Лягушки - Владимир Орлов

И бумажный кулёк был отправлен на вылежку в карман.

А спутница Ковригина сползла с лавки на пол и у ног его застыла.

Ковригин сразу же вспомнил вечернее путешествие во дворец Журино и притихшую девчонку в проходе автобуса. Ему показалось, что он услышал девичьи всхлипы, и, нарушая свои установления, опустил руку и ощутил влагу на щеке Хмелёвой, хотел тут же отдёрнуть бестактную руку, посчитав, что Хмелёвой в её поднебесном одиночестве будет неприятно его прикосновение, но Хмелёва сама поднесла свою руку к его руке и будто бы прижалась к ней в благодарности и в надежде на утешение. Ковригин сидел растроганный, кем он был теперь — впрямь ли опекуном неприспособленной к жизни сироты или же покровителем женщины с нескладной судьбой, взявшим на себя обязанности обеспечивать её благополучие, не имело значения.

Так они и просидели час или более того, лишь иногда холод железа заставлял их менять позы. Ко всему прочему жесткости и неудобства военной машины потихоньку успокаивали растроганность или даже возвышенность чувств Ковригина и возвращали его к соображениям рутинно-будничным.

Кому же первому звонить по прибытии в Богословский переулок, в брошенную, кстати сказать, в безобразном беспорядке квартиру? Впрочем, холостяцкий беспорядок и должен быть безобразным, хотя (или и от того), по возможности, и живописным. Ночевать же в этом беспорядке вынуждена была бы приезжая из Синежтура. Или она — из всякого рода соображений — потребует определить её в гостиницу? Скоро и узнаем… Звонить же сразу вернее было всё-таки холостякам, владеющим приватизированной площадью, из списка Ковригина, разделённым им теперь по двум признаком — романтическим воздыхателям с грёзами или же мужикам, тоже порядочным, но обременённым практическим знанием и обузами краткосрочных долгов.

Тихомиров, постановил Ковригин, игрок на Бегах. Волобуев, у того и квартира о пяти комнатах на Беговой улице. И у обоих критические, чуть ли не криминальные долги. Ну и ещё трое, кому можно было бы позвонить сегодня же, хоть бы и ночью, возникли в поднебесных соображениях Ковригина.

Но до Богословского переулка Ковригин со спутницей сумели добраться к восьми часам вечера. Снова Хмелёва стала китаянкой. Преображение её произошло в пристанционном сортире, со всеми его особенностями, запахами и неотмытостями, платформы Загорянка Ярославской железной дороги. Уже в вагоне электрички обстоятельства приземления самолёта и благополучного удаления их двоих из запретной зоны вспоминались Ковригиным смутно, покрылись мраком, как поговаривали в довоенных фильмах. Поначалу Ковригина интересовало, почему они с Хмелёвой оказались именно на платформе Загорянка, но потом этот интерес утих. А вот возвращение Хмелёвой в образ китаянки Ковригина занимало. Но сама она помалкивала, и Ковригин просить её о каких-либо разъяснениях не стал. Дистанция, дистанция, убеждал себя Ковригин, и нечего вмазываться в подробности её предприятия или приключения. Он с боку припёка…

Удивительно, но за окном электрички не бежал и не летел голый мужик со свирелью. Неужели отстал? Или заблудился в облаках?

31

А в метро уже на подъезде к "Пушкинской" Ковригин взволновался. Не то что бы взволновался, а, скажем, обеспокоился. Ему захотелось, чтобы Хмелёва сама попросила определить её в гостиницу.

Но она не просила.

"Ну, ладно, — думал Ковригин, — предъявлю ей дома беспорядок, скажу, что мыши уже бегают, а может, и крысы с ними, открою пустой холодильник, небось и попросится в гостиницу".

На кой ему была пусть и симпатичная, но все же жиличка.

Судя по тяжести чемодана, жизнь в Москве она предполагала вести основательную. "Этак она развесит у меня свои тряпки, может, и белье на стульях разбросает!" — сокрушался Ковригин и материл себя за легкомысленность.

А Хмелёва по дороге с Ярославского вокзала на Бронную слободу в Богословский переулок ни слова не произнесла.

И виды Третьего Рима её как будто бы никак не трогали.

Ковригина же отсутствие на площади трёх вокзалов каменной бабы, к его удивлению, расстроило. До того, стало быть, он привык к Среднему Синежтуру. Словно бы годы прожил в нём. Но тут-то на Каланчевке потребовались бы три каменные бабы. А откуда их взять? Хотя, конечно, рукавишниковых развелось множество.

Богословский переулок был тих (Палашевский рынок, любезный Ковригину рыбным рядом, овощами и редкой нынче в Москве бараниной, закрыли), а консьержка Роза, то ли башкирка, то ли татарка, по её версии — бывшая балерина и чуть ли не родственница Нуриева, цвела за оконцем своей подсобки. И благоухала, выяснилось, когда оконце было приоткрыто для беседы.

