Граф Платон Зубов - Нина Молева

— Но граф, уверяют, создал целую сеть комиссионеров, которые выискивают ему древние рукописные памятники по всей России.

— Я могу только пожелать ему успеха.

— Как это хорошо, что его действия могут удовлетворить вас, ваше величество.

— Да, я ими уж доволен. Он очень дельно взялся за перемены в этом заплесневевшем здании, рассчитанном лишь на пышные празднества в честь великой Екатерины.

— И в чем же эти перемены состоят?

— Это вас интересует?

— Еще бы! Как, впрочем, и все, что вы предпринимаете, мой государь!

— Вы редкий слушатель, мой друг, вам приятно рассказывать, даже если вы не слишком понимаете, о чем идет речь.

— Вы так снисходительны к моей необразованности, государь.

— Я охотно прощаю ее вам за ваше очарование. Так вот, во-первых, Мусин-Пушкин сам назначил нового директора.

— Разве того же не делал и покойный Бецкой?

— Нет, конечно, это была прерогатива Совета, за которую господа художники крепко держались. Граф разумно не придал значения их возражениям. Отныне с прерогативой покончено.

— А еще?

— Еще граф изменил соотношение классов. Прежде каждый из них обладал известной самостоятельностью и его руководитель действовал так, как считал нужным. Теперь все живописные классы передаются в руководство профессора живописи исторической. Он один станет решать, как и что в них преподавать.

— Но так ли это важно, государь, подчинить профессору живописи исторической пейзажистов, живописцев цветов, зверей, даже баталистов?

— Вы ничего не поняли, мой друг. В искусстве должна существовать единая дисциплина и единый стиль, иначе оно будет существовать только во вред государству.

— Мой государь, я и в самом деле не способна понять всего масштаба ваших замыслов, как не могу понять, почему однообразие в искусстве полезно государству. Мне кажется…

— Вот именно, вам кажется, а я твердо знаю: разброд в мыслях, как разброд в солдатском строю, ведет к поражению государства. При мне его не будет.

— А я подумала вас попросить…

— Это уже вторая просьба, Екатерина Ивановна!

— Но я имею в виду самую мелочь.

— В чем же ваша мелочь заключается?

— Не найдется ли преподавательского места для господина Левицкого? Он восемнадцать лет преподавал в портретном классе, и только каприз Потемкина лишил его работы, бы же видели столько его работ, мой государь!

— Нет, такого места для него нет.

— Вы так категоричны, государь, что я теряюсь.

— Просто вы не все знаете, мой друг. Ваш Левицкий, в котором вы видите только живописца, на деле ярый мартинист. Он помогал заключенному в крепость Новикову.

— Которому вы справедливо вернули свободу.

— Но не доверие! И он принимал у себя дома сыновей Радищева.

— Который также вами освобожден.

— Но от этого ваш Левицкий не перестал быть мартинистом.

Петербург. Зимний дворец. Покои императрицы Марии Федоровны. Мария Федоровна, Е. И. Нелидова.

— Как долго вы заставляете себя ждать, Екатерина Ивановна! Это просто невыносимо!

— Государыня! Ваше императорское величество! Я бросилась к вам со всех ног, как только за мной зашел камер-лакей. Он подтвердит вам — я не замешкалась ни на минуту.

— Может быть, может быть, но время кажется мне настоящей обузой. Простите, если я оказалась несправедливой к вам.

— Мне вас простить, государыня? Как вы можете так подумать о своей верноподданной? Я вся к вашим услугам, ваше императорское величество.

— Не хочу скрывать — я никогда не любила и не могла любить вас, Екатерина Ивановна. Вы занимали в сердце государя то место, которое должно было принадлежать исключительно мне как супруге и матери.

— О государыня, только на правах самого верного друга вашего семейства.

— Подождите, подождите, Екатерина Ивановна, сейчас не до прошлых счетов. Повторяю — я никогда не любила вас, но и не могла не отдавать должного той сдержанности, с которой вы использовали возможности своего влияния на государя. Это заставляло меня мириться с вами, вашим постоянным присутствием во дворце.

— Государыня, я в отчаянии!

— Сейчас наступило время отчаяния, которое волей-неволей нас с вами объединит. И я прошу вашей помощи.

— Государыня, вы переоцениваете доброе отношение ко мне его императорского величества. Но во всяком случае располагайте мной по вашему усмотрению.

— Вы слышали о московских новостях?

