Испанский любовник - Джоанна Троллоп

Теперь она привлекла на свою сторону и Ану! Она была у Аны на квартире и прямо попросила у его сестры помощи. И эта помощь была ей обещана. А когда он как-то за ужином спросил у Аны, как она посмела решиться на такое обещание, не посоветовавшись с ним, та ответила поговоркой „No puedes tenerlo todo".[15] Она не имеет права так говорить! Ведь теперь он, по сути, лишился всего. У него ничего не осталось. Ничего! Но… он все еще с Фрэнсис. Только что он заявил ей, что, как цивилизованный человек, а не дикий зверь, он позаботится о ее благополучии.

– Обо мне – возможно, – сказала Фрэнсис, – но не о ребенке.

– Не знаю! – закричал он. – Я не думаю о ребенке! Я просто не могу думать о нем, потому что он – конец нашей любви. И мне тяжело выносить, что эта же мысль не разбивает тебе сердце так, как мне.

– Ты сам терзаешь свое сердце, ты сам убедил себя, что этот ребенок – конец, а не начало.

– Мне не нужен ребенок, – произнес он более спокойным голосом. – И я не убеждал себя, я просто знаю это. Мне это ненавистно, но я знаю!

Именно тогда он вдруг заметил, как она устала. Она выглядела изможденной, лицо побледнело.

– Прими душ, – сказал он. – Тебе надо отдохнуть, поспать. Зачем ты, глупенькая, доводишь себя?

– Я вынуждена. Ты же не хочешь помочь мне…

– Но я помогаю, я забочусь о тебе.

– Я не это имею в виду. Самое страшное для меня – это борьба с твоим фатализмом.

Он посмотрел на нее через стол, на котором стояли тарелки с остатками ужина – крупинки риса и ломтики сладкого красного перца, сине-черные раковины мидий.

– Я такой не оттого, что мне нравится быть таким. Я такой, какой я есть.

Она глубоко вздохнула.

– Я тоже такая, какая я есть.

– Мы в Испании не большие мастера компромиссов…

– Со стороны может показаться, что мы в Англии мастерски владеем этим искусством, на самом же деле нам компромиссы даются так же трудно, как и всем. Просто мы скрываем наши разочарования.

– Пойдем, – сказал он, протягивая ей руку, – пора спать.

Она оперлась О его руну и позволила ему довести себя до ванной. Мужчина в доме напротив начал наигрывать на гитаре свои грустные мелодии. Жалобные звуки смешивались с говором прохожих под их окнами. Луис распахнул дверь ванной.

– Прими душ, а я приготовлю постель.

Она повернулась и коротко улыбнулась ему усталыми губами.

– Спасибо, – проговорила Фрэнсис и закрыла дверь.

Ночь стояла жаркая, и она поняла, что слишком устала, чтобы заснуть. Она забралась в постель, чуть не стеная от облегчения, ожидая, что сразу же забудется глубоким сном. Таким глубоким, как пропасть, в которую летит камень со скалы. Луис подождал, пока она не устроится поудобнее, и сказал, что на час спустится вниз, в ресторан и бар, чтобы немного поработать с Хосе. С ней все будет в порядке? „Да, – ответила она, слегка кивнув головой на подушке и уже сомкнув глаза, – со мной все будет нормально, я уже и так почти заснула, спасибо за то, что беспокоишься обо мне". Но потом она все ждала и ждала сна, прислушиваясь к звукам ночной Севильи, доносившимся с аллеи под окнами, и вспоминая свою встречу с Аной сегодня днем, и раскаленные улочки по дороге домой, и странное выражение страдания на лице Луиса, когда она вышла из ванной, выплакав наконец все свои слезы под оглушающими струями воды.

Она сознательно закрыла дверь от него. И не потому, что захотела этого, а просто почувствовала, что должна так сделать. Должна начать привыкать не рассчитывать на него. Она чего-то боялась на пути от Аны в „посаду". Что-то заставило ее понять, насколько уязвима она теперь, будучи беременной, и как уязвима она станет после появления малыша, который потребует всей ее заботы и внимания. Проходя мимо стен монастыря Девы Марии, она неловко попала ногой в выемку на тротуаре и упала с криком удивления и внезапно охватившей ее паники. Она упала на бок, не особенно сильно, и пролежала на пыльных камнях в состоянии ужаса, пока какие-то мужчина с женщиной не подбежали с другой стороны улицы и не подняли ее на ноги, успокаивая. У нее закружилась голова. Улица и небо, казалось, устремились на нее, и она оперлась на руну мужчины, маленького и плотного испанца лет пятидесяти, как будто лишь он мог спасти ее от падения в пустоту.

– Я беременна, – услышала она как бы со стороны свой голос, обращенный к женщине. – Мне нельзя падать, я беременна.

Они перевели ее через улицу и помогли сесть на деревянную скамейку в черной тени, падавшей от стены дома, потом принесли ей воды, спросили, не нужно ли позвать доктора. „Нет, – сказала она, – я просто перепугалась из-за падения". Женщина крикнула, подзывая свою дочь, и вместе они провели Фрэнсис через несколько улиц до дома, рассказывая по пути о печальных эпизодах в их собственных беременностях и родах. Они по-настоящему сочувствовали ей, делая все от чистого сердца. Они расстались с Фрэнсис в тенистом, полном зелени дворике гостиницы, дав немало советов о том, чего следует остерегаться. И, когда они ушли, Фрэнсис осознала со все растущей тревогой, что теперь она всегда будет так или иначе уязвима и всегда будет нуждаться в помощи других людей. Оберегая своего ребенка, она не сможет теперь в достаточной степени оберегать и себя.

Именно короткое соприкосновение с новым положением вещей и заставило ее, исходя из ощущения, что она должна готовить себя к этому уже сейчас, закрыть от Луиса дверь в ванную. Теперь ей следует привыкать быть одной, говорила она себе, даже если это было уже непривычное для нее одиночество. В конце концов, он сам настаивал на этом. Ведь именно он решил, что их любовь друг к другу перестанет существовать, если Фрэнсис станет матерью. Она могла считать это непонятным, невыносимым, ненормальным, но неделя шла за неделей, и она не могла больше убеждать себя, что все это только плод ее воображения. Она не могла не признать, что знала, на что шла, и не могла позволить себе пребывать в заблуждении, думая, что Луис поведет себя не так, как говорил.

Он продолжал утверждать, хотя уже и не так зло, что она обманула его. Конечно, обманула. Ответственность за предупреждение беременности лежала на ней. В свое время она сама предложила это, полагая, что мужчина в возрасте Луиса не склонен естественно принимать на себя подобные заботы. А затем она выбросила свои обязательства в мусорное ведро в ванной, не сказав ему о своих намерениях. Она просто-напросто использовала его, когда ей захотелось иметь ребенка, ребенка от него. Ребенка, который, в ее понимании, стал бы естественным, полнокровным результатом всего, что было между ними.

Теперь она, отыскивая на нагретых телом простынях прохладное место, спрашивала себя, не сделала ли она ошибку, полагая тогда, что лучше него самого знает, что ему нужно? Или же она пошла на это, считая себя правой, а его нет? И ее желания взяли верх над его протестами? Пошла ли она против совести, поступив с Луисом таким образом? Что же здесь, в конце концов, является правдой, вновь и вновь спрашивала себя Фрэнсис в горячей темноте комнаты, тревожимой отблесками света с улицы.