— Александр Андреевич! — радостно воскликнула Роза. — Не ожидала. Быстро вы вернулись. Я-то думала, что вы надолго в Аягуз, а вы…

— Почему в Аягуз? — удивился Ковригин. — Ах, ну да, в Аягуз… Разве быстро?.. Ну да, Ну да… Вот забрал девушку…

— Племянницу, — подсказала консьержка.

— Да, племянницу, — кивнул Ковригин. — Двоюродную. Тётя доверила. У них в Аягузе с работой и учёбой, сами понимаете…

— Понимаю, понимаю… — завздыхала Роза. — И у моих в Стерлитамаке… И у меня там племянники…

А Хмелёва взяла и, сложив руки домиком, поклонилась консьержке.

"Дура, что ли? — в раздражении подумал Ковригин. — Да нет. Не дура. В свою игру продолжает играть. Но не знает московских правил. А может, и знает…"

— Наша тетя — китаянка, что ли? — будто бы удивилась Роза.

— Нет, — сказал Ковригин. — Наша тётя русская из Воткинска. А вот кто наш дядя, мне неведомо.

И Ковригин сердито взглянул на Хмелёву. А та стояла, очи раскосые потупив, смиренной послушницей.

— Эти китайцы нас теперь всякой дрянью снабжают, а цены — будто обувь из Милана, — заявила консьержка. Но тут же спохватилась: — Зато племянницу вашу можно будет пристроить в китайский ресторан. Или в японский. А то там вместо китаянок и японок либо бурятки, либо калмычки. Как зовут-то красавицу?

— Беатрис. Элеонора. Элеонора Беатрис. Чисто китайское имя, — сказал Ковригин. И чтобы заглушить этнические мотивы, быстро поинтересовался: — Меня кто-нибудь спрашивал?

— А как же, Александр Андреевич! — оживилась Роза. — Сестрица ваша беспокоилась.

— А чего ей беспокоиться? — будто бы удивился Ковригин.

— Вы у неё сейчас и спросите, — сказала Роза.

— То есть? — насторожился Ковригин.

— А то и есть, — сказала Роза. — Ключи от квартиры у неё имеются… Кстати, вас может ждать и сюрприз…

— Какой сюрприз?

— Ну, уж и не знаю какой… — пожала плечами консьержка. — Может, и не сюрприз… А это вот ваша почта за пять дней.

— За пять дней?

— А за сколько же? — удивилась Роза. — Вас, Александр Андреевич, не было только пять дней… Неполных…

— Разве? — задумался Ковригин. — И ведь верно… Спасибо, Роза… Беатрис! За мной и к лифту!

Звонить в собственную квартиру Ковригин не стал. Хотя, имея в виду обещанный консьержкой сюрприз, следовало бы проявить чувство такта и предупредить (о чём?) гипотетически присутствующего в квартире персонажа. Он был сердит. Сестрица беспокоилась! Ну, и не дорого было ему теперь её беспокойство. И всё же, опустив чемоданы на пол, он излишне долго и со звяканьем поворачивал ключи в дверных замках.

— Проходите, Лена, — пропустил Ковригин в своё жилище доставленную им в Москву путешественницу.

Сестрица Антонина в квартире действительно присутствовала.

К сюрпризу же можно было отнести нахождение рядом с ней и рядом с письменным столом Ковригина курс-дизайнерши Ирины, родственницы на барбарисовом киселе Натали Свиридовой.

Выслушивать вопросы или какие-либо реплики Ковригин не был расположен и сразу заявил:

— Познакомьтесь, это моя новая приятельница…

— Из Аягуза? — спросила Антонина.

— Тони, а по-моему, она из Манчжурии, — попыталась съехидничать курс-дизайнерша.

И сейчас же — руки домиком и поклон столичным дамам.

— Да хоть бы и из Манчжурии, — сказал Ковригин. — Так что, это моя новая приятельница Элеонора Беатрис…

— Хым, — подсказала новая приятельница. — Хым — моя фамилия!

— Хым! — расхохоталась подруга Ирина. — Это замечательно! Хым!

— Александр Андреевич, — сказала гостья, — мне бы надо умыться с дороги. Тем более что с вами желают переговорить важные для вас люди.

— Конечно, конечно, — сказал Ковригин. — Ванная слева от двери. В шкафчике можете найти свежие полотенца и халат. Что же касается важности для меня людей, то это моя сестра Антонина…

Что-либо сообщать о подруге Ирине Ковригин не посчитал нужным.

— Ты, что же, и ночевать здесь оставишь, — произнесла Антонина взволнованно, — эту…

— Эту манчжурскую замарашку, — продолжила подруга Ирина. — В чём ты сомневаешься, дарлинг Тони?