Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

Теперь этруски, не дожидаясь призыва Ганнибала, сами предложили ему помощь.

— Не стоит особо на них рассчитывать, — небрежно сказал вечером Ганнибал, дождавшись отъезда послов, — Воинов они нам вряд ли предоставят, а вот продовольствие и свежих лошадей… Мы ведь столько их потеряли в проклятых болотах.

— Что будем делать дальше? — подрагивающим от нетерпения голосом спросил Магон.

— Фламиний уже знает, что мы здесь, — Ганнибал осторожно коснулся красной повязки, прикрывающей правый глаз, — и наверняка уже отправил гонцов ко второму консулу. Таким образом, Сервилий также вскоре объявится в Этрурии.

Гадзрубал Седой даже присвистнул сквозь зубы:

— Неужели ты собираешься ждать, пока обе армии соединятся?

— Нет, у меня несколько иные планы, — нарочито медленно сказал Ганнибал, и на лице его мелькнула недобрая улыбка, — Мы немного раззадорим Фламиния.

— Думаешь, он пойдет тебе навстречу? — удивленно вскинул брови Муттин.

— Да он просто напрашивается на это. — Ганнибал встал и принялся расхаживать по комнате, перечисляя особенности жизненного пути и характера римлянина — Гай Фламиний из так называемого плебейского рода, то есть простой человек, всего добившийся в жизни сам. Он ярый противник знатных семей, именуемых в Риме патрициями. Ко всему прочему, он еще не верит в богов и недобрые предзнаменования.

— Вполне мог быть пуном и нашим хорошим другом, — пробормотал Муттин.

— Уж точно нет. В остальном он обычный римлянин, и другие народы для него не существуют. Пятнадцать лет назад он был претором на Сицилии, потом впервые был избран консулом, упорно приписывает себе победу над инсубрами и крайне обижен на сенаторов, которые, придравшись к каким-то очередным небесным знамениям, отказали ему в триумфальном шествии. — Ганнибал поморщился и прочистил горло. — В действительности победой он обязан своим военным трибунам и центурионам, которые попросту пренебрегли его путаными приказами. Три года назад он стал цензором[145] и выстроил названную его именем дорогу, ведущую из Рима в Аримин, а также цирк на Марсовом поле[146]. В последние годы он нажил себе в Сенате много врагов, поскольку требовал запретить его членам заниматься весьма выгодной заморской торговлей.

— Все это замечательно, — скучающим голосом заметил Магон, подавляя зевок. — Но к чему нам эти сведения?

— Из них можно сделать следующий вывод: консул честолюбив, очень упрям и лишен чувства юмора. Он хочет всего добиться сам и приходит в ярость, узнав, что его не принимают всерьез, — Ганнибал издал короткий неприятный смешок и довольно потер руки, — Вот эти его качества мы и используем.

Через четыре дня войско достигло Арреция. Пламя пожаров взвилось над римскими поместьями и сохранившими верность Риму этрусскими селениями. Воины Ганнибала беспощадно истребляли жителей, уводили с собой их жен и осиротевших детей, угоняли скот и выгребали хранилища до последнего зерна. Получив тревожную весть, консул Сервилий приказал немедленно двинуться на юг по дороге, названной в честь его напарника. Гай Фламиний ждал подкрепления со смешанными чувствами, поскольку хотел, как и предполагал Ганнибал, в одиночку одержать над ним победу. По всем правилам военного искусства он полагал, что Ганнибал даст ему бой на плоских полях Этрурии, очень удобных для действий его конницы. Однако пун почему-то не захотел пройти западнее Арреция и двинулся по направлению к Риму. Всю ночь стратег, Антигон и Созил, памятуя об особенностях характера консула, сочиняли грубый и оскорбительный для него стишок, и всю ночь палатка сотрясалась от громовых раскатов хохота. Утром разведчики Магарбала захватили дюжину пленных и после допроса отпустили троих из них, приказав непременно передать консулу запечатанный свиток. Он содержал тот же текст, что и почти сотня листов папируса, открыто переданных отпущенным римским всадникам.

— Ослица говорит, что Гай прекрасно ее оплодотворяет и вскоре она понесет от него, — перевел Антигон под громкий смех стоявших вокруг военачальников.

Все получилось именно так, как они и предполагали. Разоренные поля и селения союзных этрусков, которые Фламиний обязан был защищать, откровенное презрение, которое продемонстрировал как бы не заметивший консула Ганнибал, и вдобавок корявые издевательские стихи, втихомолку зачитываемые легионерам по всему огромному лагерю, — и в итоге консул, не дожидаясь подхода армии Сервилия, бросился догонять войска Ганнибала.

