Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я говорил с ним каждый вторник. У нас были свои «Вторники». Он менял меня. Например, заставил перестать бояться вторников и вообще перестать подчинять действительность портретами дней недели, угадыванием характера людей по их именам или шагами по нужным трещинкам.
Да, все это длилось несколько десятков дней, миллион лет. А потом закончилось. Навсегда. Из-за меня.
1.36
Москва Б. Молчановка д. 15, кв. 19. Полине Федоровне Елфимовой.
Родная моя Полиночка! В городе немного стихло, наладилась охрана и я имел возможность пойти домой и немного отдохнуть от вчерашнего тревожного дня. Ой, какой это был день!
До темноты я был в Управлении. Печатал воззвания, пропуски, принимал воров и краденое, которым у нас буквально завален весь кабинет начальника.
С утра дело шло очень недурно.
Грабителей ловили и редко кого доставляли в Управление не избитыми. Били, что называется, «смертным боем», била милиция, била толпа, били свои же «товарищи» – солдаты и артиллеристы, трезвые и более рассудительные. Многих убили насмерть.
Днем стало хуже. Толпа перестала помогать, сама приняла участие в грабежах, солдаты бывшие на нашей стороне тоже перепились, заставили выпустить всех арестованных солдат и обстреливали здание милиции – к счастью, неудачно.
Кончилось тем, что артиллеристы на лошадях разгоняли толпу и пехотинцев (?), сами грабили магазины и увозили награбленное к себе в казармы на автомобилях.
Так было до вечера. К тому времени сформировались отряды красногвардейцев из железнодорожников, заводских рабочих, городских служащих, добровольцев и части учебной команды запасного полка. Тут-то и пошла охота.
Как странно, Полиночка! Офицеру русской армии пришлось бить своих же солдат. Нас было четверо: папа, я, мой дядя и еще один управский служащий, все в солдатской форме, с винтовками и револьверами. Ходили по всему городу, ловили солдат, били грабителей, уничтожали спирт.
К ночи из Ярославля приехал отряд красной гвардии в 250 человек. В городе стало тихо. К 4 часам утра наш «карательный отряд» был в городской управе и 4 часа мы спали как убитые.
На винном складе творилось что-то ужасное. Бочки со спиртом были подожжены – и жаждущие все-таки лезли туда, черпали спирт ведерками, накрывали шинелями, тушили и пили. Многие падали в бочки, много обгорело, обпилось до смерти. Это были не люди, а животные, хуже животных.
Спать хочется ужасно. Устал. Но допишу письмо и пойду опять. Не сердись, родная: это – дань порядочного человека. Не говорю «гражданина» – ибо далеко моя родина.
Целую тебя крепко, крепко
Твой Лешка.
Рыбинск, 8 декабря 1917.
3.82
– Кажется, тебе нравится Клотильда.
– Что это вдруг?
– Судя по записи, где вы выпиваете.
– Ничего подобного. Совсем нет. Даже близко.
– Ясно.
– Мы вместе пытаемся вскрыть систему. Не думаешь ли ты, что кто-то нужен мне, кроме тебя.
– Ясно.
Было холодно и ясно. Мы лежали, укутанные заячьей шерстью и октябрьским светом, я боялся пошевелить рукой – не только, чтобы Миа и дальше лежала на моем плече, но потому, что поведешь рукавом – а там ноябрь или совсем зима. Не было давным-давно дачного соснового дома, мы лежали в моей комнате в бывшем Подколокольном, но я был на даче в последний дачный день, когда уже все кончилось и вряд ли лето повторится. К тому же мы начали ссориться, и это было очевидно.
– Хорошо, всё в порядке. Давай про будущее. Я тебе погадаю.
– Это еще что?
– Что, никогда не гадал по книжкам?
– Ну гадал.
– Вот, что это? Дмитриев, стихи 1794–1825 годов. Прекрасно. Итак. Страница.
– Что?
– Что-что. Назови число.
– Сто девяносто один.
– Страница сто девяносто один. Итак.
В воскресенье я влюбился… —
Совпадает!
…В понедельник изменил,
В вторник чуть не удавился,
В среду мне успех польстил,
В четверток меня ласкали,
В пятницу познал я лесть,
А в субботу я с печали
В жертву жизнь хотел принесть.
Но, души любя спасенье,
Я раздумал в воскресенье.
Вот так, Мартын, твое расписание по дням недели на будущее. Ну что ты так смотришь, как будто кто-то умер. Это шутка, это книжка.
Мы обнялись и снова заснули, совсем ненадолго. Я проснулся от того, что она говорила то ли мне, то ли себе:
– А мне нагадали как-то по книжке: найду счастье под вывеской «Ремонт обуви». И я думаю, эта вывеска, если она и есть, не обязательно находится в нашей части земного шара. Может быть, она в другом городе, а может, совсем-совсем далеко. Может быть, в Австралии? Может быть, в Новой Зеландии. Я слышала: там так пахнут эвкалипты, что нужно заниматься только этим запахом. Или: жить у моря, прячась от прикроватного солнца. Как говорит в твоих записях Ан, жить каждый день по чуть-чуть. Чокаясь друг с другом бокалами – всякий раз, когда волна доходит до пальцев ног.
«Социальное жилье для военнослужащих возникнет в столице на месте ветхого района Китай-город, старые кварталы сносятся, на их месте вырастут инновационные многоэтажные помещения».
Это радиоточка на кухне вдруг стал работать сильно громче обычного.
– Представляешь? Чокаться и целоваться всякий раз, когда волна дотянется до пальцев ног.
– Каждые девять волносекунд.
«Мэр Камышлова спровоцировал панику в городе, опубликовав проект постановления по срочным захоронениям в условиях чрезвычайной ситуации или войны».
– Да и считать эти секунды не нужно. Там даже время у всех общее, ложишься на воздух и живешь на нем. И не надо жить составлением списка утрат, как переписью населения в Вифлееме.
– Брейгель?
– И ты бы мог поехать, уехать со мной. Туда, где нет «правил поведения на территории», в которой много воды.
– Молочные берега, кисельные реки.
«В Москве на ВДНХ установят две фигуры главы НКВД СССР Берии с имплантированными натуральными волосами».
– Что, слишком красиво заливаю? Но это все правда же.
«Прокуратура проверит нацистскую форму обезьяны, которая выступала в Ижевском цирке по заказу епархии».
– Лета стала главной рекой страны.
«Чиновники объяснили вымирание Саратовской области стремлением женщин получить образование и построить карьеру».
– Что, Лета?
– Это Ан так говорит. Но если мы уедем, мы никогда не сможем вернуться. Может быть, как-нибудь потом, чуть попозже?
– Да, не сможем. И пусть не сможем. Мы наконец поймем, что смертные, и будем жить.
– Но у меня же есть дело здесь.
