Рубеж - Антон Абрамкин

...Ну вот, и так вечно: едва больной еврей, которому давно пора на тот свет, собирается вздремнуть, как являешься ты! И гонишь сон прочь своей дурацкой болтовней. Что тебя беспокоит на этот раз, позор мироздания? Может быть, ты хочешь, чтобы я открыл тебе все сокровенные замыслы и стремления Святого, благословен Он? Тогда я должен сразу разочаровать тебя: я не знаю, каковы Его сокровенные замыслы и стремления! надтреснутый кувшин старческого бормотания течет каплями язвительной надежды. - Если да, то можешь сразу уходить, а мне таки удастся урвать клочок сна... Он так и разговаривает со мной: лежа на кипарисовом топчане, покрытом циновкой и поверх нее - одеялом из верблюжьей шерсти. Ему не хочется вставать, и я его понимаю. Я выхожу из колонны портика; я присаживаюсь рядом у изголовья, чтобы не возвышаться над стариком Вавилонским Столпом. Восковые веки смыкаются еще теснее - но он не спит, конечно, он не спит. Все-таки ему тоже интересно: зачем я пришел сегодня? - Поздравь меня, рав Элиша. У меня скоро родится сын! - Я всегда подозревал, что ты не очень умный каф-Малах, - один глаз приоткрывается и с влажной печалью смотрит на меня. - Но сегодня ты оправдал мои подозрения с лихвой! Кто же, не боясь сглаза, хвастается вслух еще не рожденным ребенком?! Всякое слово имеет свой отзвук, а когда речь идет о том, что еще не случилось, особенно о таинстве рождения... Глупый, глупый каф-Малах!.. кстати, кто она? Я не сразу понимаю суть вопроса. Так всегда: вот почтенный рав Элиша только что говорил о понятном - а вот он уже молчит, позволяя собеседнику тупо моргать в недоумении. - Женщина. Смертная. Не отсюда. - Ясно, ясно, - с удовлетворением кивает старик, вновь занавесив оба глаза мятыми шторками век. - Что - ясно? - Что женщина. Смертная. И не отсюда. Таких, как ты, всегда тянуло к дочерям человеческим. - Ты прав, рав Элиша. Но почему? Я видел тех, которых называли богинями, и они были действительно прекрасны! Я встречался с теми, кого называли демоницами, - и они были чувственны и сладострастны, и искушены, как никто, в плотских утехах. Я видел тех, кому еще не придумали имен на известных людям языках, и облик их завораживал. Но едва вблизи появлялись смертные дочери человеков... - И с этим вопросом ты пришел к старому человеку, доверху полному добродетели?! Уйди, бесстыжий выкидыш неизвестно чьей утробы! Отыди от меня! Я-то думал, что ты пришел спрашивать о замыслах Святого, благословен Он! - и надеялся быстро от тебя отделаться! А ты... - старик наконец соизволяет открыть оба глаза, и оба этих хитрых глаза смеются. - Ладно, разве что ради твоего будущего первенца, трижды тьфу-тьфу-тьфу в его сторону и сторону его бедной матери!.. но увы, болтливый отец! - начать придется все же с замыслов!.. Сказано в толковании каббалистов Цфата, чьи имена не называют вслух, к Книге Берешит, иначе Бытие: "В час, когда приступил Святой, благословен Он, к сотворению первого Адама, увидел Он праведников и нечестивцев, что произойдут от него. Сказал: "Если Я сотворю его, то выйдут из него нечестивцы. А если не сотворю, то как появятся из него праведники?" Что сделал Святой, благословен Он? Убрал он от своего лица дорогу нечестивцев. И призвал к участию в нем Свойство Милосердия, и сотворил его. Об этом написано в Тегилиме, иначе в Псалтыре: "...ибо знает Господь путь праведных, а дорога нечестивцев исчезнет..."- И в час, когда приступил Он к сотворению первого Адама, советовался он с бейт-Малахами, иначе Ангелами Служения. Сказал ул; "Сделаем человека в образе Нашем, по подобию Нашему". Сказали Ему: "Адам? а каковы его свойства?" И еще сказали Ему: "Что человек, коль ты вспоминаешь о нем?" Сказал им: "Человек, которого я собираюсь сотворить, более мудр, чем вы." И еще сказал им: "Восстанут из него праведники" - Это то, о чем сказано: ибо знает Господь путь праведных. Ибо показал Господь путь праведников бейт-Малахам, иначе Ангелам Служения. А "дорога нечестивцев исчезнет... " значит, что не открыл им Святой, благословен Он, что восстанут из Адама нечестивцы. Ведь если бы открыл Он бейт-Малахам, что восстанут нечестивцы из него, сотворенного по образу и подобию, то не позволило бы Свойство Суда сотворить Адама... Когда же Адам согрешил, покинув вместе с Хавой эдемские сады, и начали расти на земле колена Адамовы, являя праведников и грешников, - увидев это, сказали двое из Существ Суда, имена которым Аза и Азель: "Если бы мы были на земле, то не согрешили бы!" И, навсегда облачась в плотские одежды, дабы не искушаться возвращением в свет, сошли на землю Аза и Азель, входя к дочерям