— Что вы имеете в виду, государыня?

— Новые знакомства императора!

— Мне говорили москвичи, какое замечательное впечатление произвел на древнюю столицу государь и как восторженно его встречали московские толпы. Но ведь в этом, государыня, вы и сами могли убедиться.

— Я говорю об этой московской девице. Вы обратили на нее внимание?

— На которую? Из того цветника, который всегда расцветал вокруг любезного и смеющегося государя?

— Вы уходите от ответа, Екатерина Ивановна! А ведь эта девица не могла не вселить тревогу и в ваше сердце.

— Государыня, я, право…

— Вы боитесь. Что же, я сделаю первый шаг, как он мне ни тяжел. Я имею в виду Анну Петровну Лопухину.

— Ах, эту…

— Значит, вы все же обратили на нее внимание. Не могли не обратить. Государь явно выделял ее среди всех остальных, не думал совершенно о толках, которые не могли не возникнуть. Сколько раз танцевал с ней, хотя ни вашим изяществом, ни вашей ловкостью она не отличается.

— Вы льстите мне, государыня…

— Вы не можете остановиться, Екатерина Ивановна, но вам придется это сделать. Государь решил перевезти в Петербург все это семейство.

— Я ничего не знала об этом.

— Как видите, император умеет быть скрытным даже в отношении таких старых проверенных друзей, как вы.

— И девица согласилась?

— О да. Сейчас идет настоящий торг о том, какие награды и должности получит ее родитель, чтобы утвердиться в Петербурге.

— Мой Боже…

— Кажется, щедрость императора способна удовлетворить потребности этого ничтожества. Зато там есть мачеха, которая хочет обеспечить особые привилегии.

— Привилегии мачехи?

— Нет, конечно, — ее аманта, который также должен быть перемещен в Петербург на соответствующую должность и оклад.

— И государь знает об этом?

— Еще бы! Не только знает, но постоянно торопит своих исполнителей с окончанием торга. Ему не терпится, как видно, увидеть новую придворную даму. В лице Анны Петровны, конечно. Мне трудно признаться в этом и притом именно вам, но я в отчаянии. Я в полном отчаянии. И если бы вы знали все подробности, как семейство Лопухиных готовится к своем новому положению при дворе. Это так ужасно, так оскорбительно!

— Ваше императорское величество! Государыня! Но что здесь могла бы сделать я? Что? Скажите мне!

— Плещеев говорит — вы же знаете, мне не на кого больше положиться, кроме собственного секретаря, — что вы могли бы обратиться к былому времени, к тем добрым чувствам, которые государь столько лет питал к вам, напомнить ему о них, постараться отвлечь его внимание от Лопухиных, показать весь их дурной тон, жадность, своекорыстие. Вы бы могли…

— О государыня, вы сказали «столько лет», но ведь эти долгие годы скорее всего и обратились против былых добрых отношений. Старые вещи надоедают, государыня, что же говорить о чувствах!

— Но вы всегда были так преданы государю.

— Надеюсь, в этом никто не мог усомниться.

— Конечно, нет. Но вообразите себе: Лопухины уже собрали все вещи и мебель. Они даже подняли Иверскую икону.

— Иверскую Божью Матерь? Но почему?

— Чтобы отслужить дома напутственный молебен и перенести Владычицу через лежащую Анну Петровну. На счастье.

— И неужели вы думаете, государыня, что мои жалкие усилия могут чему-нибудь помочь? Боже мой! Боже мой… Теперь я понимаю, почему мои ходатайства за самых достойных людей стали безрезультатными.

— Вы за кого-то хлопотали?

— Всего лишь за художника Левицкого, чтобы вернуть его в Академию.

— И все равно, Екатерина Ивановна, я умоляю вас — действуйте, хоть как угодно, но действуйте!

Павел I — Е. И. Нелидовой.

Связи, существующие между нами, их свойство, история этих отношений, их развитие, наконец, обстоятельства, при которых и вы, и я провели нашу жизнь, все это имеет нечто столь особенное, что мне невозможно упустить всё это из моей памяти, из моего внимания в особенности же в будущем…

Петербург. Васильевский остров. Дом Д. Г. Левицкого. Н. А. Львов, Д. Г. Левицкий.

— На этот раз, Дмитрий Григорьевич, я к вам с вестию в высшей степени приятною. Сами убедитесь, что новая организация Академии еще принесет свои плоды.