Ночной дозор - Сара Уотерс

– О господи! – проговорил он, лязгая зубами. – Извини, Пирс.

– Извиняться не за что, – ответил Дункан.

– Никак не могу унять колотун.

– Так всегда бывает.

– И ты из-за меня трясешься.

– Не важно. Сейчас согреешься, и все пройдет.

Фрейзер покачал головой.

– Колотит не просто от холода.

– Это не важно.

– Чего ты заладил? Это чертовски важно. Не понимаешь, что ли?

– Чего?

– По-твоему, я не задумываюсь о… страхе? Это самое поганое, что есть на свете. Мне пофиг любые трибуналы. Плевать, если бабы на улице крикнут, что я не мужик! Однако наедине с собой закрадывается мысль, что, может, суды и бабы правы, и тогда гложет и гложет подозрение: я действую по искреннему убеждению или просто я… несчастный трус? – Он отер лицо, и Дункан догадался, что пот на его щеках перемешан со слезами. – Такие, как я, никогда не признаются… – Фрейзер заговорил сбивчивей: – Но мы это чувствуем, Пирс, я знаю, все чувствуют… И в то же время видишь, как самые обычные ребята – мужики вроде Грейсона или Райта – охотно идут воевать. Что, в них меньше смелости, потому что они болваны? Неужели, по-твоему, я не задумываюсь о том, каково мне станет, когда война закончится и я буду знать, что жив, наверное, лишь благодаря таким парням? А между тем вот он я, вот Уотлинг, Уиллис, Спинкс и все другие отказники во всех тюрьмах Англии. И если… – Раздался громкий гул бомбардировщика. Фрейзер вновь напрягся, пока самолет не пролетел. – Если всех нас заживо сожжет зажигалка, станем ли мы тогда храбрецами?

– Я считаю, нужна смелость, чтобы поступить, как ты, – ответил Дункан. – Всякий тебе скажет.

Фрейзер вытер нос.

– Легко быть смелым, когда вообще ничего не делаешь! Ты гораздо храбрее меня, Пирс.

– Я?

– Ведь ты что-то сделал, правда?

– То есть?

– Ты совершил поступок… ну тот, из-за которого попал сюда.

Дункан вздрогнул и отвернулся.

– Ведь потребовалось мужество, правда? – не унимался Фрейзер. – Видит бог, мне бы духу не хватило.

Дункан снова дернулся и поднял руку, словно даже в темноте хотел оттолкнуть взгляд Фрейзера.

– Ни хрена ты не знаешь, – грубо сказал он. – Думаешь… Ох! – Стало мерзко. Даже сейчас, когда рядом трясло Фрейзера, он не мог заставить себя открыть незамысловатую правду и только обронил: – Не говори ничего. Заткнись!

– Ладно. Извини.

Они замолчали. Все еще слышались гул самолетов и жуткая дробь зениток. Но вот очередной взрыв раздался дальше, потом еще дальше – бомбардировщики уходили…

Фрейзер успокаивался. Вскоре прозвучал отбой, и он, вздрогнув в последний раз, рукавом отер лицо и затих. В корпусе стояла тишина. Из окон никто не вопил и не свистел. Зэки, которые от страха костенели или сворачивались калачиком, теперь приподнимали головы, вытягивали руки, словно ощупывая ночную тишину, и в изнеможении опять валились на койки.

Зашевелились надзиратели – вылезли из укрытия, точно жуки из-под камня. Слышались их шаги по гаревому двору – медленные, запинающиеся, словно охранников изумляла невредимая тюрьма.

Дункан знал, что теперь услышит дребезжанье железных площадок под ногами мистера Манди, совершающего обход. Когда звон возник, он поднял голову, чтобы лучше слышать. В кромешной тьме камеры световая полоска под дверью казалась совсем бледной. Вот мистер Манди подошел и сдвинул заслонку глазка. Дункан понимал, что Фрейзер тоже все видит. Когда тот собрался что-то сказать, он зажал ему рот и не откликнулся на обычный шепот мистера Манди: «Порядок?» Вопрос прозвучал в другой раз, и в третий, прежде чем надзиратель сдался и неохотно ушел.

Дункан еще держал ладонь на губах Фрейзера. Пальцами он чувствовал его дыхание; потом медленно убрал руку. Оба молчали. Дункан вдруг осознал близость чужого теплого тела, ощутил соприкосновение его и своих ног, бедер, рук и плеч. Почти три года каждую ночь он в одиночестве лежал на узкой шконке. В тюрьме случались толчея и давка, на свиданиях он через стол касался пальцев Вив, однажды поручкался с капелланом. Сейчас невероятная близость к другому человеку должна была показаться странной, но не показалась. Дункан пригнул голову и шепнул:

– Все нормально?

– Да, – ответил Фрейзер.

– Пойдешь к себе наверх?

Фрейзер помотал головой.