человеческим и зачав от них исполинов. Взирая на них из сияния Эйн-Соф, говорили при этом иные Существа Суда: "Вот, потомки Азы и Азеля силой правят сыновьями Адама. Разве таков был замысел Святого, благословен Он?!" И в гордыне своей сочли они, что постигли Его замысел, решив исправить ошибку. Оставшись светом, пали Существа Суда в мир телесный и разделили его на части Рубежами, дабы по мере сил оградить свободных сынов Адама от владычества исполинов. А самих Азу с Азелем в их плотских одеяниях приковали Существа Суда железной цепью (ибо считали, что вправе вершить суд именем Его) к скале Каф, дабы более не плодили они потомства; и по сей день стоят там мятежные ангелы, прикованные, и сведущие люди, взыскуя тайных знаний, приходят к ним учиться запретному. Но в рвении своем, даже оставшись светом, лишили бейт-Малахи себя возможности вернуться, пока существуют люди и есть что от кого ограждать. Скорбный удел: служить благу потомков Адама, не любя их, ибо было сказано: "Человек, которого я собираюсь сотворить, более мудр, чем вы". Впрочем, известно Существам Суда, что в конце времен исчезнет плотский мир и вместе с ним - тела людские, души же возвратятся в Свет Эйн-Соф, сделав излишними Рубежи и служение бейт-Малахов. Ныне же держится мир силами праведников, и едва число их станет меньше положенного - тут и настанет конец земной юдоли. И тогда рассудили Существа Суда: "Мы разделили мир Рубежами, дабы оградить одних от других, и силу от силы, и знание от знания. Но ведь может статься, что внутри какой-либо из огражденных частей окажется меньше праведников, чем требуется для поддержки мира на краю бездны? Тогда исчезнет эта часть в огне гнева Его, и души людей освободятся от гнета бренных тел, устремившись к Свету, - о, вот способ помочь исполнению замысла Святого, благословен Он! Спасем же Целое от гнета бренной плоти, очищая по частям!" Множа поводы ограждения - царя от царя, демона от демона, жертвы от жертвы и знающего от глупца, - бейт-Малахи стали множить Рубежи; и впрямь случалось так, что огражденное гибло в пламени гнева Его, ибо не хватало праведников для спасения части от участи. Когда же разверзлись небеса всеобщим потопом, возрадовались Существа Суда, сказав: "Вот! освободимся мы от служения. Но воды схлынули, обнажив лоно земли; "Плодитесь и размножайтесь!"- - вновь прозвучало в мире, и стало бейт-Малахам недоставать сил, чтобы удержать все возведенные Рубежи, желая сверх того строить новые! Тогда и позавидовали они черной завистью мятежным Азе и Азелю и их потомству, детям свободного выбора. Ибо кто избрал свободу взамен служения, тощ ближе к Адаму, чем к Существам Суда; потому и тянет наследников Азы и Азеля, наследников их мятежа, к смертным женщинам, а не к богиням, или демоницам, или безымянным созданиям! Самим же Существам Суда потомства иметь не дано: оставшись светом, бесплодны суть!.." - Ты доволен? - Нет, мудрый рав Элиша. Я не доволен. Ты сказал слишком много для ответа на простой вопрос: "Почему меня тянет к смертным женщинам?" И одновременно слишком мало - ибо твой ответ породил во мне другие вопросы. Если количество Рубежей непрестанно растет, а бейт-Малахи не в силах иметь потомство от дочерей человеческих, то как они, Ангелы Служения, исполняют заповедь "Плодитесь и размножайтесь"?! Нет ответа. Только легкий храп и присвистывание. Ухожу в колонну. Я принесу ему самый тихий сон, который сумею найти, - если, конечно, успею. Сале Кеваль, прозванная Куколкой ...Сквозняк, заигрывая, прошуршал страницами. Сале протянула руку, и этот бастард ветра и щели всем телом приник, распластался вокруг запястья. "А что это у вас, дражайшая Сале?.." - беззвучно осведомился сквозняк, лаская гладкую кожу. Женщина, не ответив, улыбнулась. Прохлада была приятной. Если до сих пор она плохо понимала, чем Жилистый Понедельник, он же Мертвецкий Велик-День, отличается от прочих пятниц, четвергов и вторников, вместе взятых, то сегодня все стало на свои места. Голову с утра словно тугим полотенцем обвязали. В висках сухо стучали молоточки, беспрестанно хотелось пить, и трепетно билась жилка под левым веком - отчего казалось, что женщина все время игриво подмигивает. Знать бы еще - кому? Сале заставила себя пробежать глазами абзац, затем другой. Речь шла о каком-то невезучем шляхтиче Матковском, сожженном суеверными жителями села Гуменец по обвинению в насылании мора. Поскольку бедный шляхтич вовсю голосил, что просто ходил с уздечкой по полям, отыскивая пропавшую с вечера лошадь, было решено замазать ему рот свежим навозом, а глаза завязать смоченной в дегте тряпкой. Меры помогли, и