Путешествие налегке - Туве Янссон

Апельсины были поданы очень красиво, на черенке каждого плода сохранились зеленые листья. Виктория взяла один и сказала, что Хосе в самом деле сделал все, что в его силах.

— Ерунда, — ответила X. — Он думает, что мы туристы. Ни один местный житель не ест апельсины.

Виктория сказала:

— Это была моя идея, а вовсе не Хосе. Апельсины следует понимать как своего рода символ, как декорацию.

— Какой же символ?

— Быть может, как мечту, как представление о райском дереве. Как нечто недоступное. Я здесь постоянно думаю об апельсинах.

— Я почти понимаю! — воскликнула Жозефина. — Ни в малейшей степени не зазорно, если на столе стоят апельсины! В России на стол ставят яблоки. Я знаю, что имеет в виду Виктория. О, она необыкновенная.

— Какая новость! — чрезвычайно сухо произнесла X.

На проселочной дороге прямо под верандой остановилось несколько мальчишек, они показывали пальцем на веранду и время от времени выкрикивали какие-то слова по-испански.

— Чего они хотят? — спросила Виктория.

X. взглянула на Жозефину и с удовольствием объяснила:

— Они говорят, что там сидит тетенька, которая устроила спектакль на карнавале, ну та, что танцевала рядом с бандитским автомобилем…

— Они имеют в виду ее, а не меня! — воскликнула Жозефина. — Это она так вела себя, верно? Виктория, вы же знаете, как все было!

Виктории внезапно захотелось сделать замечание, сказать: «Девочки, девочки!» Но она сдержалась.

Из ресторана вышел Хосе и прогнал мальчишек, вылив на них поток возмущенных слов на испанском языке.

Но вот солнце скрылось за горами, и в тот же миг стало по-вечернему прохладно. Внезапно рассердившись, Виктория сказала:

— Дорогие дамы! Для меня этот карнавал был чем-то совершенно невероятным. И я понимаю, что веселый праздник подобного рода может кого угодно заставить потерять голову и действовать необдуманно. Поверьте мне, я теряла самообладание гораздо чаще, чем мне бы хотелось. Но потом я обычно пытаюсь забыть о случившемся и надеюсь, что другие тоже забудут.

Она подала знак Хосе, он вошел с новой бутылкой, а она сказала:

— Это очень хорошее вино. Его пьют в спокойном и задумчивом настроении. Дорогие дамы, за что мы будем пить?

— За вас, Виктория! — воскликнула Жозефина. — За справедливость! За справедливость, которая все-таки всегда торжествует!

Она наверняка выпила несколько рюмок, прежде чем выйти из дому… на всякий случай.

— А как вам нравится ее новая прическа? — спросила X., не притрагиваясь к своему вину.

Виктория поправила X.:

— Как вам нравится новая прическа Жозефины? Я считаю, что она молодит ее.

Тут она почувствовала, что очень устала, и решила переложить всю дальнейшую ответственность за ужин на своих гостей. Извинившись, она встала и, спасая себя, направилась в дамскую комнату. Вид из окошка здесь был так же красив, как и на веранде, но она не обратила на него особого внимания. Собственно говоря, немного жестоко было оставить их наедине друг с другом, с таким же успехом я могла бы не уходить. Теперь они сидят и молчат. Я потерпела неудачу. Мне бы надо научиться оставлять людей в покое, пусть они устраивают свои спектакли сами для себя. А я словно овчарка, которая носится сломя голову, желая собрать все стадо и навести порядок. Эта мысль позабавила Викторию. Она решила заказать коньяк к кофе.

Когда она проходила обратно через кафе, навстречу ей вышел Хосе и шепотом заговорщика спросил:

— Как дела?

— Вероятно, наладятся, — ответила Виктория, — полагаю, все будет хорошо. Еда, вино, интерьер, все великолепно. Я думаю, мы возьмем немного коньяку к кофе.

Ее гостьи сидели прямые, как свечи. Разговор у них явно был нелегкий.

— Дорогая Виктория, — сказала Жозефина. Чувствовалось, что она напряжена. — Мы тут подумали…

— Во-первых, спасибо, — оборвала ее X.

— Да, мы хотим поблагодарить вас за вашу неслыханную любезность и великодушие, это был удивительный ужин, такой изысканный, каждая деталь продумана…

— Минутку, — сказала X., — вам надо собраться с мыслями. Короче говоря, Виктория, вы дали нам шанс. Можно ли представить себе, что Жозефина и я теперь по-прежнему будем плохо относиться друг к другу?

— Невозможно, — ответила Виктория. — От всей души надеюсь. А вот и коньяк! За что мы выпьем на этот раз?

— Ни за что, — ответила Жозефина. — Я слишком много болтала. Думаю, мне пора домой. Собаки весь вечер были одни.

— У них слишком короткие ножки, — заметила X.

Виктория подняла рюмку и сказала:

— Дорогие дамы, вы занимаетесь ерундой. Полагаю, что после кофе мы посвятим себя исключительно созерцанию сумерек.

Они прошли через кафе, где все беседы тут- же смолкли, и вышли на площадь.

— Холодно, — сказала Жозефина и попыталась застегнуть шиншиллу на шее Виктории.

— Перестаньте! — сказала X. — Виктория сама знает, мерзнет она или нет. Перестаньте делать вид, будто вы очень заботливы.

Жозефина взорвалась:

— Вы думаете, что всё знаете лучше всех! Вы ничего не знаете о Виктории, вообще ничего! — И она, оставив их, пошла одна по переулку.

— Не обращайте внимания, — сказала Виктория. — Пожалуй, утром она все поймет.

