Том 6. Дураки на периферии - Андрей Платонов

По мере чтения вдохновение Пушкина увеличивается, глаза его блистают; вслед за ним, как связанная с ним душа, Державин все более возбуждается, лицо его преображается и приобретает черты юности, привстав с места, он всматривается в Пушкина и проникновенно слушает его. Чаадаев и Петров слушают Пушкина стоя. Кроме них, встали с мест и слушают стоя еще три офицера.

…Плывет — и бледными лучамиПредметы осветила вкруг.Аллеи древних лип открылись пред очами,Проглянули и холм и луг;

Здесь, вижу, с тополем сплелась младая иваИ отразилася в кристалле зыбких вод;Царицей средь полей лилея горделивоВ роскошной красоте цветет.

С холмов кремнистых водопадыСтекают бисерной рекой,Там в тихом озере плескаются наядыЕго ленивою волной;

А там в безмолвии огромные чертоги,На своды опершись, несутся к облакам.Не здесь ли мирны дни вели земные боги?Не се ль Минервы росской храм?

Не се ль Элизиум полнощный,Прекрасный царскосельский сад,Где, льва сразив, почил орел России мощныйНа лоне мира и отрад?

Увы! промчалися те времена златые,Когда под скипетром великия женыВенчалась славою счастливая Россия,Цветя под кровом тишины!

Здесь каждый шаг в душе рождаетВоспоминанья прежних лет…

Александр останавливается, он обводит взором зал, не видя никого.

Державин (в восторге). Еще, еще! Далее…

Фома. Это у нас такие учатся, — больше нигде. Орлы!

Александр.

Бессмертны вы вовек, о росски исполины,В боях воспитанны средь бранных непогод!О вас, сподвижники, друзья Екатерины,Пройдет молва из рода в род.

О громкий век военных споров,Свидетель славы россиян!Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов,Потомки грозные славян,

Перуном Зевсовым победу похищали;Их смелым подвигам страшась дивился мир;

Здесь, по признанию А. С. Пушкина, голос его «отрочески зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом».

Державин и Петров героям песнь бряцалиСтрунами громозвучных лир.

Державин выпрямляется и протягивает руки к Пушкину.

И ты промчался, незабвенный!И вскоре новый век узрелИ брани новые, и ужасы военны;Страдать — есть смертного удел…

В зале движение публики; большинство присутствующих встает, ими овладело общее чувство, и люди хотят лучше видеть Пушкина.

Страшись, о рать иноплеменных!России двинулись сыны;Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных,Сердца их мщеньем возжены…

О вы, которых трепеталиЕвропы сильны племена,О галлы хищные! И вы в могилы пали.—О страх! о грозны времена!..

В Париже росс! Где факел мщенья?Поникни, Галлия, главой!..

Александр делает движение к Державину.

О скальд России вдохновенный,Воспевший ратных грозный строй!В кругу друзей твоих, с душой воспламененной,Взгреми на арфе золотой!

Да снова стройный глас герою в честь прольется,И струны трепетны посыплют огнь в сердца,И ратник молодой вскипит и содрогнетсяПри звуках бранного певца.

Державин последние части стихотворения слушает стоя, и слезы текут по его старому, одухотворенному восторгом лицу. При последних словах Державин с живостью молодой силы бросается к Пушкину, но Александр, сам потрясенный, убегает из зала. При этом он бежит не в ту дверь, через которую вошел, а мчится по лестнице мимо дворовых людей, где стоит и его няня. Он замечает Арину Родионовну и обнимает ее; затем он видит Машу и Дашу — и целует их. Простые, восхищенные люди почтительно расступаются перед ним. Музыкант из дома Ольги Сергеевны быстро и низко кланяется Пушкину, отчего с головы его сваливается парик. Александр мгновенно поднимает парик, нахлобучивает его обратно на голову музыканта и исчезает. Одновременно за экзаменационным столом происходит следующее: Державин, не успевши приблизиться к Пушкину, чтобы обнять его, возвращается на свое место.

Державин. Где же он? Где он есть? Ах, резвый, резвый мой! (Утирает лицо большим платком).