Матковский голосить перестал. Присланный к нему священник сообщил же гуменчанам следующее: "Я до души, а вы до тела, жгите как можно скорей!" Женщина зевнула; перелистала страницы. Время убивалось туго. Минуты растягивались в часы, а часы и вовсе прикидывались неделями. С трудом удалось прочитать еще абзац-другой, повествующий о черниговском полковнике, позднее - генеральном обозном Василии Бурковском. Этот прославился двумя вещами: при жизни участвовал под командованием гетьмана Мазепы, прозванного за женское угодничество Мартоплясом, в разгроме под Полтавой войск "Дракона Московского", а после смерти разъезжал в карете шестерней по Красному мосту, пока под гнетом проклятия не провалился в Стрижень. Жизнеописание лихого полковника (включающее малую толику бытия загробного), а также перечень некоторых его милых привычек интереса опять не вызвали. После тесного знакомства с веселым Стасем... Наверное, все-таки хорошо, что все эти дни пан Станислав практически не вылезал из замка. Интересно, что он там ест? что пьет? с кем спит? Ничего, сегодня выясним, если не стошнит. Захлопнув скучную книгу, Сале встала и подошла к знакомому портрету. Худосочный молодчик на этот раз смотрел ей в глаза с неприятным сочувствием. Тайное полотенце вокруг головы налилось ледяной влагой, молотобойцы внутри черепа мерзко зачастили своими кувалдами. "Гревская площадь... - вдруг уловила Сале верхним чутьем, обострившимся с самого утра; и еще раз, вдвое тише: - Гревская... площадь..." Она смежила веки и привычно сосредоточилась. Действительно, пан Станислав был прав: сегодня особенный день. С четверга ей ни разу не удалось всерьез выйти за пределы себя. Судорожно, доводя себя до исступления и обморока, она пыталась связаться с Самаэлем, предупредить Ангела Силы о времени нелегального выхода в Порубежье, о спутниках, которых следовало пропустить невозбранно в отличие от прочих... Тщетно. Ничего не получалось. Женщина неизменно вылетала душой в ночные небеса, где бессмысленно носилась верхом на дурацком ухвате. Светила луна, рой стихийных духов хихикал вслед, а вокруг мельтешили рогатые шуты с собачьими харями. Свита? зеваки? конвой?! Наконец один из них, самый наглый, одетый в мундир с длинными фалдами, хватал луну и совал себе за пазуху - становилось темно, хоть глаз выколи, и Сале с криком падала в пропасть. И так раз за разом. Чьи это происки, не стоило и гадать. - Гревская площадь... - послышалось снова. И почти одновременно с этим морок прояснился. Но вместо Порубежья женщина и впрямь увидела городскую площадь, полную народа. Люди уже расходились, живо обсуждая что-то между собой. Рядом, на высоком дощатом помосте, разговаривал с палачом в красном капюшоне какой-то человек; за руку человек держал примерно двенадцатилетнего ребенка, очень похожего на молодчика с портрета. Разговор явно ладился, палач протянул руку, взяв бархатный кошелек, - и человек повернулся в сторону пыточного колеса. Сале затрясло. Там, у колеса, валялось безглавое тело, и отрубленная голова, откатившись чуть в сторону, лениво моргала глазами. Тело было мощным, кряжистым. Даже если бы не толстые губы живой головы, кривящиеся в знакомой улыбке, подходящей более почтенному отцу семейства... Казненный был похож на зацного и моцного пана Мацапуру-Коложанского, как бывают похожи родные братья. Не близнецы, нет, и про них нельзя сказать "Одно лицо!" - но сходство тем не менее было несомненным. - Пойдешь ко мне на цепь? - хрипло спросил человек, заплативший палачу. Веки того, что лежал у колеса, снова дрогнули. Опустились. Больше Сале ничего не видела. За окном усердно распекал сердюков пан Юдка, бодрый как никогда. Консул поспевал везде: только что его гортанный голос звучал у конюшни - и вот уже град страшных ругательств обрушивается на голову лентяя-кухаря, по сей час не уложившего харч в седельные торбы. Казалось, Юдка никогда не бывал ранен и всю жизнь провел в неге и довольстве, копя силы про запас. Сале пожала плечами, отогнала прочь видение публичной казни и вышла из библиотеки в коридор. Молодчик с портрета тоскливо глядел ей вслед. Словно рассчитывал на помощь, а его подло обманули. "Гревская... - еле слышно кинулось в спину. - Гревская пло..." Сале не обернулась. Вещи она собрала еще до обеда. Собственно, и вещей-то было... Разве что прихватить заодно и скучную книжку, что худо-бедно помогла ей убить-таки часа два времени? Будет дома потешать желающих (особенно - мастера) байками о сожженных ни за грош шляхтичах и посмертно разгуливающих полковниках. Животики надорвут... Не только в здешнем Сосуде любят "байки про опырякив"; правда, здесь