– Нет еще…

Это вовсе не казалось странным. Они сдвинулись ближе. Дункан вытянул руку, и Фрейзер приподнялся, пропуская ее под голову. Они обнялись, легко и просто, словно не было тюрьмы и города, который бомбежкой и стрельбой разносит в куски, словно объятье мальчишек – это самая естественная вещь на свете.

– Зачем ты отдала ей свое кольцо? – спросила Микки.

Кей плавно переключила скорость.

– Не знаю. Жалко ее стало. Ладно, пустяки. Что такое кольцо по нынешним временам? – Она притворялась беспечной, но вообще-то уже сильно жалела, что отдала кольцо. Рука на баранке чувствовала себя голо, неуютно и несчастливо. – Может, завтра подскочу в больницу, погляжу, как она там.

– Надеюсь, еще застанешь, – хмыкнула Микки.

– Она сама так решила. – Кей смотрела на дорогу. – Это ее дело, нас не касается.

– Даже не понимала, что говорит.

– Все она прекрасно понимала. Ох, попался бы мне тот сучий боров, что ее выпотрошил! Еще б с дружком ее повидаться. – Машина подъехала к перекрестку. – Нам куда?

– Здесь не проедем. – Микки вгляделась в улицу. – Похоже, тут перекрыто. Дуй дальше.

Столь тяжелой смены не выпадало давно – все из-за лунной ночи. Отвезя Вив в больницу, они вернулись на Долфин-Сквер и тотчас выехали снова. В их районе разбомбило железнодорожную ветку; троих ремонтников, латавших ее с прошлого налета, убило, еще шестерых ранило. В одну ездку они забрали четверых, а потом их отправили к дому, где завалило семью. Двух женщин и девочку откопали живыми, а еще одну девочку и мальчика нашли мертвыми. Кей с Микки забрали трупы.

Теперь они ехали по новому вызову на улицу чуть восточнее Слоун-Сквер. Кей свернула за угол и почувствовала, как захрустело под колесами. Мостовая была усеяна щебнем, землей и битым стеклом. Кей двигалась еле-еле, а потом, увидев караульного, остановилась и опустила стекло.

Отметив его неспешную походку, она спросила:

– Опоздали?

Боец кивнул и отвел их к телам.

– Иисусе! – охнула Микки.

Мужчина и женщина погибли, возвращаясь из гостей. До их дома оставалось всего ярдов пятьдесят, сказал караульный. Улица изгибалась полумесяцем, обегая палисад, в который и угодила бомба. В щепки разнесло платан футов тридцать высотой; в домах выбило окна и входные двери, с крыш сорвало шифер – вроде бы этим и обошлось. Мужчину с женщиной подбросило в воздух. Мужчина грохнулся на мощенный плиткой пятачок перед окном подвального этажа. Женщину швырнуло к тротуару, и она повисла на ограждении, грудью упав на тупые концы железных штырей. Караульный прикрыл ее обрывком шторы, который удалось найти. Теперь он его сдернул, чтобы Кей с Микки рассмотрели тело. Кей взглянула и отвернулась.

Пальто и шляпку сорвало; лицо закрыто разметавшимися волосами, повисшие руки все еще в гладких и чистеньких вечерних перчатках. Посеребренное луной шелковое платье растеклось по тротуару, словно его хозяйка делала реверанс, но обнаженная спина вздулась от пропоровших тело железных штырей.

– Ограждение только здесь и осталось, – говорил боец, спускаясь к подвалу. – Вот же злосчастье, а? Проржавело, потому и бросили. Честно скажу, я даже не пытался ее снять. Видно же, мертвая. Надеюсь, померла сразу. А вот муж, вы не поверите, еще двадцать минут назад со мной разговаривал. Потому я вам и позвонил. Но гляньте, чего с ним.

Караульный убрал какую-то рванину, и они увидели мертвеца, который, подобрав ноги, спиной привалился к стене подвала. Он тоже был в вечернем одеянии: рубашка украшена аккуратно завязанной бабочкой, однако воротничок и почти весь пластрон заляпаны красным. Пыль, словно чепец, покрывала напомаженные волосы, но плясавший луч фонарика высветил оскальпированный край головы, залитой густой и блестящей, как джем, кровью.

– Вот уж картинка для соседей, высунься они из дома! – Караульный поцокал языком и оглядел Кей с Микки. – Не женская это работенка. Есть во что завернуть-то?

– Только одеяла.

– Одеяла-то напрочь изгваздаются, – бурчал он по дороге к машине. Затем что-то наподдал ногой. – Гляньте-ка, чего это? Дамочкина накидка, видать, сорвало. Можно бы… Ох, мать честная!

Они с Кей невольно пригнулись. Однако рвануло милях в двух к северу, взрыв отозвался лишь приглушенным ударом, за которым последовал грохот ближе: обваливались балки, соскальзывал шифер, мелодично звенело вдребезги разбитое стекло. Залаяла пара собак.

– Что это было? – крикнула Микки. Она уже добралась до фургона и вынимала носилки. – Какая-то заваруха?

– Похоже на то, – сказала Кей.

– Газопровод?

– Могу поспорить, фабрика, – возразил боец, потирая подбородок.