Кот-Скиталец - Татьяна Мудрая

Бэс и Артханг наладили бесперебойную поставку денег. Было решено, что от королевского двора не убудет, меня бесплатно кормили в Замке, пусть делают то же и в усадьбе – и для меня, и для моего «конфидента», чтобы ему свои сбережения не тратить. Доводить свое отшельничество до самоизоляции я не желала: магазинчики и лавчонки поблизости от супермаркетов попадались очень забавные.

Однако парк все больше и больше ограничивал меня, так что через полмесяца, когда мое бытие хорошенько утряслось, мои контакты с внешним миром ограничились собаками. И, разумеется, кошками. Здесь была их республика, их Английский Клуб. Кое-кто был потомственным бродягой и изгоем, гонимым парией, некоторые выслуживались до любимцев с подобием небольшой пенсии по старости, самых молодых держали здесь узы сердечной привязанности. Но большинство выбрало независимость вполне добровольно. Они были достаточно храбры и образованны, чтобы выступать наравне с каурангами в тех сферах, которые те занимали; природный ум служил для них успешной заменой собачьего обаяния, и поэтому андры сравнительно быстро забывали о том, что манкатты – дьяволово семя. Только манкатты предпочитали перебиваться подслушиванием (это касалось знаний), попрошайничеством и изредка мелким воровством. Они окружали мое жилище – сердце дома – кольцом своих гнезд и барьером своих ароматов. Мыши меня не беспокоили: я их подкармливала, манкатты миловали. Вот от крыс они задолго до меня учредили деликатный пси-барьер. Серые твари были довольно умны и на чужой территории даже агрессивны, но до лидеров апокалипсиса, как предрекали рутенские фантасты, никак не дотягивали. Их исконные поселения размещались около или внутри высокотехнологичных подземных коммуникаций, где были и горячая вода, и съедобные отходы производства, а в погребах усадьбы им ничего интересного не светило.

Серена меня здесь не навещала. Золотое правило Триады – не мешай ближнему, когда он выходит на свою тропу. Да и вообще никого, кроме Арта, не появлялось: Эрмина, я думаю, позаботилась возобновить вокруг своего былого владения ореол неприкосновенности. Я мало-помалу превращалась в безобидную пожилую чудачку, что живет на отшибе. Идеальную тещу, как сказал бы король Мартин Флориан.

Потому что вот он и здесь однажды попытался меня накрыть.

К тому времени я уже вполне обустроила свою малую Землю Изгнания. Даже генерал-печку наладила: один азартный манкаттенок изобразил собой то ли живой дымоходный ершик, то ли декоративного трубочиста, а там и обстоятельство-то было пустяковое, сажей занесло. Сушняка же обнаружилось невпроворот и навалом; парк давно было пора прочищать. Я потихоньку ворочала этим делом и каждое утро готовила на плите еду для всей моей артели, а заодно сушила над ее чугунной поверхностью матрас, одеяла и выжатую постирушку. Воду для стирки слегка грела на солнце: мягкая от природы, она от кипячения только портилась.

Так вот, явился мой прекрасный рыцарь без свиты, в наряде простом и мешковатом, ни дать ни взять обнищавший феодал. Я ему обрадовалась – как-никак, знакомая личность. Усадила на мое последнее приобретение: стулец типа венского, с проломленным днищем (поверх сиденья была очень жесткая подушка, так что не пугайся, читатель). Расспросила про Серену – оглашенная, то бишь объявленная невеста, говорит. Кошатиной вокруг так и разило, но он и бровью не повел. Потом я показала свой сервиз, свои ковры и покрывала, узкую вазу для живых цветов и главное – книги. Между нами, интерьер был вовсе не жалкий; отбросы ниоткуда еще, как с вельможной помойки, а художественный вкус у меня имелся издавна. Малые мунки знают, как легко скудость становится изысканной простотой.

Мои действия отчасти носили характер демонстрации, но Мартин неожиданно растрогался:

– Я ведь и не собирался тогда бросать вещи – просто мы спешили. Заперли дом и поехали, по требованию матери, сразу в парламент. Потом же стало и вовсе не до того. А почему вы не завели ни одного зеркала? Побились поди? Я пришлю.

– Не трудись, сынок. Вспомни, у меня и в Замке ни одного не было. Кхонды к такому не очень привычны: холостые смотрят на воду, женатые – в глаза друг другу.

То была пословица: на самом деле никакого лесного запрета на зеркала не существовало, это всё мой подсознательный бзик действовал.