их любят особенной, чистой и бескорыстной любовью. По всему видать. До выезда оставалось не меньше двух часов; зимние сумерки бродили за окном, окрашивая мир в лиловую муть. Женщина вздохнула. Она ощущала в душе гулкую пустоту безразличия, и больше ничего. Правильно. Перед серьезным делом у нее так было всегда. Пока другие старались не забыть самую мельчайшую мелочь, планировали и рассчитывали наперед, насилуя воображение, пока другие жгли душу жадным огнем предвкушения... В то же время Сале-Куколка превращалась в сонное привидение, слоняясь из угла в угол с застывшим лицом. Она умела ждать правильно, завернувшись в кокон снаружи и внутри. Мастер научил, будь он проклят. Из коморы, где жил герой Рио, доносился глухой лязг металла. Герой с самого утра возился со своим боевым железом, собираясь перед отъездом вновь переодеться в привычный доспех. Это тоже правильно. Это тоже успокаивает. Брать надо только свое - привычное, знакомое издавна. Чужому доверия нет, любой Проводник это знает назубок. Тем более что перед обедом один из сердюков, отобранных Юдкой в сопровождение, расщедрился и приволок заезжему пану пистоль, долго уговаривая взять с собой "верную зброю". Когда заезжий пан вежливо, но твердо отказался, услужливый сердюк долго шептался во дворе с товарищами, пока наконец не пришел к странному выводу: для такого моцного пана пистоль-маломерок, пусть и турецкий, - кровная обида. Была принесена рушница-кремневка и рог с порохом. В результате Рио молча выставил доброхота за дверь вместе с его рушницей. Совет во дворе продолжился, из арсенала на свет божий была извлечена гаковница совершенно непомерной величины, вкупе с прилагающейся к ней треногой. Сердюк откашлялся, гордо подкрутил ус и пошел делать пану приятное. Чуть позже, после грохота, треска и проклятий, он долго еще хромал по двору, делясь с товарищами недоумением относительно раздражительного пана и выбитого собственной спиной окна. - Ну нема у нас кулеврины! - воздевал сердюк руки к небу, охая и демонстрируя неплохое знание огнестрельного оружия. - И мортиры нема! Где ж я ему... Когда о случившемся доложили пану Юдке, Консул долго хохотал, утирая слезы, и ничего не сказал. Сале еще немного постояла в коридоре. Вернулась в библиотеку, к назойливому портрету, - но тот молчал. Обиделся. Без видимой причины вспомнилось, что вчера герой напился вдрабадан. Вышло это случайно или сознательно - Сале понятия не имела. Хотя знать хотелось. Просто в воскресенье, ближе к вечеру, на низких санях-гринджолах, запряженных лохматой кобыленкой, приехал треклятый ведьмач. Рудый Панько вел себя как ни в чем не бывало, низко поклонился "ясной пани" и мигом затрюхал на кухню. Вскоре сердюки перетаскали туда из саней два мешка с солью и множество глиняных жбанов с медом. Панько юлой вертелся рядом и драл глотку, требуя, чтобы гречишный ставили отдельно, липовый отдельно, а какой-то "соняшник" - и вовсе отдельно, лично для пана Станислава. Минутой позже толстяк-кухарь выбрался наружу, начав с дедом долгий, невообразимо шумный торг. - Полтора карбованца? - орал он, ударяя оземь шапкой, после чего принимался топтать шапку сапогами. - Сдурел, дед?! Да за полтора карбованца я выкормленного кабана куплю! Кожух дубленый куплю, еще и папаху смушковую! Скидывай цену! - А соль, соль-то яка?! - не сдавался Панько, подначиваемый развеселившимися сердюками на купеческие подвиги. - Поглянь, блазень ты этакий! - разве ж то "крымка"?! Это ж "бахмутка", самочистейшая! - нет, ты поглянь, поглянь, языком сунь! Кожух он купит... папаху он купит... хрена он купит за полтора карбованца, да и хрена-то не купит!.. Кухарь в сотый раз совал языком, кривился, и торг начинался сызнова. Когда наконец денежный вопрос был кое-как улажен, Панько засобирался обратно. Видимо, он был изрядно доволен итогом торговли, потому что на посошок сунул сердюкам бутыль с... Сале показалось, с водой. - Выпейте, хлопцы, - задумчиво буркнул ведьмач, дергая бороденку - Выпейте на помин души... не глядите, что халява, - добрый чвирк, Двойной перегонки!.. - Чьей хоть души-то? - сразу несколько рук вцепились в бутыль с чвирком не отнимешь. Рудый Панько только малахай поглубже нахлобучил да побрел к саням. Дескать: эх, хлопцы, был бы помин, а душа для него завсегда сыщется! Когда дед укатил восвояси, а сердюки успели для разгона пропустить по чарке-другоп, во двор спустился Рио. Он постоял-постоял, глядя перед собой и словно забыв, зачем выходил из коморы, потом решительно направился к сердюкам и обеими руками поднял бутыль. Пока он пил прямо из горлышка, щедро заливая грудь, в глазах собравшихся