Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир

Ошибка с их стороны исключается. Какая уж тут ошибка? Группа захвата действовала уверенно, профессионально. Знали, кого берут. А кого? Террориста? Мафиози? Контрабандиста наркотиками? Черт, какой холод! Меня бил озноб. Как же унять эту дрожь? Вскочил на ноги. Сделал несколько приседаний. Стало легче. Прокол с нашей стороны? Но где? Когда? В какой момент? В голове молниеносно прокручивались ситуации, имевшие место за последние годы. Пропавшая осенью 1967 года в тайнике закладка? Скорей всего — это. Да, это она! Но ведь с тех пор прошло ровно три года. Ну и что? Последняя поездка «Весты» в Союз? Тоже может быть. Прошло всего три недели после ее возвращения. Возможно была зацепка при пересечении границы, которая затем притянула «хвост». Но почему сразу— арест? «Хвост» сам по себе еще не повод для ареста. Почему? Признаков разработки как будто не было. Или проворонили? Наружка? Подвод агента? Настораживающие моменты? Хотя вчера, когда «Веста» шла на курсы журналистики, она обратила внимание на двух типов, стоявших на углу пашей улицы рядом с переездом через линию городской электрички. Мы с «Вестой» обсуждали этот момент. «Похоже, что наружка, — сказал я ей тогда. — Если это разработка, то это должно где-нибудь проявиться». Всего лишь два дня тому назад я проводил очередную тайниковую операцию по связи с Центром. Проверялся тщательно, в вечернее время, и был уверен, что слежки не было. Так где же истина? Что делать? А почему это Луис во время отсутствия «Весты» спрашивал, пишет ли она из Европы. Я тогда сказал ему, что получил открытку и ожидаю телеграмму о ее приезде. А если моя корреспонденция была на контроле? И спецслужба убедилась, что никакой открытки не было и в помине? Была только телеграмма «Весты» из Цюриха, извещавшая о вылете самолета. Так, может, все же Луис? Или Игнасио? Ладно! Спокойно! Подождем первого допроса, а там будет видно. Лихорадочно прокручиваю в уме отступной вариант легенды-биографии. В Центре «Весте» сказали, что уже пришло время отказаться от этого варианта. Но это на случай переезда в США, когда вступит в действие настоящая биография, отработанная в Аргентине. Но ведь мы еще пока здесь? В другой стране— да, но здесь? В каменном мешке под открытым небом было ужасно холодно. После ванны голова и спина все еще были мокрыми. Пробирал жуткий озноб. Во дворе слышались какие-то вопли, лязг стальных дверей, крики охранников. Душераздирающий женский крик. Плач ребенка. Похоже, девочки. Неужели моя? Что с ними? Вполне возможно, что и они здесь. (В этом я не ошибся.) Слышатся удары в стальную дверь, сопровождающиеся криками: «Гуардия! Гуардия![37]» Я тоже стал бить ногой в железную дверь и звать охранника, так как ужасно, до рези хотелось в туалет. Никакого ответа. Пришлось справить малую нужду прямо на мокрый бетонный пол. Чтобы хоть как-то согреться, попытался делать гимнастику. Потом, присев на корточки, стал снова раскачиваться взад-вперед. Прошел час, а может, два. Дверь с лязгом распахнулась, и вошли трое. Нахлобучили мне на голову черный вонючий мешок из плотной ткани, надели наручники, взяли меня за локти и повели через двор, затем по узким крутым ступеням куда-то на второй этаж. Пройдя по коридору, останавливаемся. Сдергивают с головы мешок. В глаза ударяет ослепительный свет. Меня привели в небольшое недостроенное помещение с окнами без стекол и серыми бетонными стенами. В углу, на бетонном полу куча строительного мусора. Холодно. Наверное, градусов 7–8 тепла. У каждого окна по охраннику. А вот и тот сутулый высокий мулат, которого я видел сегодня в полдень у входа в кафе на авениде Корриентес. У стены стоит стол. Над столом свисает с потолка яркая лампочка. Прямо на шнуре лампочки висит микрофон, шнур его тянется куда-то в коридор.

Меня сажают на стул. Снимают наручники. За спиной тотчас становится мулат. Вошел мордастый, плотного телосложения мужчина лет тридцати с гаком, в цветастой модной рубашке, без галстука, в твидовом коричневом пиджаке. Садится напротив на стул.

— Ну, что, товарич, будем говорить? — спрашивает он, ласково улыбаясь. Он так и сказал: «товарич», что означало «товарищ»— родное русское слово. Мозг пронзила мысль: «товарищ!» Это уже информация к размышлению. Почему же сразу привязка к Союзу? Они так уверены, что я русский? Почему? Можно было бы отказаться отвечать, ссылаться на Аргентину, окажись мы в другой стране! Но сейчас? Сразу в лоб — «товарищ!». Это прием — в лоб!

