Том 8. Кингсблад, потомок королей. Рассказы - Синклер Льюис

— Может быть.

К концу весны, когда с неба время от времени еще сыпался редкий снежок, припудривая сирень, цветущий миндаль и бутоны на сливовых деревьях, но листва зеленела уже почти по-летнему, тучный экс-дипломат Бертольд Эйзенгерц покинул свою флоридскую виллу и отбыл домой, словно удаляясь в изгнание.

Устремив взор на портрет с автографом его превосходительства достопочтенного сэра Реджинальда Уайдскома, кавалера ордена Михаила и Георгия первой степени, водруженный на столе красного дерева в библиотеке Хилл-хауза, сложив вместе кончики пальцев, каждый из которых был словно миниатюрной копией его холеной лысой головы, мистер Эйзенгерц слушал, а мистер Уильям Стопл разъяснял, что, продав участок Нийлу Кингсбладу, известному негритянскому агитатору, они нарушили «ограничительные условия» и посягнули на права ни в чем не повинных белых домовладельцев в Сильван-парке. То, что они не были осведомлены о расовой принадлежности этого субъекта, едва ли послужит им оправданием в глазах закона, а главное — и это много серьезнее, чем любой юридический промах, — если не будут предприняты экстренные меры, можно опасаться, как бы остальная земельная собственность мистера Эйзенгерца, еще подлежащая продаже, не упала в цене.

— Может быть, уже упала? — обеспокоился мистер Эйзенгерц.

Нет, пока еще нет, но, безусловно, упадет, ибо всем известно, что где негры, там грязь и шум, и, хотя он, мистер Стопл, свободен от предрассудков, так же как и он, мистер Эйзенгерц, все же факты остаются фактами. Не так ли?

Берти Эйзенгерц очень нежно относился к мулатке, которая два года была его любовницей, когда он состоял членом дипломатической миссии в Португалии, и вся эта тупость его раздражала, но ему нужны были деньги, ему всегда нужны были деньги для поддержания в себе непрочного убеждения, что он большой человек. И хотя он искренне любил своего Ренуара и собрание сочинений Генри Джеймса с авторской надписью, все же не следует забывать, что дедом его был Саймон Эйзенгерц, самый ловкий и беззастенчивый захватчик лесных угодий индейцев в Северной Миннесоте.

И в итоге:

Нийл получил письмо от юридической конторы, где одним из компаньонов был Родней Олдвик, с кратким приглашением зайти.

Он с опаской вошел в кабинет Олдвика, но тот непременно хотел пожать ему руку и вообще был чрезвычайно весел и мил.

— Понимаешь, Нийл, я лично считаю, что все это дело — совершеннейшая чепуха, но, к несчастью, на основании «ограничительных условий» и твои соседи и фирма бедняги Стопла могут подать на тебя в суд за обман при покупке дома, поскольку ты все время знал, что ты — ну, скажем, цветной.

Он посмотрел на Нийла ясными глазами, словно предвкушая, как тот рассердится и начнет орать, что вовсе он не «все время знал». Но Нийл, глубоко уйдя в свое кресло, молчал, и Олдвик, слегка разочарованный, добавил:

— Мистер Эйзенгерц и сейчас еще готов выкупить у тебя дом по прежней цене. Но теперь он не просто предлагает, он настаивает. Он требует, чтобы ты немедленно выехал. В конце концов что тут плохого? Купишь другой дом с другим участком, вот и все. Если ты откажешься, он будет действовать через суд, и, конечно, все судебные издержки, на какие мистеру Эйзенгерцу придется пойти, будут взысканы с тебя. А они составят не маленькую сумму. Об этом я позабочусь, ха-ха. Ну, что скажешь, дорогой? Подумай, стоит ли упираться!

— Дом мой, я его купил на законных основаниях, деньги за него выплачены, и я никуда не уйду.

— Да брось, Нийл, мы же с тобой практические люди.

— Я — нет.

— Ты отлично понимаешь, что логика и законность здесь ни при чем. Если обыватели Сильван-парка решили, что их скучнейший район должен остаться белым, как снег, они этого добьются, будь уверен, а ты будешь гораздо лучше чувствовать себя в какой-нибудь более космополитической части города. Сужу по себе.

— Я свое слово сказал.

— Да, да, мой милый, сказал. Так позволь и мне сказать тебе, что мы подадим на тебя в суд и вышвырнем тебя из дома незамедлительно. Если добром не уйдешь, тебя арестуют за неуважение к суду. Все. До приятного свидания.

Нийл пошел со своим делом к Суини Фишбергу, а это значило, что дело его правое и что он, по всей вероятности, его проиграет. Суини являл собой помесь еврея с ирландцем, коммуниста с католиком, агитатора против всяческих предрассудков со скептиком, не верящим ни в какую агитацию. Он любил поговорить с Клемом Брэзенстаром, но предпочитал охотиться в обществе Буна Хавока.

