Фабрика офицеров - Ганс Кирст

— В движение человечество приводят только великие мысли, — сказал капитан Ратсхельм.

— К примеру, мысли фюрера, — подтвердил фенрих Хохбауэр.

Ратсхельм кивнул головой.

— Но великие дела, — продолжал он, — лишь те, которые удерживают человечество в движении.

— Если бы все офицеры думали так, как господин капитан, — заметил Хохбауэр с благородным подъемом в голосе, — то мы эту войну уже выиграли бы. Но, к сожалению, не все офицеры так думают.

Капитан Ратсхельм поник головою, как при настоящем трауре. Он неукоснительно придерживался тезиса: все офицеры думают так, как положено думать офицерам. Возможно, конечно, что некоторые из них выражают свои мысли несколько иначе, чем он. Но при всех условиях позиция, взгляды офицеров всегда ясны, безупречны, чисты.

Далее он говорил, что если эта война до сих пор еще не выиграна, то это зависит не от офицеров, не от унтер-офицеров и даже не от солдат, руководимых этими офицерами. Если имеются обстоятельства, тормозящие достижение победы, то их нужно искать где-то в другом месте: в досадном превосходстве сил противника, слабой подготовке пополнения, в безголовых штафирках на гражданских постах, которые терпят вокруг себя нытиков и маловеров, в целых толпах блуждающих по рейху иностранных рабочих, которые позволяют провоцировать себя коммунистам и другим изменникам родины и присяги. И так далее и тому подобное, но отнюдь не в офицерах.

Все это капитан Ратсхельм сказал бы любому фенриху. Но Хохбауэр был в его глазах завидным исключением. Он думал и действовал уже как офицер.

— Мы, офицеры, — говорил поучающе Ратсхельм, — стремимся к совершенству. Но образованным из нашей среды, к числу которых я отношу и себя, не всегда удается стать полным совершенством. В лучшем случае нам удается лишь приблизиться к этому совершенству. Но общая масса офицеров, приближающихся к таким рубежам, должна все увеличиваться.

Капитан Ратсхельм наслаждался возвышенными речами. Он чувствовал себя во время уроков почитаемым и любимым фенрихами примерно так же, как благодарные школяры боготворят некоторых своих учителей.

Ему вспоминался Платон, который, сидя у ног Сократа, внимательно слушал его речи, чтобы в последующем сделать своего учителя бессмертным.

Это сравнение наполняло радостью Ратсхельма. О таких блестящих лекциях он лишь мечтал при поступлении в военную школу. Как ему казалось, его распирали познания и мудрость, и тем не менее он был вынужден выполнять здесь роль извозчика. Он должен был согласиться вдалбливать фенрихам основы офицерской этики. При этом он старался создать такой тип школы, в которой распространялись бы его тяжелые для понимания тезисы и философия солдатского воспитания. До последнего времени это ему не удавалось. И наконец на его жизненном пути попался Хохбауэр, этот благородный юноша, имя которого с этого времени не сходит с уст капитана.

— Совершенство, так сказать, является высшей целью, и достигнуть ее, не избавившись от всего несовершенного, невозможно. Вы понимаете, что я хочу этим сказать. Слабости присущи человеку. Даже среди двенадцати апостолов Христа нашелся один Иуда, предатель. Но мы не будем вдаваться в церковные истории, не правда ли? В конце концов, мы являемся первой нацией, покончившей со средневековыми порядками. Нами начинается новая блестящая глава мировой истории. Вы так не считаете, мой дорогой Хохбауэр?

Хохбауэр считал только так.

— Господин капитан, — проникновенным голосом с благодарностью говорил фенрих, — господин капитан, вы окончательно внесли необходимую ясность и убедили меня, что это именно так. Какие значительные высказывания, какая глубина мысли в тезисе, высказанном вами, господин капитан: совершенства можно достигнуть, лишь отвергая несовершенное. Это напоминает мне давно прочитанную историю, которая тем не менее волнует меня до сих пор. Офицер армии Фридриха Великого сидел однажды в кабаке и услышал, как другой офицер ругает короля. Он встал, выхватил пистолет и пристрелил предателя со словами: «Негодяй тот, кто не чтит своего короля!»

— Да, — промолвил капитан Ратсхельм нравоучительно, — это были великие, исторические времена.

— Но, господин капитан, германский дух не должен умереть! — промолвил фенрих, весь сияя.

