Том 1. Стихотворения - Василий Жуковский

Мечта («Всем владеет обаянье…»)*

Всем владеет обаянье!Все покорствует ему!Очарованным покровомОблачает мир оно;Сей покров непроницаемДля затменных наших глаз;Сам спадет он. С упованьем,Смертный, жди, не иcпытуй.

«Поэт наш прав…»*

Поэт наш прав: альбом — кладби́ще*,В нем племя легкое певцовПод легкой пеленой стиховНаходит верное жилище.

И добровольным мертвецомЯ, Феба чтитель недостойный,Певец давно уже покойный,Спешу зарыться в ваш альбом.

Вот надпись: старожил московский,Мучитель струн, гроза ушей,   Певец чертей   ЖуковскийВ альбоме сем похоронен;Уютным местом погребеньяВесьма, весьма доволен онИ не желает воскресенья.

К Ив. Ив. Дмитриеву*

Нет, не прошла, певец наш вечно юный,Твоя пора: твой гений бодр и свеж;Ты пробудил давно молчавши струны,  И звуки нас пленили те ж.

Нет, никогда ничтожный прах забвеньяТвоим струнам коснуться не дерзнет;Невидимо их Гений вдохновенья,  Всегда крылатый, стережет.

Державина струнам родные, пелиОни дела тех чудных прошлых лет,Когда везде мы битвами гремели  И битвам тем дивился свет.

Ты нам воспел, как «буйные Титаны*,Смутившие Астреи* нашей дни,Ее орлом низринуты, попранны;  В прах! в прах! рекла… и где они?»

И ныне то ж, певец двух поколений,Под сединой ты третьему поешьИ нам, твоих питомцам вдохновений,  В час славы руку подаешь.

Я помню дни — магически мечтоюБыл для меня тогда разубран свет —Тогда, явясь, сорвал передо мною  Покров с поэзии поэт.

С задумчивым, безмолвным умиленьемТвой голос я подслушивал тогдаИ вопрошал судьбу мою с волненьем:  «Наступит ли и мне чреда?»

О! в эти дни, как райское виденье,Был с нами он, теперь уж не земной,Он, для меня живое провиденье,  Он, с юности товарищ твой.

О! как при нем все сердце разгоралось!Как он для нас всю землю украшал!В младенческой душе его, казалось,  Небесный ангел обитал…

Лежит венец на мраморе могилы;Ей молится России верный сын;И будит в нем для дел прекрасных силы  Святое имя: Карамзин.

А ты цвети, певец, наш вдохновитель,Младый душой под снегом старых дней;И долго будь нам в старости учитель,  Как был во младости своей.

Орел и голубка*

(басня)

С утеса молодой орел  Пустился на добычу;Стрелок пронзил ему крыло,  И с высоты упал  Он в масличную рощу.   Там он томился   Три долгих дня,   Три долгих ночи   И содрогался   От боли; наконец   Был исцелен  Живительным бальзамомВсеисцеляющей природы.Влекомый хищничеством смелым,  Приют покинув свой,Он хочет крылья испытать…  Увы! они едваЕго подъемлют от земли,И он в унынии глубоком  Садится отдохнуть  На камне у ручья;Он смотрит на вершину дуба,  На солнце, на далекий   Небесный свод,И в пламенных его глазах   Сверкают слезы.

Поблизости, между олив,  Крылами тихо вея,Летали голубь и голубка.  Они к ручью спустились  И там по золотому  Песку гуляли вместе.   Водя кругом  Пурпурными глазами,  Голубка наконецПриметила сидящего в безмолвном  Унынии орла.Она товарища тихонько   Крылом толкнула;Потом, с участием сердечным  Взглянувши на страдальца,   Ему сказала:  «Ты унываешь, друг;О чем же? Оглянись, не все ли,   Что нам для счастия   Простого нужно,   Ты здесь имеешь?Не дышат ли вокруг тебяБлагоуханием оливы?Не защищают ли зеленойПрозрачной сению своей  Они тебя от зноя?  И не прекрасно ль блещет  Здесь вечер золотойНа мураве и на игривых   Струях ручья?Ты здесь гуляешь по цветам,Покрытым свежею росою;   Ты можешь пищу  Сбирать с кустов и жаждуВ струях студеных утолять.   О друг! поверь,Умеренность прямое счастье;  С умеренностью мы  Везде и всем довольны». —«О мудрость! — прошептал орел,В себя сурово погрузившись, —Ты рассуждаешь, как голубка».

Д.В. Давыдову, при посылке издания «Для немногих»*

Мой друг, усастый воин,Вот рукопись твоя;Промедлил, правда, я,Но, право, я достоин,Чтоб ты меня простил!Я так завален былБездельными делами,Что дни вослед за днямиБежали на рысях,А я и знать не знаю,Что делал в этих днях.Все кончив, посылаюТебе твою тетрадь;Сердитый лоб разгладьИ выговоров строгихНе шли ко мне, Денис!Терпеньем ополчисьДля чтенья рифм убогихВ журнале «Для немногих».В нем много пустоты;Но, друг, суди не строго,Ведь из немногих тыТаков, каких немного.Спи, ешь и объезжайКоней четвероногих,Как хочешь — только знай,Что я, друг, как не многихЛюблю тебя. — Прощай.

Ночной смотр*

В двенадцать часов по ночамИз гроба встает барабанщик;И ходит он взад и вперед,И бьет он проворно тревогу.И в темных гробах барабанМогучую будит пехоту:Встают молодцы егеря,Встают старики гренадеры,Встают из-под русских снегов,С роскошных полей италийских,Встают с африканских степей,С горючих песков Палестины.

В двенадцать часов по ночамВыходит трубач из могилы;И скачет он взад и вперед,И громко трубит он тревогу.И в темных могилах трубаМогучую конницу будит:Седые гусары встают,Встают усачи кирасиры;И с севера, с юга летят,С востока и с запада мчатсяНа легких воздушных коняхОдин за другим эскадроны.

В двенадцать часов по ночамИз гроба встает полководец;На нем сверх мундира сюртук;Он с маленькой шляпой и шпагой;На старом коне боевомОн медленно едет по фрунту:И маршалы едут за ним,И едут за ним адъютанты;И армия честь отдает.Становится он перед нею;И с музыкой мимо егоПроходят полки за полками.

И всех генералов своихПотом он в кружок собирает,И ближнему на ухо самОн шепчет пароль свой и лозунг;И армии всей отдаютОни тот пароль и тот лозунг:И Франция — тот их пароль,Тот лозунг — Святая Елена.Так к старым солдатам своимНа смотр генеральный из гробаВ двенадцать часов по ночамВстает император усопший.

Ермолову*

Жизнь чудная его в потомство перейдет:Делами славными она бессмертно дышит.Захочет — о себе, как Тацит, он напишетИ лихо летопись свою переплетет.

<Из альбома, подаренного графине Растопчиной>*