— Что вы имеете в виду? — спросил я, делая вид, что не понимаю, о чем речь. — Ну, «товарич», дальше что? На каком основании вы…

— Не валяйте дурака! Вы отлично знаете, что я. имею в виду: вы — русский шпион! (Именно русский, не советский.) Мы давно о вас все знаем. Так что в ваших же интересах будет нам рассказать все: адреса, явки, шифры, связи. Все! Это — для начала. («Ого, ни много ни мало! Да, они знают, кто я. Что еще они знают? Это— провал. Надо потянуть время, прийти в себя».) Не скрою, что я еще находился в состоянии шока.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — ответил я.

Следователь встал и вышел в соседнее помещение. Я видел, оглядывая комнату. «Окна, хоть и без стекол, но отсюда не убежишь: следят за каждым моим движением», — думал я. Понимал, что моя песенка спета и надо что-то предпринять. Бежать? Бежать! Не сидеть же здесь? Но как там мои? Где они? Бросить их на произвол судьбы? Разве не я подвел их под удар? Пропадут без меня. В голове мысли стремительно сменяли одна другую.

Вернулся следователь.

— Как вы реагируете на психотропные препараты? — спросил он после паузы. И он назвал препараты.

— Никогда не слышал об этих препаратах. (Хотя знал, что эти психотропные вещества применяются при допросах, приводя заключенного в невменяемое состояние, в котором он начинает болтать все, что угодно.) Почем мне знать, как я буду на них реагировать. И что это за препараты, почему это вас интересует?

Ответа не последовало.

— Так, значит, вы ничего не хотите мне сказать? — спросил он с кривой улыбкой.

— Мне нечего вам сказать по поводу ваших абсурдных домыслов.

— Абсурдных, э? — сказал он, прищурившись. — Ну-ну. Посмотрим-посмотрим. Уведите, — приказал он охранникам. — Советую подумать. У вас жена и дети. А они здесь. Прежде всего подумайте о них. Никто, кроме вас, не сможет их защитить. Только вы. Вы меня поняли? Только вы!

«Как не понять? — думал я. — Все предельно ясно».

Мне снова накинули на голову черный мешок и повели по узким каменным ступеням вниз в ту же камеру. Пока пересекали асфальтированный двор, снова раздался душераздирающий крик ребенка. Затем еще и еще. Крик затих. Затем вопль женщины. «Неужели мои? — подумал я. — Вряд ли. Может, прокручивают магнитофонную запись?» В железные двери камер колотили, отчего стоял сплошной грохот. Слышались мужские и женские голоса, ругань охранников. Я снова сидел на корточках и, раскачиваясь взад-вперед, размышлял: «Какая наглость! Сразу назвать меня русским шпионом можно только после длительной разработки либо по наводке. Иначе почему— именно русский шпион, а, скажем, не польский, не румынский, не чешский, а именно — русский? У меня что, на лбу написано, что я русский? Потом: даже если они и нашли закладку, потерявшуюся в тайнике в 1967 году, и вычислили меня по отпечаткам пальцев, это еще не доказательство, что я русский. Шпион — да, но почему именно русский? Текст-то в утерянной закладке был написан на испанском языке и не содержал ни одного русского слова. Нет, здесь что-то не так. Похоже, что в их руках какая-то достоверная информация. Уж очень уверенно они себя ведут. Предательство? Невероятно! В каком месте? А несчастный случай с той девочкой?! Ведь это было совсем недавно, три недели тому назад. Если бы уже тогда велась разработка, разве контрразведка упустила бы такой блестящий шанс на перевербовку разведчика, попавшего в дорожное происшествие? Да они бы эту бедную девочку не пожалели, лишь бы загнать меня в угол. Или же спрятали бы ее где-нибудь и сказали, что умерла. Если бы мы находились тогда в разработке, они через свою агентуру знали о каждом нашем шаге, и уж это дорожное происшествие не ускользнуло бы из поля зрения спецслужб. Мной, по-видимому, занимается СИДЭ, это вне всяких сомнений. А те два рослых мужика, по одежде отличавшихся от местных, что вошли в квартиру последними? Твидовые пиджаки, ботинки американского производства на толстой подошве. Может, здесь и ЦРУ работает? Может, и информация от американцев? Предательство? Глупости! Не могу в это поверить. Не могу! Где-то, судя по всему, сами «наследили». Перебирал в голове все мыслимые моменты, где бы мы могли засветиться. Моментов, конечно, много, и каждый может тянуть на «засветку». Но «русский шпион»?! Это уж слишком! А почему он меня не уликами— да по голове? У них что, улик нет? Небось обыск идет вовсю, и он дожидается, что принесут улики, и тогда он меня… А пока ведь— ничего. «Русский шпион», да и только. Признавайся, а то душа из тебя вон!