Пять синих слив - Наталья Николаевна Молодцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как же не врали, если…
– Дело в том, что еще до всех революций – и семнадцатого, и пятого года – мой странный прадед добровольно бросил все нажитое и… ушел странствовать по Руси.
– Как это – странствовать?
– Представь себе, что это занятие в те времена почему-то нравилось многим! Во всяком случае, в одной из пекарен соседнего, такого же маленького городка мой прадед работал некоторое время с таким же бродягой – Алешей Пешковым.
– Который потом стал Горьким?
– Ты у меня просто умница, настоящая профессорская жена. Когда-то я думал, что профессорши должны быть другими, но теперь знаю точно – только такими, как ты!
Настоящая профессорша опять бралась за спицы, размышляя о том, что вот с первым своим мужем она всю жизнь прожила, а ни о чем, кроме хозяйственных забот, они не говорили. Казалось – зачем, если жизнь как раз от них, бытовых проблем, в основном и зависит. И вот оказывается вдруг, что в большей степени она зависит совсем от другого…
Почему она чувствует себя счастливой, когда он рассказывает ей о чем-то своем? О том, что уже прошло и не имело к ней никакого отношения, а ей интересно, словно она читает захватывающий роман, где каждая страница таит в себе новую тайну…
Единственное, чего не может понять она, всю жизнь прожившая в большом городе, – как можно любить эти неказистые домишки, кривые улочки, засыпанные мусором овраги…
А он между тем однажды сказал:
– Ты знаешь, Аня: большому городу я отдал всю свою жизнь, все свои силы. Но сердце мое, оказывается, всегда было здесь.
Со временем и она нашла удовольствие жить в маленьком городке, обитатели которого во многом были похожи на сельских жителей. Например, почти каждый из них имел огород; жители окраинных улиц – рядом с домом, жители немногих пятиэтажек – возле реки. Родительский дом профессора стоял как раз на окраинной улице; однажды, выйдя покопаться в грядках с головной болью и болью в желудке, она вдруг обнаружила – а боль-то прошла. И там, и сям. Неторопливый, однотонный труд успокаивал и напрочь отключал от беспокоящих душу проблем. Например, дочкиных. Анечка тревожилась: годы идут, пора уже подумать не только о замужестве, но и о детях, а она… «Ты так и норовишь загнать меня в прокрустово ложе семьи. Зачем, если мне и так живется неплохо?» Неплохо – это Анечка знала. За свою работу в туристическом бизнесе дочка получала деньги, которых хватало на все, а отдыхать она ездила в Турцию или Египет. Да, все это было хорошо, вот только…
Странное дело, – размышляла профессорская жена. – Однажды, усевшись в свое грушевое кресло, профессор сказал: «Если б ты знала, как бы я хотел, чтобы в это кресло после меня сел мой сын»… Мужчина – хочет, а женщина, самой природой предназначенная для продолжения жизни…
Разве могла она подумать, что прошедшее лето будет у них последним? Они приехали поздно – уже заканчивался июль, и приводить дом в порядок профессор ей категорически запретил. Прошедшая зима была у них напряженной – зимой Анечка перенесла операцию. Супруг каждый день приходил к ней в больницу и приносил гостинцы один нелепей другого. Например, апельсины:
– Анечка, этот фрукт – кладезь витаминов.
– Абсолютно с тобой согласна, но мне нельзя. Ты забыл – мне резали желудок…
Зато теперь он все делал правильно: решительно привел в дом внука одного из одноклассников, и тот и подкрасил, и подклеил, и подбелил все, что нужно. Профессор на этот раз «завязал» даже с обходами и помогал мальчишке во всем. Они не просто привели дом в порядок, но и поставили новые ворота.
– Знаешь, как-то нехорошо – ворота совсем старенькие. Отец отругал бы меня.
Он до сих пор думал о том, что сказали бы родители. Как будто они были живые…
Собственно говоря, с родителями он, можно сказать, и не расставался: фотографию, на которой они были совсем молодые, невероятно красивые и счастливые, он возил с собой всегда. Возвращался в большой город – брал ее с собой, собирался в отпуск – бережно помещал ее на дно чемодана, прямо в рамочке, чтобы по приезде повесить на стену, на гвоздик, прибитый специально для этой фотографии. Родители его, точнее, чувства, связывающие их, кажется, и впрямь были необыкновенными. Профессор рассказывал:
– Однажды они приехали в Питер, ко мне в гости. «Скажите, вашу маму зовут Розой Васильевной?» – спросили меня соседи. «Почему вы так решили? – удивился я. – Мама – Ксения Васильевна». «Но ваш отец постоянно называет ее Розочкой»…
Розочкой отец звал свою жену всю жизнь. Они и умерли, почти как в сказке; «почти» – потому что не в один день, а один за другим. Первой не стало Ксении Васильевны; когда вернулись с кладбища после ее похорон, муж прилег отдохнуть. Через час не стало и его…
По вечерам, после окончания всех работ, они пили чай на открытой веранде. Однажды засиделись совсем допоздна – так уж хорош был вечер. Небо сплошь усеяно звездами, луна тонким серпиком висит над садом…
– Мне страшно, – сказала она так, как ей подумалось почему-то.
– Страшно? Отчего? – не понял он. – Ты посмотри, какая ночь! Увидишь ты в своем большом городе такие звезды, такую луну?
– Потому и страшно, что все это когда-нибудь кончится.
– А почему это должно кончиться? – опять не понял он.
– Ну как же… Мы же с тобой не вечные. Как и наши родители.
Обычно скорый на слово, на этот раз он с ответом задержался…
А осенью заболел уже он. Теперь она ходила к нему в больницу, носила нужное: картошечку-пюре, немного прокрученного мяса (гипертоникам нельзя), компот…
За две недели ему привели в порядок давление, сказали, что подлечили сосуды – стали готовить к выписке.
И вдруг в квартире раздался нежданный страшный звонок…
Наверное, она бы не справилась с ситуацией, если бы накануне (что – все предчувствовал?!) он вдруг не сказал:
– Ты сама едва оправилась от болезни, а вынуждена ходить ко мне… Знаешь, если что… ты с моими похоронами не заморачивайся. Сожжешь – и отвезешь горшочек на родину. Летом. Или лучше весной.
Она замерла. Хотела пошутить. Но вдруг сказала серьезно:
– Горшочек… Мы с тобой что – не православные люди?
– Ты сама едва оправилась от болезни, – упрямо повторил