– Как хотите, госпожа моя. Я только вспомнил старинное литое зеркало на подставке, толщиной в полтора моих больших пальца. Мы с одним кау мальчишками играли в комнате и стянули со стола скатерть, тут нам троим и конец пришел: стекло разбилось о мою голову, щенка слегка поцарапало осколком, а я получил контузию и страшный выговор от ма Эрмен. Смешно, только я именно эту штуковину и искал глазами.

На вещи-то он умилялся. Но вот книги – повертел в руках одну, другую и прямо-таки швырнул назад на мой столик-бюро (ящик от выпотрошенного концертино с откинутой передней частью).

– Мои детские книги, мои инсанские учебники. Вы же не понимаете графики: это инсанское письма, кудрявое, подобное рукописи. Им написаны андрские тексты, еще дореформенные. Мой отец Филандр подготовил эту реформу. Комитет языковедов и художников работал десять лет, и уже при мне мы за два года обучили новому письму весь андрский народ. За два года мы усвоили грамоту, понимаете? Четкую, ясную, порожденную духом нации…

– А старое письмо было изысканным, прямое – его уподобляли куполу с минаретами, наклонное – сравнивали с локонами красавиц, с изгибом их шей и игрой бедер… – с лукавством продолжила я.

– Нам нечего было писать такими буквами, – бросил он в раздражении. – Душа Андрии иная: кристально чистая, светлая, мужественная. Ей соответствует четкий, однозначный и умный шрифт, а не вязь. Я принесу сюда что-нибудь для вашего чтения – такое, что вы сможете прочесть даже с вашим небольшим знанием языка.

Бассет подбежал к нам, раздраженно здороваясь и тряся ухом. Я вынула оттуда блоху и посмотрела ей прямо в глаза. Она не выдержала: отвернулась.

– Благодарствую, сынок, я вроде бы морально переросла букварь, – ответила я. – Перешла на уровень «Родного слова». В нем и андрские, и инсанские оригинальные сказки имеются. И знаешь что? Оба ваших языка нынче более всего алфавитом и отличаются. Родственные, от одного корня. Верно?

Он хмуро кивнул.

– Именно. Потомственного лингвиста на сале не проведешь. И знаешь, Мартин, отрывать себя от корней – опасное занятие.

– Я хочу новую землю и новое небо, мама, – он стукнул себя кулаком по коленке. – Незапятнанные. Думаете, Андрия не заслужила этого?

– Заслужила, сын. Если бы я так не считала, разве я доверила бы тебе Серену? Только будь друг, в награду за мою уступчивость послушай простенькую притчу. Итак…

Было три мифических страны: назовем их, скажем, Чин, Кабир и Рутен. Чины боготворили свое прошлое аж до смешного: вечный перепев – дойти до своих корней, почитать родителей, соблюдать обычаи предков, следовать заветам смиренномудрых правителей былого… Идеал их – живи так близко от соседа, чтобы слышать его утренних петухов, но в гости не ходи: живет он так же, как и ты, а если есть у него предмет для твоей зависти, так ради мира между вами лучше тебе того и не знать. Однако за единообразием традиций чины непрестанно ощущали вечность. Вечный Путь, который порождает всю тьму вещей. Это была великая и удивительная земля.

Страна Кабир чтила свои корни, но не гнушалась и заимствовать благое от тех, кто считался язычниками и варварами. Ее ученые готовы были идти за знанием даже в тот самый Чин – парафраз края света. Ее священнослужители повторяли, что в многообразии мнений, вер и религий воплощены богатство и милость Бога. И все многоцветие обычаев, верований, искусств и языков, которое Кабир собрал под своим крылом, переплавлялось в прекрасную драгоценность, сверкающую многими гранями. Это также была великая и к тому же сильная держава.

А Рутен – это, считай, моя родина… Вечно проповедуя свою неповторимость, оригинальность, правильность своей веры, она полагала в этом знак своей миссии. Упиваясь протяженностью своих просторов, не понимала, что большое – не синоним великого. Миссия же ее на тех просторах была – стать великолепным субстратом для произрастания в равной степени всех культур и менталитетов, которые нашли в ней, распространившейся на четыре стороны света, свой приют. Подобно Кабиру, она синтезировала все культуры, но не естественно, а принудительно, отыскивая в них согласное ее личному менталитету, родственное рутенской древности, распространяя свой алфавит и крестя в свою, «истинную» и «вселенскую», по имени, веру. Непонятая же ею собственная сущность должна была по идее стать фундаментом здания, а не самим зданием. Сделаться не монолитом, а изменчивостью. Сами рутены судорожно отрицали свою субстратность, «навозность» и пытались вычлениться, найти свое исконное путем вычитания, а не путем всеприятия. Рутения называла себя великой, но более никто. Ты понял?