Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы - Юрий Жуков

Это был весьма своеобразный, динамичный, боевой спектакль. Он воспроизводил драматические события Великой французской революции, и главным героем пьесы был народ. Действие происходило одновременно с четырех сторон — на подмостках, сооруженных под крышей цеха, а публика стояла посередине, активно вмешиваясь в действие, поощряя своими выкриками актеров, подпевая им, вместе с ними бросаясь на штурм воображаемой Бастилии, негодуя, радуясь, торжествуя и отчаиваясь.

Слава об удачной премьере «Театра солнца» разнеслась далеко по Европе, и осенью 1971 года он был приглашен на гастроли в Лондон, где в его распоряжение была предоставлена сцепа «Раундхауз» — в прошлом железнодорож

ного депо, в котором сейчас выступают «авангардные» труппы. И там, в Лондоне, эту молодую, боевую труппу ждал заслуженный успех. Даже консервативная газета «Таймс» сочла нужным поместить благожелательную рецензию, в которой, между прочим, говорилось:

«В этом театре нет занавеса, нет декораций в традиционном понимании этого слова. Сцена представляет собой некоторое подобие цирковой арены, окруженной подмостками. Войдя в зал, зритель сразу начинает ощущать себя не сторонним наблюдателем происходящего, а частицей народа — того самого народа, который разрушил Бастилию, чтобы вымостить ее камнями Площадь Согласия; народа, который много раз на протяжении французской истории поднимался на борьбу за свою свободу… Тот, кто видел этот спектакль, может согласиться или не согласиться с ним, но не останется беспристрастным. Большое достоинство спектакля заключается в том, что он построен на народном фольклоре. Кроме того, он поражает изобретательностью, богатством выдумки, чувством юмора, динамичностью действия. Несмотря на то что он рассказывает об исторических событиях, спектакль приобретает острое социальное звучание…» [68]

Театральные новшества, провозглашенные и осуществленные «Театром солнца», перекликаются во многом с тем, что делают в наше время и некоторые другие передовые театральные труппы Франции, в частности лионская труппа Планшона.

Но есть и другое «авангардистское» направление, причем я не случайно беру это слово в кавычки: это новаторское но форме и даже ультрареволюционное — на словах! — течение, обещающее взорвать все устарелые каноны, не оставив от них камня на камне, в действительности подрывает саму суть театрального искусства, делает его стерильным, оглупляет, низводит до дешевой базарной клоунады и в конечном счете отвращает от него публику.

Я не хочу упрощать и вульгаризировать вещи: вполне возможно — и даже наверняка! — многие из этих «авангардистов» искренне верят в то, что они делают революционное дело. С другой стороны, если смотреть на все с чисто формальной стороны, нельзя отрицать, что иные из них достигают весьма любопытных и в своем роде интересных результатов — среди «авангардистов» есть люди высокоталантливые. Но во всяком деле важен конечный результат, а результат этот, как правило, негативен.

Вот почему мне хочется обстоятельно и объективно рассказать именно об этой стороне новшеств, которые пытаются внедрить во французское театральное искусство под влиянием всеобщего поветрия эскалации «вседозволенности» сегодняшние «авангардисты», используя по преимуществу импорт идей из США, Англии и Японии. Да, и Японии! Ибо определенные круги деятелей современного японского искусства, стремясь во что бы то ни стало идти в ногу с американскими «авангардистами» и старательно их копируя, весьма преуспели в разрушении театра.

Однажды летом 1971 года, прогуливаясь среди полузаброшенных павильонов старого парижского рынка, обреченных на снос, но пока еще использовавшихся для разного рода выставок и театральных представлений, я услышал протяжное печальное пение — это была знакомая японская мелодия. Сидя на каких‑то мешках, бедно одетые юноши и девушки с раскосыми глазами ели палочками вареный рис и пели свои песни. Рядом в курятпике кудахтали куры и горланил петух. На возвышении были расставлены какие‑то странные декорации; в центре стояли эмалированная ванна и стульчак из уборной. Повыше была подвешена на веревках еще одна ванна.

