Миры Роджера Желязны. Том 2 - Роджер Желязны

Добравшись до некого места посреди темноты, начинает человек подниматься по ступеням и через семь шагов оказывается на каменном возвышении. Трижды ударяет он по нему жезлом.

Вспыхивает свет, тусклый и оранжевый, дрожит по углам. Из конца в конец видны теперь стены огромной пустой залы.

Он переворачивает жезл и ввинчивает его в гнездо в поверхности камня.

Будь у тебя в зале той уши, услышали бы они некий звук, словно гудит летучая мелюзга, кружится-вертится над головой мошкара.

Но слышен звук этот лишь нашему человеку. Остальные — а числом их там поболее двух тысяч — мертвы.

Они поднимаются теперь из появляющихся на полу прозрачных прямоугольников, поднимаются бездыханными, с немигающими очами, возлежат в паре футов над землей, покоятся на незримых катафалках; и всех цветов их одежды, всех оттенков кожа, всех возрастов тела. И есть у одних из них крылья, у других — хвост, у третьих — рога или же длиннющие когти. Кое у кого найдется и весь этот набор; одним в тело встроены какие-то механизмы, другим — нет. Многие же выглядят как наш человек — без модификаций.

Он же облачен в желтые брюки и того же цвета рубашку без рукавов. Черны его ремень и плащ. Он стоит рядом со светящимся жезлом своего Хозяина и разглядывает мертвецов перед собою.

— Встать! — восклицает он. — Всем встать!

И смешиваются слова его с разлитым в воздухе гудением, и повторяются снова и снова, не как эхо, угасая, но настойчиво возвращаясь, с навязчивостью электрического зуммера.

Воздух наполняется движением. Разносятся стоны, раздается похрустывание суставов, потом возникает движение.

С шорохом и шуршанием, покряхтывая и растирая свои затекшие члены, они садятся, они встают.

И вот, затихают звуки и движения, и, словно незажженные свечи, застывают мертвецы у своих отверстых могил.

Человек спускается с возвышения, на секунду замирает перед ними, затем говорит: «За мной» — и идет назад тем же путем, что и пришел, оставив жезл своего Хозяина вибрировать в мутном воздухе.

По пути подходит он к женщине — высокой, злато-кожей самоубийце. Он заглядывает в ее невидящие глаза и говорит: «Ты знаешь меня?», — и оранжевые губы, мертвые губы, сухие губы движутся, шепчут: «Нет», но он вглядывается еще пристальнее и говорит: «Ты знала меня?», и воздух гудит от его слов — пока она не произносит «Нет» еще раз, и он проходит мимо.

Он спрашивает еще двоих: мужчину, который был в свое время старцем, в его левое запястье встроены часы, и черного карлика с рогами, копытами и хвостом козла. Но оба говорят «Нет», и он проходит мимо них, и они следуют за ним из огромной этой залы в другую, где лежит много других, в общем-то не ожидая, что их призовут на его Тысячелетний Канун в Доме Мертвых.

Человек ведет их. Он ведет вызванных им обратно если не к жизни, то к движению мертвецов, и они идут следом за ним. Они следуют за ним по коридорам и галереям, по залам, поднимаются по широким прямым лестницам и по лестницам узким, кривым спускаются, и приходят они наконец в Тронный Зал Дома Мертвых, где устраивает приемы его Хозяин.

Сидит Хозяин на черном троне из полированного камня, и металлические чаши с огнем стоят слева и справа от него. На каждой из двух сотен колонн, что выстроились в ряд в высоком его Зале, сверкает, мерцает факел, искрясь и постреливая кольцами дыма, который клубами поднимается кверху, сливаясь там в серое, беспокойное облако, полностью закрывающее весь потолок.

Неподвижен Хозяин, но пристально смотрит он, как проходит по залу человек, а за спиной у него — пять тысяч мертвецов; красные глаза не отрываясь следят за его приближением.

Человек простирается у его ног и не движется, пока Хозяин не обращается к нему.

— Ты можешь приветствовать меня и встать, — раздаются слова, каждое из них — резкий всплеск среди шумного придыхания.

— Славься, Анубис, Хозяин Дома Мертвых, — говорит человек и встает.

Анубис едва заметно кивает своей черной мордой, внутри нее сверкают белоснежные клыки. Алая молния, язык, выстреливает вперед, возвращается в пасть. Тогда встает псоглавец, и соскальзывают тени с его обнаженного мужского тела.

Он поднимает левую руку, и в Зал проникает гудящий звук и разносит его слова сквозь мерцающий свет и дым.

— Вы, мертвые, — говорит он, — будете сегодня развлекаться, дабы доставить мне удовольствие. Пища и вино проникнут сквозь ваши мертвые губы, хотя вы и не почувствуете их вкус. Ими наполнятся ваши мертвые желудки, ваши мертвые ноги пустятся в пляс. Ваши мертвые уста будут произносить слова, в которых для вас не будет никакого смысла, и вы будете сжимать друг друга в объятиях безо всякого удовольствия. Вы споете для меня, если я захочу. И вы уляжетесь обратно в могилы, когда я того пожелаю.

Он поднимает правую руку.

— Пусть же празднество начнется, — говорит он и хлопает в ладоши.

И тут же между колонн проскальзывают столы, уставленные яствами и напитками, а в воздухе разливается музыка.

И, подчиняясь его приказу, шевелятся мертвые.

— Ты можешь присоединиться к ним, — говорит Анубис человеку и садится обратно на трон.

Человек подходит к ближайшему столу, что-то съедает и выпивает бокал вина. Мертвецы танцуют вокруг него, но он с ними не танцует. Они шумят, но лишены слова их всякого смысла, и он в них не вслушивается. Он наливает себе еще один бокал вина, и Анубис не отрываясь следит, как он его выпивает. Он наливает себе и в третий раз; он медленно тянет вино, уставившись внутрь бокала.

Он не знает, сколько прошло времени, когда Анубис говорит:

— Слуга!

Он встает, поворачивается.

— Подойди! — говорит Анубис, и он послушно подходит.

— Можешь стоять. Ты знаешь, что сегодня за ночь?

— Да, Хозяин. Канун Тысячелетия.

— Твоего Тысячелетия. Сегодня мы празднуем годовщину. Ты отслужил мне полновесную тысячу лет здесь, в Доме Мертвых. Ты доволен?

— Да, Хозяин…

— Помнишь ли ты мое обещание?

— Да. Ты сказал, что если я верой и правдой отслужу тебе тысячу лет, ты вернешь мне мое имя. Скажешь мне, кем был я в Срединных Мирах Жизни.

— Извини, но я этого не говорил.

— Ты?..

— Я сказал, что дам тебе имя — какое-то имя; это же совсем не то.

— Но я думал…

— Какое мне дело, что ты думал. Ты хочешь имя?

— Да, Хозяин…

— …Но ты бы предпочел прежнее? К этому ты клонишь?

— Да.

— Неужто ты в самом деле думаешь, что кто-то, быть может, помнит твое имя спустя десять столетий? Полагаешь, что был достаточно важной фигурой в Срединных Мирах, чтобы кто-то записал твое имя; что оно для кого-то что-то значит?