Мастера и шедевры. т. I - Игорь Долгополов

Судьба решила по-другому… Кто-то изобрел способ печатания по фарфору, и фабрика закрылась.

Но Ренуар не горевал. Юноша стал расписывать веера, и здесь он ближе познакомился с Ватто и Буше. Он много раз копировал их, и, несмотря на отсутствие школы, этот труд оставит свой след.

Роспись вееров была невыгодна, и юноша копирует гербы, пишет миниатюры, фрески в кафе, а вскоре начинает расписывать шторы.

Ренуар скоро освоил церковные мотивы и поражал хозяина быстротою исполнения. Увидя, что художник пишет фигуры начисто, без разбивки на квадраты, хозяин опешил.

— Увидите, вы кончите тем, что погубите свои способности.

Он не знал, как он был прав. Мастера по росписи штор из Ренуара действительно не получилось, как, кстати, не вышел из него живописец по фарфору…

Но в юные годы сложился характер художника: благородная привычка к каждодневному труду, самостоятельность, неприхотливость, а главное, умение достигать желаемого.

Накопив небольшую сумму денег, Огюст наконец покидает, к величайшему отчаянию хозяина, фабрику штор и осуществляет свою мечту: идет учиться живописи.

Мастерская Глейра. Около сорока учеников, голые стены, измазанные рисунками и карикатурами.

Подиум для моделей, с полсотни крепких стульев — вот и все нехитрое убранство студии.

Ученики — пестрое и шумное сборище, из которого только немногих ожидали лавры художника.

Большинство подстерегали неудачи и беды и, что еще банальнее, «чемодан коммивояжера и отцовский прилавок».

Девушки в черном.

Однако пока они шумели, пели, шутили.

Ренуару было не до шуток. Скопленные деньги таяли, и он яростно принялся за работу, стараясь точно копировать модели. Первая его встреча с метром Глейром была примечательна. Учитель, бросив взгляд на работу Огюста, сказал:

- Вы, несомненно, ради забавы занимаетесь живописью?

- Ну, конечно, — ответил Ренуар. — Если бы меня не забавляло это дело, поверьте, я не стал бы им заниматься.

Дело в том, что Огюст писал, очевидно, «довольно цветно», а для почтенного метра это было невыносимо. Он ненавидел этот «чертов цвет», который только мешал, по его мнению, ученикам.

«Когда другие ученики орали, мучили натурщиков, беспокоили профессора, — рассказывает Ренуар, — я всегда тихо сидел в своем углу, очень внимательный, очень покорный, изучал модель, слушал учителя… И между тем именно меня они называли революционером..Однажды Огюст, чтобы убыстрить темп обучения рисунку, принес показать свои работы в Школу изящных искусств к Синьолю.

- Берегитесь, — вскричал вне себя Синьоль, — чтобы вам не сделаться вторым Делакруа!

Эти слова были сказаны им при виде слишком яркого, как показалось «академику», цвета этюда.

Пути художников редко бывают устланы розами. Но те испытания, которые послала судьба трем друзьям — Моне, Ренуару и Сислею, — поистине трагичны. Роль мученика, иногда любимая некоторыми живописцами, была ненавистна Ренуару. Когда его работы отклоняли в Салоне, он просто сожалел об этом и потуже затягивал ремень.

А ведь спокойствие вовсе не было свойственно характеру Ренуара. Когда его холст «Эсмеральда» вернулся к нему после Салона в 1864 году, то автор, недовольный живописью и рисунком композиции, уничтожил картину.

- Вообразите, как мне «повезло», — рассказывал художник своему другу Амбру азу Воллару, — в тот же день ко мне явился англичанин, чтобы купить именно эту картину…

Однако у мастера всегда хватало юмора и жизненной силы, чтобы воспринимать все эти невзгоды как должное. Ведь он пишет натуру, а это — главное.

Но денег постоянно не хватало. Ренуар в конце жизни с горечью вспоминал, как он ползал по полу студии Глейра, собирал выброшенные чужие тюбики с красками и выжимал их до последней капли.

Девушка с веером.

«Ренуар приносит нам из дома хлеб, чтобы мы не умерли с голоду, — пишет Клод Моне Базилю. — Недели без хлеба, без огня в очаге, без света — это ужасно…»

Но самому Ренуару в это время жилось не лучше. Он был в долгу у торговцев, и у него не было даже денег на марки. Он говорил тому же Базилю:

«Мы едим не каждый день, но, несмотря на это, я счастлив, потому что, когда дело касается работы, Моне — превосходная компания…»

Однако ниже добавляет в том же письме:

«Я почти ничего не делаю, так как у меня мало красок».