Капитан Ратсхельм многозначительно кивнул, подтверждая сказанное Хохбауэром, хотя он почти не слушал его. В этот момент капитан был погружен в мысли о героическом прошлом, о матерях спартанцев, которые были счастливы, если им приносили мертвых сыновей, убитых в грудь, а не в спину. Он думал о великом короле, который кричал своим солдатам: «Ребята, я вам обещаю бессмертие!» — о гвардии, которая умирает, но не сдается; о кайзере, который требовал от солдат стрелять в отцов и братьев, если он прикажет. Это был мир капитана Ратсхельма, лучший из всех миров.

Эльфрида Радемахер с наслаждением потянулась. Она лежала прислонившись к груди Карла Крафта.

— Как хорошо, — промолвила она.

Он тоже находил все отличным. На пять минут он забыл обо всем, кроме лежавшей рядом с ним женщины. Исчезли война, школа, маленький город и убогая комната, в которой они находились. Это была квартира Эльфридиной подруги, которая ушла со своим знакомым в кино. Позабыт был муж этой подруги, всегда очень занятой железнодорожник, перевозивший в настоящее время солдат и военные грузы по просторам Германии.

Они лежали, изнеможенные, на кушетке, и им казалось, что их сердца готовы выпрыгнуть из груди, так громко они стучали. Но внезапно они услышали стук совсем иного характера. Кто-то барабанил кулаком в дверь, и высокий громкий мужской голос повторял:

— Наконец-то я тебя поймал! Ты мне за все ответишь, потаскушка! Немедленно открывай дверь! Я убью твоего хахаля!

Эльфрида и Карл вскочили. Они с беспокойством прислушивались и растерянно смотрели друг на друга.

— Это, вероятно, вернулся муж моей подруги, ее железнодорожник, — предположила Эльфрида.

Это предположение подтвердилось. Железнодорожник колотил в дверь с такой силой, что, казалось, мог сдвинуть с места целый товарный поезд.

— Я застал тебя на месте преступления, паршивая свинья, — рычал мужчина. — А проходимцу сейчас же сверну шею! Я застрелю его, как шелудивого пса, и тебя вместе с ним. Ты, грязная тварь!

Крафт подошел к двери и сказал:

— Не орите же так! Сбежится весь дом. Вашей жены здесь нет.

— Что? — загремел железнодорожник с возмущением. — Вы что, хотите меня купить, считаете меня идиотом? Я же собственными глазами видел ее сквозь замочную скважину!

К двери подбежала Эльфрида и крикнула:

— Я не ваша жена! Будьте благоразумны!

Но разъяренный железнодорожник не хотел слушать никаких призывов к благоразумию. Его честь была затронута — в этом не было сомнений.

— Я тебе покажу, проститутка, как еще и прикидываться посторонним человеком!

Крафт понял, что угомонить разбушевавшегося ревнивца, жаждавшего мести за свою поруганную честь, не удастся. Нужно было быстрее одеваться и по возможности целыми уносить ноги.

Тем временем крик хозяина комнаты взбудоражил весь дом. Полюбоваться на даровое представление выскакивали многочисленные зеваки. Одни возмущались, другие ожидали драки. Все возрастал угрожающий гул голосов, кое-кто ругался. Обстановка накалялась.

А разошедшийся железнодорожник продолжал орать:

— Дайте мне пистолет — я уложу эту суку и ее любовника!

Некоторые хотели успокоить его, по крайней мере, попытки уговорить хозяина квартиры были слышны через дверь. Эльфрида и Карл с лихорадочной поспешностью одевались. Железнодорожник как сумасшедший прыгал перед дверью.

— Дай я все улажу, — промолвила Эльфрида.

Карл Крафт покачал головой.

— Это мужское дело! — решительно заявил он.

Осторожно повернув ключ, он стремительно открыл дверь как раз в тот момент, когда разъяренный хозяин бросился на нее. Не найдя опоры, он пролетел в дверной проем и растянулся в комнате на ковре. Крафт поспешил вновь закрыть дверь изнутри. При этом он должен был оттолкнуть некоторых зрителей, которые пытались проникнуть в помещение вслед за хозяином. С этой целью он схватил первого попавшегося и, используя его, как шар в кегельбане, бросил на остальных, выталкивая их из комнаты.

Карлу пришло в голову использовать немецкую привычку подчиняться. С этой целью обер-лейтенант подошел к железнодорожнику и начал его строго рассматривать.

Мститель за свою поруганную честь был заметно смущен, и совсем не падением на собственный ковер. Неожиданный оборот событий лишил его дара речи. Он был убежден, что схватит своего соперника, и вместо этого увидел совершенно незнакомых людей. Помимо того, он видел перед собой рослого, здорового офицера. И этому офицеру он осмеливался неоднократно угрожать!

— Имя? — требовательно спросил Крафт.