Генерал. Да он там вот, ваше превосходительство! (Указывает в сторону, где сейчас находится Александр, среди дворовых людей). Он там! Эк, бойкий какой!

Державин (всматриваясь туда). Я не вижу! Сыщите, сыщите мне его!

Фома. Да разве сыщешь его! Поди сыщи!

Энгельгардт (сияющий от радости за своего питомца). Мы найдем его, Гаврила Романович!

Державин. Обязательно сыщите… Я поцелую его!

Энгельгардт. Я сейчас же прикажу сыскать его!

Державин. Нельзя, нельзя — не беспокойте его: он дитя. Я еще приеду к вам.

Энгельгардт. Просим вас, просим вас, Гаврила Романович!

Державин. Приеду, приеду… Я без него теперь не могу, не могу…

Генерал. Это все стихи! Стихов в Лицее, я слышу, много, их каждый сочиняет. Однако отечеству нашему нужна также и проза, поскольку проза для разума более питательна! Из того, я полагаю, не следует ли образовать сего Пушкина в прозу, тогда бы и пользы ожидать от него можно много больше.

Державин (резко). Оставьте его! Пусть будет поэтом!

Энгельгардт. Не прикажете ли, Гаврила Романович, сделать полуденный отдых? У нас приготовлен и завтрак. Осчастливьте нас, Гаврила Романович.

Державин. Благодарствую, благодарствую… Ничего не надо. Скучно стало без Пушкина. Я пойду. (Подымается, берет свою палку, медленно, старчески осторожно идет. Все встают — и публика в зале, и члены экзаменационной комиссии).

Пятое действие

1-я картина

Гостиная в доме Ольги Сергеевны в Петербурге, скромно убранная комната; стоит небольшой застекленный книжный шкаф.

Весна 1820 года, май месяц.

По комнате ходит Ольга Сергеевна; она печальна и от печали невнимательна и небрежна: если столкнет нечаянно книгу или другой предмет со столика, то не поднимает его, не замечая происшедшего. На диване сидит Василий Львович, внимательно рассматривающий большую книгу.

Василий Львович (смотря в книгу). Эк его как! Эк его как! Хе-хе-хе, премудро, премудро! (К Ольге Сергеевне). Это я не к тебе, это я сюда! (В книгу). Забавно, забавно!

Ольга Сергеевна. Дядя, отчего вы бесчувственны! Ведь Сашу, нашего Сашу, Александра Пушкина, усылают безвестно куда, а он ведь еще мальчик, он еще не вырос, он маленький…

Василий Львович. Маленький-то он маленький… А черт, говорят, тоже маленького роста.

Ольга Сергеевна. Дядя, поезжайте вы домой!

Василий Львович. Прости, прости, — это я сказал неуместно, неуместно… (В книгу). Эк его! Так-так-так!.. (Захлопывает книгу). Как глупо и как прелестно!..

Ольга Сергеевна. Дядя, вас ждут дома!

Василий Львович. А пусть, а пусть, — пусть ждут… Говорил я ему — не послушался!

Ольга Сергеевна. Все ему говорили — не вы один!

Василий Львович. Я как дядя ему говорил и как старший поэт! Остерегись, я говорил, Саша, остерегись, друг мой… А он не чувствует! И вот — в ссыльные арестанты попал… Он молод, он мал еще, чертенок, а уж Россия без него не может остаться…

Ольга Сергеевна. Это мы так думаем, а они думают вовсе не так.

Василий Львович. Кто думает не так?

Ольга Сергеевна. А те, кто возле государя.

Василий Львович. А кто возле государя? К государю сам Николай Михайлович Карамзин пошел, государь не оставит его просьбы о Пушкине.

Ольга Сергеевна. Не знаю… Не знаю, что говорил Карамзин с государем. Карамзин бережет свою семью, свое значение для государства… Если бы жена его, если бы Катерина Андреевна попросила милости у государя…

Василий Львович. Прекрасная, волшебная женщина, — и с чудным разумом!

Ольга Сергеевна. Саша ее любит больше меня. Он называет ее своею старшей сестрой. Я заметила, у него слезы бывают на глазах, когда он глядит на нее.