские улочки юродивые и кликуши громогласно блажили, перемывая косточки и боярам, и немцам, и знатным людям. Жалели лишь царя, который будто бы собрался на вечное заточение в монастырь, что специально для него будут строить в глухих урочных местах.

На счастье, никто не знал, в каком из монастырей произошло рождение загадочного младенца, иначе давно бы уже кинулись требовать выдачи его и предания огню. Сам 5де Иван Васильевич после погребения сына в Архангельском соборе надолго закрылся в своих покоях и никого не допускал к себе. Борис Годунов с Богданом Бельским, которым доложили об исчезновении привезенного в Москву сына Анны Васильчиковой, долго совещались, не зная, что предпринять. Любой их поступок мог быть обращен против них. Потом улучили момент и решительно вошли в комнату к Ивану Васильевичу, застав его стоявшим на коленях перед образами, и сбивчиво доложили о случившемся. Но Иван Васильевич не проявил никакого интереса к их сообщению и лишь спросил, когда ожидается прибытие из Рима папского легата, который должен был выступить посредником между ним и Стефаном Баторием. Точной даты бояре указать не могли. Царь махнул рукой, выпроваживая их. Никаких указаний насчет розыска пропавшего младенца дано не было. Бояре вздохнули -- еще одной заботой меньше, и каждый занялся своим делом. Об исчезнувшем ребенке на время забыли...

...Князь Барятинский из-за занавески сперва пристально разглядел непонятно откуда взявшуюся в его доме монахиню, не без труда признал в ней свою бывшую стряпуху, проживавшую когда-то у него вместе с матерью, и чуть успокоился. Вышел к ней с улыбкой и с обычным добродушием.

-- Не думал, не гадал, что почтенную инокиню Господь ко мне в дом пошлет. Что привело тебя?

-- Князь, видать, не признал меня? -- потупя глаза, тихо спросила Евдокия.

-- Отчего ж не признать... Признал как есть. Дуся? Вот видишь, не совсем еще из ума старый князь выжил. Одна? Мать-то где?

-- Она к себе на родину в Устюг уже несколько годков как ушла. И вестей от нее до сих пор никаких не имею.

-- То бывает. Даст еще знать о себе. Ты никак постриг приняла? -- Князь намеренно не спрашивал о младенце, которого Дуся крепко прижимала к себе и покачивала время от времени.

-- Нет, не приняла постриг. Послушница пока.

Оба замолчали, не решаясь заговорить о главном. Наконец, первым не выдержал князь и, насупясь, пожевав губы, спросил:

-- Ребеночек твой? Или подобрала где? Евдокия подняла на него свои чистые, незамутненные глаза и без утайки выдохнула:

-- Царской бывшей жены сынок. Анны. Кто отец, сказать не смею, но, может статься, и не государь наш вовсе.

-- Как?! -- всплеснул руками Барятинский и, откинув пеленку, уставился в детское личико. Мальчик проснулся и сонно поглядел на бородатого мужика, склонившегося над ним, испугался, заплакал.

-- Вышел бы, князюшка... Покормить мальца надо...

-- Неловко повела плечом Евдокия, скидывая с себя верхнюю одежду, оставшись в черном, наглухо закрытом платье.

-- А кормить кто станет? -- Барятинский растерянно оглянулся, словно где-то здесь должна находиться и кормилица.

-- Да я и покормлю, -- просто ответила Евдокия, качая и сноровисто распеленывая младенца.

Ничего не понимающий Барятинский попятился к дверям, столкнулся там с женой, которая, верно, слышала весь их разговор, и она с улыбкой потянула его за собой, но он успел спросить:

-- Нарекли как?

-- Димитрием, -- отозвалась из-за закрытых дверей Евдокия. И тут же детский крик смолк, послышалось негромкое удовлетворенное посапывание с причмокиванием и тихое бормотание Евдокии.

-- Ох, бабьи дела не свели бы с ума, -- произнес, разводя руками, Петр Иванович и размял жесткой пятерней напряженную шею.

-- Это точно, -- вновь ободряюще улыбнулась ему княгиня и, проводив мужа, осторожно зашла в комнату к кормилице.

А вечером Петр Иванович отправился к князьям Васильчиковым, чтоб сообщить потрясающую новость. Они долго беседовали с хозяином дома наедине и дали друг другу слово никому не говорить о случившемся и оставить до времени Евдокию с мальчиком у Барятинских, сообщая всем, будто бы приехала с дальнего имения родня, которая некоторое время поживет в Москве. Однако, слух о таинственном младенце странным образом проник на улицу, и вскоре все соседи стали с любопытством поглядывать на княжескую усадьбу, ожидая дальнейшего развития событий.

Меж тем в Москву прибыл из Рима посланник самого папы Григория Антоний Поссевин. После переговоров о мире с польским королем, папский легат пожелал повести беседу о вере, но непременно с глазу на глаз, с царем.

-- Как же я с тобой один говорить стану, без ближних людей, которые в государстве моем наипервейшие люди? -- хитро щурясь, спросил посла Иван Васильевич. -- Да и опасно нам спор затевать о вере... А то каждый будет на своем стоять, и войдем в брань великую...

-- Что ты, государь! Как можно браниться из-за веры. Тем более, что она у нас одна. Единая вера. Наместник Бога на земле папа римский Григорий сопрестольник апостолов христовых Петра и Павла. Он желает с тобой, царем московским, в одной вере быть. Хранимые у нас книги греческой веры мы можем привезти в Москву для сличения с теми, что у вас по церквям читаются.

Иван Васильевич недовольно поморщился и тихо обронил:

-- Мы не дети малые, чтоб по вашему писанию вере учиться. Свои чтецы имеются. Не переводи, -- махнул рукой толмачу.

Поссевин, не дождавшись перевода слов царя, продолжил ласковым тоном, оглаживая чисто выбритое лицо, произнося слова негромко, но твердо и убедительно.

-- Папа Григорий желает, чтоб государь московский вернул себе прежние вотчины, предкам твоим принадлежавшие: Киев, Царьград, выгнал бы турков оттуда. Он собирается направить тебе корону императорскую и объявить царем всех восточных земель.

-- Ишь ты! Спохватился! Без него мы не знали, какими землями владеем, чем управляем. Вразумил нас бедных! Скажи ему, -- кивнул толмачу, -- что земель тех иметь не желаем. Хватит нам того, что есть. И ему еще уступить можем. А вера наша истинная и не греческая вовсе. Византия просияла в христианстве, потому и зовут ту веру греческой. Спор же с ним вести не станем. Добром это не кончится...

Папский посол выслушал переведенное ему до конца, ласково улыбнулся, словно ратник перед боем, узревший перед собой слабого врага.

-- Вижу, что государь опасается говорить со мной о вере, понимая, что не прав. Тогда прошу признать это и я доложу о том папе...

-- Ах ты, лисица римская! -- Иван Васильевич вскочил со своего места и, подбежав вплотную к Антонию, ткнул ему пальцем в бритое лицо. -- А скажи-ка ты мне, любезный, согласно какой вере ты бороду бреешь и скоблишь? Или не знаешь, что запрещено в Писании сечь бороду не только попам, но и мирянам простым? Скажи, скажи!

Посол невольно отклонился от царского вытянутого перста и, смутясь, провел в очередной раз узкой ладонью по чистой от растительности щеке и, отведя глаза, ответил: