Восход Сатурна - Влад Савин

Что у нас с танками, подробно я не знаю. Но вот видел в газете на фото. Снято явно на фронте, под Сталинградом, что-то очень похожее на самоход, СУ-85 или уже СУ-100, которых точно в нашей истории не было в сорок втором! А уж «барбосы», очень похожи на АСУ-57. С пушкой семьдесят шесть, если на той же машине длинноствольная пятьдесят семь, противотанковая. Это будет называться «Оса». Я не раз видел здесь, в Северодвинске, где они по уставу входят в штат охраняющего нас полка НКВД. За каким чертом — неясно, фашистского десанта с бронетехникой ждут?

Судя по карте, в январе-феврале фронт будет у Днепропетровска. А за ним Запорожье, а дальше Никополь, из-за которого в нашей истории была очень упорная битва, поскольку там марганец. Вот почему в сорок четвертом качество немецкой брони резко упало, никеля или марганца им не хватило. Эх, надо было у того же мичмана Кострова спросить! Но если немцы и того, и другого лишатся… что будет? Массой компенсировать, что там у них было в линейке: неужели «Маусы» на фронт пойдут, из расчета один за три «королевских тигра» или четыре «тигра» обычных? Точно, сюжет будет из компигры про мир танков, был там, кажется, такой?

А вот если Князя у нас заберут, не дай бог! Что-то часто к нему стали бумаги приходить с подписью самого Бурденко или еще кого-то из медицинских светил. И не только по поводу пенициллина. У доктора на компе оказалось ни более ни менее как «Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов, в 35 томах»! Издан научным коллективом, в 1949–1955 годов, размер четыре гига, все вопросы чрезвычайно подробно. Первый том: «Хирургия… (раны, обморожения, ожоги)». Второй: «Общие вопросы военно-полевой хирургии: гнилостная инфекция, анаэробная инфекция, столбняк, остеомиелит». Третий: «Общие вопросы военно-полевой хирургии: сепсис, инородные тела, кровотечение, переливание крови, шок, обезболивание». Ну и так далее до тридцать пятого! Как это восприняли предки! Ну тут без комментариев.

И, кстати, решили вопрос с принтером. Сначала додумались до листа самой обыкновенной фотобумаги, прижатого к экрану ноута. Одиночные кадры так действительно выходят быстрей, но когда текста много, нормально работает обычная фотосъемка, ФЭД на штативе, жестко закрепленный и наведенный на резкость, успевай лишь щелкать. «Фотокор» дает лучшие результаты, но возни с пластинками больше. Головной боли нам это лишь прибавило. Ведь Лаврентий Палыч, да и сам Сталин, наслышанные уже, что ноуты и компы сдохнут лет через десять, наверняка прикажут всю информацию с них переснять на пленку и бумагу. Ну будем решать эту проблему по мере ее поступления.

В общем, вся история этого мира сделала поворот оверштаг, с выходом на новый курс. И никак уже невозможно повернуть назад. Может, и в самом деле, тот сон был вещим… и война здесь кончится 9 июля 1944 года?

— Михаил Петрович!? Что с вами?

Анечка трогает меня за руку.

— Ну простите меня! Не буду больше об этом. Просто — год войны, и еще год. А что дальше…

— А дальше жить будем, — говорю я. — Нам жить, чтоб те гады сдохли. И нам не мешали. Жить и радоваться. Нельзя все время об одной войне. Себя сожжешь изнутри. Надо, чтобы было здесь — хорошее, доброе, чистое. Когда знаешь, за что воюешь, что защищаешь, тогда и в бой не страшно совсем.

— А если я не сумела? — тихо спрашивает Аня. — И дома нашего, на Плуталова, нет больше, фугас фашистский попал?

— Война кончится, — отвечаю. — И что, жить будет не надо? То, что мы делаем здесь, на ход ее еще больше влияет, чем утопленные нами фрицы. И не будет нам спокойной жизни, не надейся! Но это завтра! А пока, как командир, приказываю вам быть веселой и отдыхать! На елку посмотреть хотите, танцевать под музыку — пожалуйста! Идите, там офицеров, тьфу, командиров много, каждый будет вам рад!

— А вы, Михаил Петрович? Вы куда?

— Домой, наверное…

Я оглядываюсь. Ну ничего себе! В зале никого уже нет, мы одни. Дверь приоткрыта, доносится мелодия. А слова-то знакомые!

Ночь коротка, спят облака,И лежит у меня на ладони, незнакомая ваша рука.После тревог спит городок,Я услышал мелодию вальса и сюда заглянул на часок.

— Михаил Петрович, а можно… Подарите мне этот вечер новогодний. Как в фильме, что вы мне показывали тогда, «Карнавальная ночь».

— Танцевать не умею, — отвечаю. — Вальсу не обучался.

Не рассказывать же ей про дерганье и обнимание дискотек восьмидесятых!

— Это совсем просто. Вот встаньте, Михаил Петрович. Руку мне на талию. И раз-два-три.

Платье у Ани, как у актрисы Гурченко в том фильме, с узкой талией и очень пышной длинной юбкой. Когда кружится, то подол вздувается зонтом. А волосы не убраны в прическу, а свободно распущены по плечам, но так ей даже больше идет.

— У вас просто отлично получается, Михаил Петрович! Пойдем?

— Идем.

И мы под ручку направляемся к открытой двери, из-за которой слышится уже другая музыка. Те самые слова, про пять минут!

Альбер Марсель. Эскадрилья «Нормандия»

— Я все сказал. И решения не изменю. Даже если этот трус и маразматик Петен официально объявит войну вашей стране. Мы прибыли сюда по инициативе не Виши, а «Сражающейся Франции». И для нас законная власть — не Петен, а де Голль.

— Не спешите, господин лейтенант. Известно ли вам, что во Франции формируется эскадра «Лотарингия» в составе люфтваффе? И очень может быть, завтра на фронте вы встретитесь в воздушном бою с теми, кого знали лично. И даже больше — считали своим другом. Как вы поступите тогда?

Учтите, что в уставе советских ВВС основой всего считается выполнение боевой задачи. То есть не просто полет над линией фронта с джентльменской дуэлью, как в ту, прошлую, войну, а прикрытие своих войск или бомбардировщиков. Когда уклонение от боя недопустимо, враг прорвется и ударит по тем, кого вы должны защищать.

И как вы поступите, если будете точно знать, что против вас, в «мессершмитте», участвует в бою ваш друг? Вполне возможно, хороший человек, искренне верящий в «новую Европу» и место в ней Франции, обещанное фюрером? И вам никак нельзя будет с ним разойтись… или вы, или он? Но если вы проиграете, погибнут наши, понадеявшиеся на вашу защиту?

Вы можете сейчас отказаться. И вас тогда просто вернут в Англию, в распоряжение «Сражающейся Франции». И пусть уже они решают с вами эту проблему.

Так какой будет ваш ответ?

«А какой мой ответ? Самое смешное, и страшное, что русский абсолютно прав. Я действительно знаю очень многих в бывших французских ВВС, и если эта „Лотарингия“ попадет на русский фронт, там наверняка найдутся те, кто мне знаком. Причем я вполне мог быть среди них.

Если бы не видел своими глазами мирных жителей, расстрелянных с воздуха на шоссе под Аррасом.

Дорога была запружена, толпа людей, повозки, машины. И восемь „мессершмиттов“ крутились над ней, заходя на штурмовку. А нас было двое, я и суб-лейтенант д'Аркуа. Мы успели сбить одного немца, но остальные занялись нами всерьез. Д'Аркуа почти сразу был сбит и не выпрыгнул, сгорел вместе с „девуатином“. А я сумел все же свалить еще одного, прежде чем сбили меня. Нельзя одному драться сразу с семерыми.

И немцы стреляли по мне, болтавшемуся под куполом парашюта. Меня спасло лишь то, что высота была мала. А когда я приземлился, то меня едва не подняли на вилы, чуть не забили палками. Я кричал, что свой, француз, но меня не слушали. И тут „мессера“ снова зашли в атаку, они видели мой парашют на земле и хотели меня убить. Очередь сразила крестьянина с вилами, который только что кричал мне в лицо „убийца“, и еще двоих. А я каким-то чудом оказался цел, наверное, потому, что меня прикрыли телами. Еще большим чудом было то, что рядом оказался придорожный кювет. Я бросился туда, а немцы заходили на это место раз за разом и стреляли. Да когда же у них кончатся патроны?

А когда они наконец улетели и я поднял голову, то увидел, что вокруг меня на дороге и в поле лежат тела. Мужчины, женщины, дети. Кого-то убивали на бегу, кто-то пытался залечь, но на открытом месте это не спасало от огня сверху.

Я этого не забуду и не прощу. Когда Петен объявил перемирие, то есть капитуляцию, а де Голль призвал к себе всех, кто не трус, у меня не было сомнений.

Вот только де Голль оказался по сути тем же, что и Петен. В первые дни в Англии мое будущее казалось определенным. Пусть Франция оккупирована. Но французская армия жива и сражается, мы вернемся! Значит, будем пока летать с английских аэродромов, на английских самолетах. За Францию… и в бой! Если бы все было так просто!

Петен капитулировал, надеясь „сохранить Францию, пока другие сражаются“. Де Голль бежал в Англию, в надежде „сохранить тех, кто с ним, пока другие сражаются“, и стать первым, когда Петена скинут. Может быть, он был и прав, говоря, что „англичане стремятся использовать нас как расходный материал, чтобы сберечь своих“. Но как понять, когда твоих же товарищей, французов, бежавших в Англию от наци, по его приказу хватают прямо на улице Лондона и везут в тайный застенок, где подвергают гестаповским пыткам, выбивая признание в работе на британскую разведку? Причем в этой роли мог оказаться любой из нас, желающий действительно сражаться, а не сидеть в ожидании конца войны?