вокруг мужчин родилось и выросло до необъятных размеров чистое, искреннее восхищение. Двойной перегонки. Сале еще подумала: так сельские дети глядят на канатоходцев и бродячих фигляров. - Сальцем, сальцем заешьте, ваша мосць! Даже кухарь метиулся от дверей своей обители поучаствовать в этом чуде: пан гуляет разом с сердюками! - Заешьте, не побрезгуйте! Герой заел, смахнул слезу и подсел к выпивохам. Сверху высунулся из окна пан Юдка, глянул сумрачно, но встревать не стал. В него плечи, як у бабы, В него очи, як у жабы, В него усы, як у рака, Сам недобрый, як собака! - вскоре оглушительно затянули сердюки, со значением косясь на окно. Сам недобрый, як собака! - блаженно подтягивал странствующий герой, утирая слезы. Еще позже вся компания ушла со двора, горланя песни и смачно обсуждая прелести шинкарки Баськи, а также лихой вдовушки Солохи, к которым они, собственно, и направлялись - добавить во всех смыслах. Вернулись далеко за полночь; когда именно, Сале не запомнила, потому что легла спать. Разбудило ее мерное громыхание в коридоре. Сунувшись туда прямо в ночной сорочке, женщина обнаружила героя в полном доспехе, марширующего из угла в угол без особой цели и смысла. - А, С-Сале... - герой попробовал улыбнуться и неожиданно икнул. - Ежиха Сале со стальными иголками... Не сп-пится?.. и мне не с-с-с... не с-с-спи... а, чтоб его!.. И продолжил маршировать. - Ты б шел ложиться, - женщина сперва хотела высказать Рио все, что думала о его несвоевременном загуле, но сдержалась. Сдержалась легко, удивившись собственной покладистости. Мельком подумалось: а славно было б упиться вдрызг самой!.. почему раньше ей не приходило в голову такого простого выхода?! - захлебнуться, забыть, не думать, не помнить и просто шляться в коридоре, мешая честным людям коротать ночь в честном забытьи... - Заказ! - вдруг возвестил герой, с лязгом садясь прямо на пол. - Большой Заказ! Не поверишь, Сале, - я т-так его хотел... т-так ждал... дождался. И к'Рамоль тоже дождался... и Хостик... сейчас рады, н-небось!.. до смерти рады. Скажи, Сале! - кому я мешаю на этом свете? Кому? Скажи! Ехал, думал: денег заработаю... миры посмотрю... Насмотрелся! Сыт по горло! Ведь ты тоже сдохнешь из-за меня, а я останусь жить дальше, жить и переезжать с места на место, нянчась со своим запретом на убийство! Они пошли к бабам, эти парни, и я пошел вместе с ними... скажи. Сале! - зачем я пошел с ними?! - Успокойся, Рио, - женщина села рядом, остро чувствуя холод, идущий от половиц. Не застудиться бы, перед самым отъездом! - Успокойся и иди ложись. Ну, зачем мужчины ходят к бабам?.. нашел что спрашивать, глупый! Завтра мы уедем, уедем домой, и все вернется на свои места. Иди спать, герой. - Все вернется на места, Сале? И Хостик вернется? И Рам?! И мы с тобой?! Ты врешь и сама понимаешь, что врешь... и я тоже понимаю. Ладно, пора и впрямь спать... герою пора спать... Скрежет, взвизг металла - Рио поднялся на ноги и потащился к лестнице. Встав на первую ступеньку, он обернулся. - А я ведь... - совсем уж непонятно сообщил он, глядя мимо Сале. - Я ведь с женщинами... еще никогда. Ни разу. Мне ведь, в сущности, еще и тринадцати нет... маленький я еще. Маленький... И совершенно бесшумно пошел к себе. Высокий воин в боевом железе; усталый мальчишка, заживо похороненный в убийце с запретом на убийство. Последняя мысль, явившись из ниоткуда, страшно обожгла Сале, и холод от половиц уже не имел никакого значения. Минут через десять она на цыпочках подошла к двери коморы, где спал герой, но дверь оказалась заперта изнутри на щеколду. А на тихий стук ей не открыли. - ...пан сотник! Пан Юдка, на околице палят! Многоголосый вопль вытряхнул Сале из пыльного мешка задумчивости. Вдали, со стороны западной окраины хутора, где начиналась мрачная громада леса, сумерки разом треснули гнилым полотнищем; и еще, теперь уже севернее, от замерзшего пруда. Женщина запоздало поняла - это не впервые. Самый первый, робкий треск двух-трех выстрелов она пропустила мимо ушей, не обратив на него внимания: сказалась непривычка к таким методам ведения войны. Куда только и делась личина безразличия, вся показная неторопливость! Метнувшись в библиотеку, где лежали собранные ею котомки. Сале пнула вещи ногой - пропадай, не жалко! Наскоро застегнув на талии пояс с набором метательных клиньев, она сунула туда же два кривых клинка без ножен, накинула поверх полушубок и вихрем вылетела во двор. Удивительно: паники не было. Повинуясь коротким командам надворного сотника, сердюки выводили Из конюшни заседланных лошадей, двое парней покрепче ждали у ворот с засовом наготове, а