И они с Моне все же пишут маленькие шедевры, этюды, каждый из которых позже мог бы обеспечить им годы счастливой и сытой жизни…

Сислея ждали более суровые испытания. Ему не довелось, подобно его друзьям Ренуару и Моне, дожить до признания своего таланта. Заболев раком горла, почти неизвестный, несчастный, нищий, покорившийся судьбе, Сислей умер на пороге XX века, 29 января 1899 года. У его изголовья стоял Клод Моне.

«Ровно через год после смерти Сислея его картины стали продаваться по баснословным ценам», — читаем мы у Ревалда.

«После смерти» — не слишком ли часто эти слова употребляются в истории искусства Франции XIX века? Теодор Жерико, Опоре Домье, Альфред Сислей, Винсент Ван Гог, Поль Гоген — все эти блестящие художники умерли, не дожив до дней своей славы, в нищете, больные и забытые.

«Салон отверженных» открылся 15 мая 1863 года. Он был составлен из работ, отвергнутых жюри парижского Салона. Среди этих произведений были холсты Мане, Писсарро, Сезанна, Уистлера и многих других.

В день открытия в залах выставки яблоку негде было упасть. Тысячная толпа любителей сенсаций битком набила помещение «Салона отверженных». Жара, давка, толкотня, шум были необычайные.

Хамертон вспоминает: «Едва успев переступить порог, самые серьезные посетители разражаются взрывами смеха… Публика в полном восторге…»

Портрет Базиля.

Буржуазная чернь Парижа жестоко издевалась над произведениями новаторов. Особенно потешались обыватели над картиной Эдуарда Мане «Завтрак на траве».

«Нужно быть вдвойне стойким, — комментирует Астрюк, — чтобы не согнуться под нашествием глупцов, которые стекаются сюда тысячами и яростно над всем глумятся».

«Нужно быть стойким», — думал юный Ренуар, проталкиваясь со своими неизменными спутниками Моне и Сислеем через толпу, осаждавшую полотна Мане. Он был потрясен чудовищностью цинизма зевак, которые хохотали, визжали, орали, хихикали у картин Мане. А ведь живопись этих холстов была превосходна.

Думал ли Ренуар, что именно ему придется ровно через одиннадцать лет развешивать выставку, которая вызовет сперва не меньший скандал, а потом, через десятилетия, так же как «Салон отверженных», войдет в историю искусства как этапное событие.

… Но вот пробежало одиннадцать лет. Давно уже брошена мастерская Глейра. Десятки, сотни холстов, тысячи часов напряженного труда, дни, месяцы надежд, разочарований, горячих споров об искусстве, нужды и лишений — все позади, все сделано, пережито…

Впереди — выставка.

Первая, значительная. На ней будет представлена небольшая группа художников, которые вскоре получат прозвище импрессионисты.

Сперва, как казалось, всего-навсего бранное прозвище, а по прошествии некоторого необходимого для раздумий времени — большое, значительное слово, определившее движение, сыгравшее огромную роль в развитии живописи XIX века. Среди участников выставки — Моне, Сислей, Дега, Писсарро, Берта Моризо и другие.

Ренуар — участник и член комитета по развеске картин. Правда, комитет, вскоре остыв к этой неблагодарной работе, разбежался, оставив Огюста устраивать всю выставку. Ренуар молчаливо нес свой крест.

1874 год. 15 апреля. Вернисаж. Парижская публика, падкая на сенсации, валом валит на открытие. И снова хохот, свист, шум, крики. Скандал.

Обнаженная.

Пресса раздувала сенсацию. Один из журналистов в статье «Выставка импрессионистов» писал, что от посещения этой экспозиции «волосы встают дыбом».

Прошло два года. И история с выставкой импрессионистов полностью повторилась. Изменился только адрес: вместо бульвара Капуцинок теперь она была на улице Лепелетье.

И снова столпотворение, и снова дикая оргия смеха и цинизма, и снова пресса вторит обывателям и рутинерам.

«После пожара оперы на улицу Лепелетье обрушилось новое бедствие… У Дюран Рюэля открылась выставка так называемой живописи. Многие лопаются от смеха перед их картинами, я же подавлен», — пишет Альбер Вольф в «Фигаро».

И далее, разнеся в пух и прах полотна Писсарро и Дега, останавливает свой взгляд на «Купальщице»:

— Попытайтесь объяснить г-ну Ренуару, что женское тело — это не кусок мяса в процессе гниения, с зелеными и фиолетовыми пятнами, которые обозначают окончательное разложение трупа…»