На столбе я прочел объявление. В нем сообщалось, что это театр из Токио — «самый радикальный и самый экспериментальный» театр «Тенжо–Сажики» под руководством тридцатипятилетнего режиссера Сюдзи Терояма, «человека с театром в зубах», как было сказано в объявлении. Он прибыл в Париж из Нанси, где участвовал в Восьмом Всемирном театральном фестивале, и будет показывать зрелище «Мария в норковой шубе». Рядом висел манифест, составленный Терояма. В нем провозглашалось, что авангардистская труппа «Тенжо–Сажики» ставит своей целью революционизировать театр. Она уже свергла диктатуру режиссеров и актеров, отказавшись от профес-

снонализации в искусстве и полностью перейдя к самодеятельности — в спектаклях труппы участвуют все желающие. Далее, труппа отвергла всякое использование пьес и сценариев — представление строится исключительно на импровизации. Сейчас «Тенжо–Сажики» борется с последними пережитками старого театра — она доказывает необходимость отказаться от театральных зданий: место актера — на улице!

«Мы уже проделали интересный опыт, — говорилось в манифесте. — Начинали игру на площади, потом вместе с публикой садились в автобус и продолжали играть в автобусе, потом сходили на конечной остановке, входили в чей‑либо жилой дом, с согласия хозяев вместе с ними принимали вечернюю ванну, продолжая при этом играть, затем вместе с ними ужинали, завершая по ходу ужина свое импровизационное представление. Таким образом мы достигаем максимального слияния искусства с жизнью».

Я не был на Восьмом театральном фестивале в Нанси, но прочел немало статей, посвященных ему во французской прессе. Судя по всему, в 1971 году этот фестиваль, в котором двадцать семь театральных трупп, прибывших во Францию со всех концов света, прошел под знаком торжества ультрамодернистских течений, причем эскалация «вседозволенности» там дала о себе знать весьма внушительно. «Авангардистские» труппы как бы соревновались одна с другой в своем неистовом стремлении разрушить, разбить вдребезги тысячелетние устои театрального искусства, не слишком заботясь о том, чтобы что‑то предложить взамен. Любопытно, что эти идеи вызвали самый горячий отклик в определенных театральных кругах Парижа, в которых превыше всего ценится любая новизна, предпочтительно с ультрамодернистским оттенком. Когда я приезжал в Париж в мае 1971 года, пять сцен французской столицы были заняты постановками театров–гостей, приглашенных туда после фестиваля в Нанси, — это были театры из США, Японии и даже Колумбии. Их наибольшей добродетелью была экстравагантность. Экстравагантность любой ценой!..

Та же токийская труппа «Тенжо–Сажики» 1 мая 1971 года предложила вниманию населения Нанси свое импровизированное выступление под названием «Самолет Соломона с человеческой тягой» (как правило, названия представлений этой труппы не имеют никакого отношения

к тому, что она показывает, и искать какого бы то ни было смысла в них — как, впрочем, и в содержании показа! — напрасный труд). Вот как описывалось в печати это представление:

«Нагие мужчина и женщина, стоя на площади, сажают семя из яблока, опуская его в расщелину между булыжниками. Затем, глядя в глаза друг другу и пятясь, они вычерчивают на мостовой мелом квадрат, длина стороны которого равна двум метрам. Часом позднее они удваивают размеры своего квадрата. Тем временем зрители видят, как развивается супружеская жизнь этой четы: мужчина и женщина то милуются, то дерутся. Мало–помалу на их «остров» проникают другие персонажи. Зрители, поднаторевшие в символике «авангардистского» театра, могут предположить, что актеры изображают первобытное общество: происходит открытие огня; люди одеваются в шкуры, сооружают хижину; один из них — почему‑то на велосипеде! — отправляется на поиски животных, которых будут приручать. Некоторые персонажи заняты тем, что пытаются определить размеры окружающего мира, другие объявляют, что они сооружают (?) время…»

Полному осуществлению замысла труппы помешал дождь, который разогнал и зрителей, и артистов. Но кое- какие элементы задуманного труппой дальнейшего представления все же уцелели: на одном из перекрестков появился человек в маске с бритой головой; в другом месте кружился мальчик, державший в руках длинный шест, к которому была привязана бумажная рыба; еще один мальчик водил по улице под дождем козу на веревке. Двое артистов с кочанами капусты в руках стучали в двери домов, требуя, чтобы их впустили для продолжения спектакля.

Еще одно представление труппы «Тенжо–Сажики» в Нанси называлось «Еретики». Оно было столь же сумбурным, причем на этот раз артисты сдобрили его такой сильной дозой эротики и откровенной порнографии, что описанию эта импровизация просто не поддается. Однако это была сенсация; о «своеобразии» и «изобретательности» японских новаторов с восхищением заговорили снобы от критики, и вот Сюдзи Терояма и его друзья уже в Париже…