еще с полдюжины стрелков, вооруженных нарезными Рушницами, ловко карабкались из чердачных окон на крышу - залечь у трубы, за обледеневшим карнизом. Оборона дома явно отрабатывалась заранее, и не единожды. Кроме того, большая часть сердюков квартировала на хуторских хатах (многие - с законными женами и детьми); они просто обязаны были задержать продвижение нападающих. - Кто это, Консул? - женщина вцепилась в рукав Юдкиного жупана. - Писарчук из Полтавы привел?! Косой взгляд был ей ответом. - Логиновские черкасы, - наконец бросил Юдка, удостоверясь, что лошади ждут, ворота готовы закрыться в любую минуту, а стрелки на крыше проворно орудуют шомполами. - Бьют грамотно, залпами. Вэй, кто ж мог предвидеть?! Одно хорошо - кони у них, небось, вконец запаленные! Глядишь, прорвемся к яру, а там... Сизые от беспробудного пьянства тучи низко нависли над головой. Видно было и так не лучшим образом, а тут еще ветер, как назло, залепил Сале в лицо пригоршней мокрого снега. Ресницы слиплись, женщина утерлась тыльной стороной ладони и вдруг почувствовала себя совершенно никчемной. Надвигалась метель. Много чего надвигалось... - Черкасы? Логиновская сотня?! - Да какая там, мать ее, сотня! С сотней он еще дня три б шел! Видать, обоз Логин за Днепром кинул и с малым отрядом - сюда... на Великий Пост разговляться! Все, хватай байстрюка - и в седло! Да шевелись, чорт тебя побери, черкасы ведь окраинные караулы вмиг стопчут!.. - А успеем?! - Должны успеть! Пока они сюда доберутся, пока дом возьмут, пока хутор перетряхнут сверху донизу... Должны! Рядом звякнуло железо. Герой Рио держал под уздцы подведенного жеребца. Смотрел в сторону; спешить за Сале, помочь ей управиться с ребенком явно не собирался. Ладно, после разберемся, кто герой, а кто второй... Сломя голову женщина кинулась в дом. Пытаться бежать с хутора в замок пана Станислава, и оттуда - нелегалами через Порубежье, оставив здесь на произвол судьбы урода-ребенка, главную цель Большого Заказа... Такие шутки были смерти подобны. Разве что смерть откладывалась на некоторое время, дабы подготовиться для радостной встречи. Больно ударившись плечом о стену, она тенью пролетела коридорами. С дребезгом откинулась внешняя щеколда. Хлопнула дверь, и Сале, тяжело дыша, огляделась. Комора, где еще с обеда заперли дитя, пустовала. Да что он, сквозь землю провалился?! Впрочем, после здешних похождений женщина не исключала и этой возможности. - Эй! Маленький, ты где? Под кроватью тихо завозились, послышался всхлип - и снова наступила тишина. Упав на пол, Сале ужом скользнула вперед, и секунду спустя ее пальцы нащупали хрупкое тельце. - Иди... иди сюда, мой славный!.. иди к мамочке... - Пусти! - неожиданно выкрикнул ребенок, отчаянно сопротивляясь. Сале едва не разжала пальцы: столь велико было потрясение от членораздельного, совершенно недетского вопля. - Пусти меня! Больше он не произнес ничего, пыхтя от напряжения. Увы, силы были неравны. Кусающегося и царапающегося, маленького выродка извлекли из-под кровати и даже подняли на руки. Но скакать с ним, с таким, в седле было бы почти невозможно; тем более что Сале никогда не считала себя превосходной наездницей. Отдать же ребенка в чужие руки... пусть даже в руки героя или Консула... Нет, она бы ни за что не согласилась. О сердюках даже речи не шло. - Пусти... пусти меня... Предоставив ребенку барахтаться у нее под мышкой, Сале правой рукой изо всех сил рванула оконную портьеру. Раздался треск; ему вторил треск выстрелов с околицы. После второго рывка часть крючков отлетела. После третьего портьера осталась у Сале - и ребенок был мигом запеленут с головой в тяжелую ткань. Вместо плача изнутри доносилось только хриплое рычание, как если бы женщине взбрело в голову тащить к проруби изрядно подросшего щенка. - Ну тихо... тихо... Тихо не получалось. Ни в какую. Со стороны могло показаться: обезумевшая мать выносит насмерть перепуганное дитя из охваченного пожаром дома, укрыв свою кровинушку от искр и жара. Разве что дом пока не горел. Сале криво усмехнулась на бегу. Пожар не заставит себя долго ждать. Разве что чуть позже, когда черкасы неистового сотника Логина, стоптавшего взмыленными конями два лишних дня, доберутся сюда. Еще как полыхнет... ну, тихо, тихо, перестань дергаться, кошачье отродье... да перестань же, говорю!.. - Шевелись, Проводник! - гортанно взметнулось за окнами, и почти сразу, звонким напевом боевой трубы: - Сале! Скорее! Выбежав на крыльцо, женщина на миг зажмурилась. Вьюга за это время разыгралась не на шутку, снежные плети-тройчатки секли наотмашь, не разбирая, кто прав, кто виноват, кто вообще