Без Отечества… - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А как там эта Цель называется, не суть важно! Коммунизм, сионизм или как-то иначе…
… право слово — не суть.
Люди такого рода строили СССР и годами жили в Бизерте[90] на кораблях в самых аскетичных условиях, надеясь на распад, развал ненавистного для них ракового образования на теле Российской Империи.
Это особый склад характера, души и… наверное, выработанной привычки. Странная смесь высокого идеализма, ненависти к чему бы то ни было и фанатизма самого дурного толка, перемешанного в самых причудливых пропорциях.
Люди такого склада полезны до тех пор, пока они находятся на острие клинка, стачиваясь в битвах за некие Идеалы. Но насколько они вредны и даже опасны в мирное время!
Жаждущие битв, не умеющие просто жить, и всегда готовые вырвать, как Данко[91], собственное сердце, чтобы его огнём осветить путь блуждающим во мраке! Беда в том, что они, безжалостные к себе, часто столь же безжалостны и к другим, требуя самого невообразимого, горения, жертвенности, готовности положить свою жизнь на алтарь даже не Победы, а всего лишь крохотного шажка в сторону Цели.
Они…
… и зачастую — только они считают эту Цель важной, заражая своей неистовой Верой целые страны!
… и горе тем, кто усомнится…
Это люди, для которых вся жизнь — битва, лязганье рыцарских доспехов, шпор и мечей, беспрестанная борьба, сражение. Они не видят иначе ни свою жизнь, ни жизнь страны, и беда, если они оказываются во власти, а тем более — надолго!
Они необходимы в дни кризиса, и наверное, только такие люди и могли построить Израиль. С ноля, на каменистых пустошах, во враждебном окружении.
Другое дело, что они и им подобные, независимо от национальности и вероисповедания, и в России видят одни только каменистые пустоши и враждебное окружение. До основания!
… и лишь затем…
Людей, с ними не согласных, они воспринимают как препятствия, как врагов, как враждебную среду. Уничтожить! Выкорчевать с корнями и перепахать! Фанатики Идеи…
… а белые ли, красные…
Не суть.
— Ты должен сам всё увидеть, — бьёт голос Левина по моим натянутым нервам, — Сам!
Слушаю молча, сидя почти недвижимо, не спеша соглашаться или спорить.
— … на Дальнем Востоке и в Сибири — японцы, — выплёвывает Илья, и замолкает ненадолго, стискивая зубы так, что желваки вспухают на худом лице, — Высадились… как у себя дома, с-суки… порядок наводят.
Замолчав ненадолго, он достал портсигар и попытался прикурить, ломая одну спичку за другой. Наконец, прикурив, он затянулся глубоко и выдохнул с мертвенным спокойствием:
— … кладбищенский. Когда сами, а когда и…
— Своей сволочи хватает, — криво и страшно усмехнулся Илья после короткой паузы, — В жизни бы не поверил, что вот так — легко… К врагам, к захватчикам в услужение, и — куражатся так, что не приведи Господь! Не видел бы своими глазами, так не поверил бы!
— Кожу заживо, Лёша, это ещё не самое страшное… — глухо добавил он и затянулся, глядя в небо безжизненными глазами.
— В Архангельске — британцы и англичане, — продолжил он, — и мне бы радоваться! Только вот…
— … не получается, — криво усмехнулся Илья.
Собственное, я и так знаю, что происходит в России, но… не лишнее, совсем не лишнее! Одно дело — пресса, и вот уже где врут!
Да и беженцы… «Врёт как очевидец» известно давно. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал… и такие враки на выходе, что слов нет!
Левин же, хоть и пристрастен, но явно врать не будет. Не умеет. Да и можно быть уверенным — он действительно видел то, о чём говорит. Сам.
— В Архангельске у большевиков было полное превосходство в живой силе, — глуховатым голосом повествует Илья, — Шутка ли — три тысячи штыков в тех безлюдных местах! Сила!
— Британцев же с англичанами… — он прервался, чтобы затушить папиросу и закурить новую, — всего полторы тысячи десанта, да восставших эсеров с полтысячи. Но нет… струсили. Город попытались поднять, но чёрта с два! Так и бежали[92]…
— Радоваться бы, — усмехаясь, повторил он, — так не получается! Союзнички, мать их за ногу, ничуть не скрываясь, строят на Севере клиентское государство[93], и, веришь ли, вот вообще никого и ничего не стесняются!
— А что Чайковский[94]? — поинтересовался я, предугадывая ответ.
— А ничего, — Илья скривил рот, — формально во главе, а так… Николай Васильевич нужен был, чтобы народ против большевиков поднять, ну и работу наладить. А потом…
Снова усмешка.
— … подвинули. С-союзнички… Николай Васильевич неудобен для тех, кто строит клиентское государство, а вот генерал Миллер оказался для них находкой.
— Да? — искренне удивился я, — Не ожидал! А казался порядочным человеком. Ну… насколько могут быть порядочными царские офицеры.
— Порядочный… — засмеялся Левин, вытирая платком выступившие слёзы, — ох-х!
— Настроения у него имперские, это да, — отсмеявшись, согласился Илья, — хотя вовсе уж ярым сторонником монархии его не назовёшь.
— И всё же, — не отступаю я, — насколько помню, Миллер выступал против идеи заручиться помощью национальных окраин в обмен на признание независимости, и вдруг такое!
— Что есть, — пожал плечами Илья и усмехнулся зло, — наверное, сладкий пряник понюхать дали!
— Наверное, — соглашаюсь задумчиво, пытаясь сообразить, как это отразится на раскладах в целом.
— Ты нужен нам, Алексей, — сказал Левин, не мигаючи глядя на меня, — Ты нужен в России! Приезжай!
Затягиваюсь, не поворачивая головы…
— Приезжай, Алексей! — Илья настойчив, — Ты нужен нам, нужен России! Тебя слушают! Ты яркий, харизматичный… приезжай!
— Меня слушают, пока я здесь, — усмехаюсь я, поворачивая голову и бестрепетно встречая взгляд Левина, — Пока я в Париже, пока моё имя на слуху у французской прессы — меня слышат и слушают. Стоит мне приехать… Неделя? Две?
— Ты не прав, Алексей, — выдохнул приятель, — не прав! Но даже если и так… что с того?! Сейчас в России шаткое равновесие, и ты можешь… а значить — должен! Должен, понимаешь? Должен бросить всё, чтобы весы качнулись на нашу сторону!
— Нет, — коротко роняю я, и Илья будто врезается в стену.
— Так, значит… — шепчет он.
— Так, — киваю я.
— Прощай, — холодно бросил приятель… хотя какой он теперь приятель?! Хорошо, если не враг…
… и ушёл, не оглядываясь.
Некоторое время я глядел ему вслед, а потом, криво усмехнувшись, затушил тлеющую между пальцев папиросу и ушёл. На душе погано, но…
… я знаю, что я поступил правильно! Ведь так, верно?!
На душе скверно, как не