— Вы так думаете?

— Да, я так думаю. Утром все может измениться.

Виктория не стала объяснять подробней, что для нее каждое новое утро — своего рода радостный вызов жизни, то же самое, что новые начинания, неожиданные сюрпризы, пожалуй, даже новое понимание жизни, да просто-напросто все в мире ужасно интересно и увлекательно. Но в этот вечер она и так разглагольствовала более чем достаточно. И теперь она упомянула лишь, что Хосе обещал после девяти часов принести дрова, ей нужно еще подмести патио и попросить его сложить дрова в том углу, где растут бугенвиллеи. X. улыбнулась:

— Ерунда, моя дорогая Виктория! Вы говорите о незначительных вещах, не так ли? Сколько мелких огорчений и забот! Каждый новый день заполнен то одним, то другим; посмотрите на Жозефину, вот она идет. Полдня выгуливает своих собачонок и слушает оперы, а остальные полдня бегает на никому не нужные приемы. Все это, чтобы почувствовать себя оскорбленной, не сходить ни у кого с языка, крепко держаться за свою маленькую гордость… А вы, вы, которая — подлинная Виктория, вы опускаетесь до того, чтобы демонстрировать всем доброжелательную терпимость, да, насмотрелась я на вас тогда, в той машине! Подождите, не надо слов, я понимаю, что такой, как вы, трудно произнести «нет», но у вас нет никакой идеи, ни у кого из вас нет всепоглощающей идеи, вы смешиваете ваши напитки и ваши чувства с водой. Разве вы не понимаете, что у вас нет ни одной-единственной яркой, ничем не разбавленной идеи.

Они пошли дальше и наткнулись на Жозефину. Она сидела на ступеньке длинной лестницы, которая вела наверх, к ее дому.

Виктория сказала X.:

— Идеи бывают разные. Ненавидеть колонию — идея не особо привлекательная. Вообще-то она, как мне кажется, к этому времени уже хорошенько разбавлена. Вы должны создать новую идею, по возможности более пригодную для жизни. Или, разумеется, отказаться вообще.

— Что вы подразумеваете под этими словами — «отказаться вообще»?

— Ну, допустим, найти себя в том, чтобы быть совершенно обыкновенной, полагаю, это достаточно интересно.

— Ха-ха, вот видите, — сказала Жозефина, — совершенно обыкновенной, как Виктория. Это и есть необыкновенно.

X. помогла ей подняться на ноги и сказала:

— Да-да. Пойдемте же. Спокойной ночи, Виктория.

— Спокойной ночи.

Виктория постояла некоторое время, глядя, как они вместе поднимаются наверх по длинной утомительной лестнице.

Многие видели их в тот вечер…

На следующей неделе X. была приглашена к Уайнрайтам. И даже к леди Олдфилд, хотя в круг избранных она не вошла, прежде чем колония не убедилась в том, что мисс Смит обладает определенными интересными особенностями характера, которые самым приятным образом могут подстегнуть их светскую жизнь. Но произошло это лишь осенней порой.

Shopping[89]{38}

Время было пять часов утра. По-прежнему стояла пасмурная погода. И ужасная вонь, казалось, становилась все сильнее и сильнее. Эмили шла обычным путем — вниз по улице Робертсгатан к продуктовому магазину Блума, осколки стекла хрустели под подошвами ее башмаков, и она решила, что каждый день будет разнашивать их, чтобы было удобнее ходить. Только бы ей выкроить время для этих вечных закупок. У них был довольно большой запас консервов в кухне, но в такие времена никогда не знаешь, подумала Эмили. Перед магазином Блума, просто на удивление, оставалось еще большое зеркало; Эмили на минутку остановилась и поправила волосы. Собственно говоря, никто теперь не мог бы больше утверждать, что она толстая, скорее полная, пышная, как говаривал Криссе. Плащ на ней сидел гораздо лучше. Он был зеленый, и подходил по цвету ее хозяйственным сумкам. Эмили взобралась на высокую груду кирпича вперемешку с песком и строительным раствором и шагнула дальше через окно. Тут были протухшие съестные припасы, которые скверно пахли. Она тотчас заметила: они снова побывали здесь, полки были почти пустые. Квашеная капуста не привлекла их внимания, и она набила оставшимися банками обе сумки, забрала последние пачки стеариновых свечей и — мимоходом — новую щетку для мытья посуды и шампунь. Сок закончился, так что теперь Криссе придется сказать, чего он хотел бы от речной воды… Можно было пойти к Лундгрену и посмотреть в том магазине, но идти туда довольно далеко. В другой раз… Чтобы, во всяком случае, хорошенько использовать утро, Эмили заглянула в «Шестерку», оставила сумки на нижнем этаже и поднялась выше этажом к Эрикссону. Дальше было не пройти. Очень удачно, что Эрикссоны оставили дверь открытой, когда покидали свой дом. Эмили знала, что здесь брать больше нечего; она побывала тут уже давным-давно, но уютно было посидеть и дать отдых ногам на красивом диване в общей комнате. Хотя диван больше не был красив — весь в пятнах и изрезан ножом, это сделали они, другие. Как бы там ни было, Эмили пришла первой. И она испытывала такое великое почтение к красоте этих спокойных комнат, что ничего не взяла с собой отсюда, кроме еды. Позднее, когда все было уничтожено и изгажено, она спасала то одно, то другое, чтобы украсить кухню у себя дома и порадовать Криссе. На этот раз она взяла с собой стенные часы в стиле рококо, они остановились в пять часов — время ее шопинга. Ничего другого в доме не было, то было хорошее, надежное время.