случаем подвернулся... Смотреть обычным зрением было трудно, а на большее не оставалось сил. Местный Сосуд не создан для таких, как Сале Кеваль... Для кого же ты создан?.. неужели для подобных Рудому Паньку и веселому Стасю?! Вряд ли, скорее просто посланникам князя не повезло со встречными... Кто-то подвел ей заседланную кобылку, подставил ладони для опоры. Последнее оказалось как нельзя кстати: толчок - и женщина очутилась в седле, слепо нашаривая поводья. Кокон, тесно прижатый к ее груди, сперва притих, но тут же взорвался бешеным движением. Из складок портьеры, червем из капустных листьев, выбралась сперва сжатая в кулак ручонка, струясь наружу переливами золотой цепочки; следом показалось лицо. Щелями-бойницами раскрылись узкие, от самых висков глаза, страшное пламя недетского взгляда обожгло Сале... Она едва не выронила свою ношу. Судорожный взмах - и драгоценная искорка, кувыркаясь, полетела в снежную пелену. - Батька! Лети... лети, батька! Визг проклятого ребенка слился с порывом налетевшего сбоку, предательски, ветра. Проморгавшись, Сале увидела совсем рядом с собой героя Рио - тоже в седле. Князь не ошибся в выборе: сдерживая пляшущего жеребца, герой показывал женщине пойманный на лету золотой медальон. Тот, что урод-дитя все время таскал на шее, заходясь истошным воем, едва кто-нибудь хотел посмотреть цацку или, упаси небеса, потрогать. Сокровище, понимаешь... - Себе! - женщина сорвала горло, перекрикивая вьюгу. - Себе оставь! Герой кивнул. Сплюнув через губу замысловатое ругательство (странно... раньше за ним вроде бы не водилось!..), Рио растянул цепочку, которая, словно живая, удлинилась под напором его пальцев; прикинул на глазок - и решительно сунул голову в образовавшуюся петлю. Миг, и медальон уже постукивает о зерцало доспеха. - Батька!.. батька, лети!.. лети... Портьера надежно закутала крик. Кони рванули с места, и за спинами беглецов злобно громыхнул засов. "Чумака... жалко чумака, - верхним чутьем уловила женщина обрывок мысли Консула. - Замордуют ведь парня..." Сале тесней прижала к себе сверток с ребенком. Ей не было жалко чумака-предателя, в беспамятстве валявшегося во флигельке, под присмотром краденой невесты. Ей никого не было жалко; даже себя. ...эту скачку сквозь метель и выстрелы Сале запомнит навсегда. Кобыла неслась стремглав, дробно стуча копытами, все силы уходили на то, чтобы удержаться в седле, не выронить ношу и не потерять во мгле спину скачущего впереди Рио. Кое-где в снежной круговерти, красноватыми очами чудовища, светились оконца редких хат; дважды кони прыгали через украшенные горшками плетни, расплескивая черепки звонкими ударами копыт, дыхание перехватывало, а отдышаться не было ни сил, ни времени. Потом бешеным метеором дико вырвалось из тьмы оскаленное лицо Консула. Локоны на висках Юдки висели двумя рыжими сосульками; глаза, и без того выпуклые, сейчас чуть ли не вылезали из орбит. "За мной!.." - Сале так и не поняла: почудился ли ей страшный шепот, или это и впрямь было на самом деле. Чужая рука дернула поводья кобылки, разрывая лошади рот удилами, а сбоку из хаты выбегал сердюк-квартирант в подштанниках и кожухе нараспашку, паля в метель из двух пистолей. Ребенок на руках притих, сжался в теплый, просто горячий комок; Сале казалось, что она везет собственное, вырванное из груди сердце. Сердце, которого у нее давно не было. Земля билась и грохотала где-то далеко внизу, раскалываясь кувшином под копытом; "Так гибнут Сосуды!.. так гибнут..." - додумать не удалось. На ворот полушубка налип целый сугроб, вынуждая горбиться, стекая за ворот ледяными струйками, а скачка все длилась, и метель длилась, и бегство, и безумие, и ждал вдалеке замок, ждал веселый Стась, ждал обозленный молчанием Самаэль, Ангел Силы, не способный ничем помочь здесь, в скачке и метели... Все было именно так. Все было. Ветер косым ударом крыла распорол пелену впереди и слева. Сперва Сале почудилось, что она прихотью судьбы оказалась во главе кавалькады, что это на нее вылетает из крутящегося снега громада чубатого всадника без шапки, взмахивая кривой шаблей. Откуда-то сбоку вывернулся один из сердюков сопровождения, срывая с плеча рушницу. Выстрел оглушил женщину, но чубатый исчез, пропал во вьюге, а вместо него явилась запряженная парой бричка. Легкая бричка, какие Сале уже видела здесь, - пан Станислав и местные звали их "чортопхайками". Кони захрапели, вьюном разворачивая чортопхайку на месте, и с зада брички ощетинились в снежный морок зрачки сдвоенных гаковниц, готовясь в любую секунду заплевать весь мир рубленой картечью. "Сворачивай!.. сворачивай, пани!.." - зашипело, забулькало