Узнав об этом, стратег по одним только ему ведомым причинам приказал идти не столь стремительным маршем, затем велел вновь ускорить его и вечером четвертого дня западнее Кортоны повернуть на восток и разбить лагерь на северном берегу Тразименского озера. Сдавленная его огромной чашей с одной стороны и высоким холмом — с другой долина представлялась ему весьма благоприятным местом для сражения.

С наступлением темноты вернулись конные разъезды Магарбала и доложили, что передовые отряды римлян уже приближаются к гряде холмов и что их дозорные обосновались на близлежащих высотах, откуда были хорошо видны горящие в лагере пунов костры. На этот раз не было никакого военного совета. Ганнибал просто отдавал распоряжения, и его поразительное спокойствие постепенно передавалось окружающим. Даже галлы, необузданные галлы, привыкшие уже, правда, беспрекословно выполнять распоряжения пунов, вопреки обыкновению не шумели, а просто разговаривали у ярко пылавших костров..

Антигону Ганнибал сказал почти те же слова, что и накануне битвы при Треббии:

— Ты останешься в лагере, Тиггс, с двумя тысячами ливийцев и тысячью иберов. Проследи, чтобы не гасли огни, Пусть римляне думают, что все войско пробудет здесь до утра.

Незадолго до полуночи Магарбал и Муттик получили приказ вместе с легковооруженными воинами бесшумно переместиться по берегу озера на восток и расположиться на замыкавшем долину холме. У входа в нее разместилось разношерстное пешее галльское воинство во главе с Магоном, Гимильконом, Ганнибалом Мономахом и Гадзрубалом Седым. Им придали часть нумидийской конницы и галльских всадников под предводительством Карталона и Бонкарта. Сам Ганнибал с остальной частью войска встал на основных, тянувшихся параллельно берегу высотах.

Антигон всю ночь бродил по лагерю, тщательно выполняя указание стратега. Резкие порывы ветра раздували неугасавшие костры, заставляя их подняться высоким: пламенем. Вспышки огня озаряли потрескавшиеся от солнца и ветра лица воинов, нахмуренные брови и недобро сверкавшие глаза. На рассвете над землей пополз густой белый туман. Антигон с горящей головней подошел к воротам и долго рассматривал зыбкие очертания долины. Теперь он понял хитроумный замысел Ганнибала. Из этой западни был только один выход: не заходить в нее. Но едва ли Фламиний был способен на такой разумный поступок.

Так оно и получилось. Получив донесение своих разведчиков о мерцающих в ночи в лагере пунов кострах, консул решил застать их врасплох еще во время завтрака. Как только вся походная колонна римлян втянулась в долину, раздался такой страшный шум, что Антигон был вынужден заткнуть уши.

Наконец лучи утреннего солнца залили местность розово-молочным светом, и на вершинах холмов сразу засверкали искрами доспехи, оружие и знаки отрядов прятавшихся там в засаде воинов. Одновременно взревели трубы пунов и хрипло запели боевые рожки римлян. С запада с оглушительным лязгом и звоном на них ринулись катафракты Ганнибала, стремившиеся отсечь шедших в хвосте легионеров. Засуетились, срывая голос в крике, центурионы, но всадники в сверкающих доспехах уже опрокинули ряды римлян и стали пробиваться все дальше и дальше, не позволяя им выстроиться хоть в какое-то подобие боевых линий. Следом уже накатывалась первая волна тяжеловооруженных ливийцев и иберов.

Ночью Антигон хорошо позаботился об укреплении лагеря, и теперь оставленные под его началом воины легко отбили все попытки легионеров захватить его. Кони и люди спотыкались и падали на отлогих каменистых скатах холмов, и после двух попыток римляне отказались от этой безнадежной затеи. Антигону было больно смотреть на валявшиеся на подступах к лагерю трупы и бившихся о землю, пытавшихся встать окровавленных коней. Он отвернулся и с некоторым удовлетворением подумал, что война еще не успела окончательно ожесточить его сердце. С соседней, расположенной чуть восточнее гряды холмов донесся звон оружия и оглушительный рев. Там вместе с нумидийцами готовились к битве галлы. Среди них было много инсубров, хорошо помнивших, как Фламиний шесть лет назад безжалостно расправился с ними, не щадя стариков, женщин и детей.

Через несколько минут, казалось, вся долина загудела и задрожала от ударов копыт их коней. Антигон был, наверное, единственным, кто сумел в этом грохоте уловить гул небольшого землетрясения, разрушившего несколько окрестных селений.