у самого уха; кобыла зашлась истошным ржанием, успев свернуть в проулок за миг до того, как грохнул залп. Сердце Сале оборвалось в свистящую пропасть, бездну в глубине, в ту самую, где пряталась до поры прежняя, настоящая Сале Кеваль, - и ноздреватый сугроб принял женщину с ребенком в себя. Рядом билась в агонии несчастная лошадь, а у плетня герой Рио силой вынуждал своего жеребца удержаться на ногах - его конь, видимо, был ранен. Из-за ближайшего хлева, примыкающего к рубленой хате в три наката, взвился гортанный зов, но ветер скомкал его в горсти, расплескал, раскидал по округе. Все было именно так. Все было. И, поднимаясь на ноги, тесно прижимая к себе раскаленный комок. Сале Кеваль поняла: не уйти. Даже если жеребец Рио продержится в скачке, а ее с ребенком кто-нибудь возьмет к себе в седло - не уйти. Решение пришло само. - За хлев! - крикнула женщина, надеясь, что ее услышат те, кому этот крик предназначался. - Прячьтесь за хлев!.. Спустя мгновение, расхристанная, простоволосая, с ребенком на руках, она уже бежала навстречу преследователям. Чортопхаек оказалось две, и передняя ее едва не задавила. - Панове! Панове черкасы! Кони с ржанием заплясали на месте, сдерживаемые умелой рукой, и Женщина увидела всадников - двух? трех?.. - что скакали следом. - Панове черкасы! Спасите! Вон они, ироды клятые, вон туда поскакали! Мамку мою, мамку старенькую, стрелить хотели... Бровка затоптали... спасите! Они там, там ховаются! - Не врешь?! - Христом-Богом клянусь! - вовремя вспомнилась местная присказка, че раз слышанная здесь от кого угодно, начиная кухарем и заканчивая сердюками; разве что пан Станислав и Юдка обходились иными словами. И рука женщины еще раз указала куда-то в черный провал между хатой и хлевом. - Ну, баба! Вот это баба! Хлопцы, а ну!.. - Пан есаул, на чортопхайке не пройдем! - Бес с ней!.. зараз вернемся! Черкасы прыгали с брички, досадливо швыряя на дно разряженные в бою пистоли и булдымки-короткостволки; кривые клинки шабель скупо взблескивали, покидая ножны. Всадники ринулись первыми; пешие от них почти не отставали. Трое Черкасов с последней брички слегка замешкались. Молодой парень, правивший упряжкой, лихо соскочил на землю, набрав полные сапоги снега; от души хлопнул Сале по плечу. - Эх, баба! Спаси тебя Бог! Ну, баба... Он вдруг замолчал, тяжело, со свистом дыша. Взгляд его уперся в сверток на руках женщины. В суматохе портьера разошлась, и на парня смотрели узкие глаза - от переносицы до самых висков. Шестипалая ручка цепко держала скомканную ткань. - Баба!.. да у тебя ж чорт в пеленках... слышь, баба... Сале Кеваль, прозванная Куколкой, улыбнулась оторопевшему черкасу и шагнула вперед. Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра ...Златое Древо Сфирот распускалось цветами помыслов Святого, благословен Он. Цветы осыпались вьюгой лепестков, образовывая завязи Сосудов; завязи щедро наливались соком вложенного в них Света, росли, но вскорости начинали чернеть, подтачиваемые изнутри червями - червями противоречивых стремлений и страстей, раздиравших Сосуды на части. И вот уже черенки-порталы не в силах выдерживать тяжесть плодов, набухших густой жижей греха, вот один за другим Сосуды срываются с ветвей и летят вниз, в аспидную бесконечность небытия, по дороге схло-пываясь, обращаясь в ничто... Плодов осталось едва-едва, но эти последыши держались изо всех сил. Лишь на самой верхушке, забытый в шорохе вечной кроны, судорожно цеплялся за жизнь крохотный комочек, безнадежно съеживаясь на глазах. Дуновение ветра, касание крыла летящей мимо птицы, минута-другая - и упадет, рассыплется прахом, перестанет быть... Я знал, что сплю и вижу сон. Раньше, когда я был самим собой, я не спал никогда - не понимал зачем. Теперь же... За ответ на этот вопрос - зачем?! - я заплатил необходимостью беречь свои скудные силы, как нищий собирает в горсть хлебные крошки. Силы мне вскоре понадобятся. Все, без остатка. Откуда я это знаю? Откуда ветер знает, что если он стихнет - то умрет? Ветер не знает. Он просто играет, летит, завывая, треплет ветки деревьев; ему никто не объяснял, что остановка, отдых - это смерть... Смерть? конец? отдых?.. Значит, я умер. Я научился спать, как смертные (сон близнец гибели, младший брат! может быть, поэтому бессмертные не : спят?!) - но что-то еще осталось от прежнего вольного каф-Малаха. Я чувствую, я чувствую; ибо еще недавно минуты-годы-века не имели для меня никакого значения, "здесь" означало одновременно и "сейчас"; "там" - могло быть и "завтра", и "вчера". А сейчас у меня отобрали "вчера" (оставив лишь память - не извле