Он стал прикидывать:

— Вы могли бы бороться на том основании, что ваша принадлежность к неграм недоказуема, или на том основании, что по законам нашего штата столь незначительная примесь негритянских генов не позволяет причислить вас к неграм.

— Нет, — упрямо возразил Нийл. — Я хочу бороться против системы «ограничительных условий» в целом. Мы докажем, что они противозаконны. Раз меня заставили быть негром, я и буду негром.

— Заставили, сколько я понимаю, не без вашей помощи? Так. Значит, вы тоже из породы добровольных мучеников. А я думал, что вы для этого слишком хорошо играете в гольф. Все надеетесь спасти Джона Брауна от виселицы? И почему все вы, свихнувшиеся аболиционисты, идете ко мне? Я не только католик, я член республиканской партии. Поскольку за Родом стоят Бихаусы, тяжба будет стоить вам кучу денег, которых у вас нет, и мои услуги обойдутся вам дороже, чем можно подумать, судя по этой обшарпанной конторе. Нет, уж вы лучше соглашайтесь на предложение старика Берти, а ночью проберитесь к его дому и намалюйте на стенах свастики и… Ну ладно, ладно, ладно! Не приставайте ко мне. Дело ваше я возьму и сверну шею этому белоручке Олдвику.

Минуя бдительного Рода, Суини Фишберг пробрался прямо к Берти Эйзенгерцу и получил его согласие отложить предъявление иска до осени, — видимо, Суини, подобно всем радикалам его типа, надеялся, что в ближайшие три-четыре месяца господь бог проснется и увидит, как обращаются друг с другом его чада.

Весть об отсрочке, о том, что еще целое лето придется терпеть соседство этих ужасных Кингсбладов, вызвала в Сильван-парке настоящий пожар. У.С.Вандер и Седрик Стаубермейер, содрогаясь от пагубной близости Бидди, визжали: «Не станем мы дожидаться суда! Мы сами выгоним этих ниггеров, пока они нас вконец не разорили!»

Поскольку их рвение было направлено в другую сторону, никто из них и не подумал о матери Нийла, в которой, пожалуй, было больше «негритянской крови», чем в ее сыне.

В тот теплый вечер Принц весело носился по двору — счастливый пес и большой романтик, если учесть его почтенный возраст. В доме было слышно, как он благодушно напевает свою собачью любовную песенку. Но что-то его встревожило, и он, подбежав к открытому окну, затянутому сеткой, негромко пролаял какой-то вопрос. Нийл вышел во двор успокоить его, потрепал по шелковистой голове, и Принц, на минуту разомлев от любви к хозяину, снова умчался выяснять, не белка ли выбрала их двор местом своих похождений.

Нийл только что уселся читать газету, когда совсем близко прозвучал оглушительный выстрел из дробовика. Он вскочил с места и, не слушая жалобного возгласа Вестл: «Не выходи — ой, не выходи!» — в два прыжка очутился на крыльце.

У тротуара лежал Принц — груда сырого мяса, уже начавшая остывать. Нийл словно прирос к месту, и вдруг мимо него пронеслось какое-то дуновение, — это Бидди в пижаме выбежала из дома и уже стояла на коленях возле затихшей собаки, последнего и единственного своего товарища. В полутьме Нийлу почудилось, что голова собаки приподнялась и глаза укоризненно обратились на него.

Вестл стонала:

— Трусы, подлецы! Нийл! Ведь так и ты в опасности — и Бидди!

Два дня спустя он нашел свою газету на лужайке, разорванную в клочки, а на следующее утро на стене гаража оказалась огромная надпись: «Ниггер, катись отсюда». В тот же день, хотя считалось, что в Гранд-Рипаблик ку-клукс-клан умер, Нийл получил предостережение по всей форме: «Убирайся вон из этого района да поживей не воображай что мы шутим направляем тебе сие послание от имени Христова креста, всех порядочных женщин и американской цивилизации».

В эти тихие, настороженные вечера им ничего не оставалось, как сидеть и ждать, сидеть, насторожившись, и ждать.

Мистер Джозефус Ловджой Смит — подписывался он Джоз. Л.Смит — родился на севере штата Нью-Йорк и частенько говорил: «Нет, я не родственник мормона Джозефа Смита, хоть он и беседовал с ангелами в тех самых местах, откуда я родом. Зато я немного сродни Герриту Смиту, тому, что всю жизнь боролся против рабовладения и пьянства и все же оставался почтенным землевладельцем».

Джоз. Л.Смит был толстый, неповоротливый, тихий человек лет шестидесяти, владелец прекрасного книжно-игрушечно-писчебумажного магазина близ Чиппева-авеню. Он принадлежал к евангелической церкви и скорее к правому, чем к левому крылу республиканской партии, однако, в силу аболиционистских традиций и от стыда за Геррита Смита, в последний час отрекшегося от своего союзника Джона Брауна, постоянно чувствовал себя виноватым в том, что «так мало помогал бедным черным братьям». Но как им нужно помогать, он не знал и только возмущался, читая в газетах о случаях линчеваний, и старался продать возможно больше книг Мюрдаля, Кейтона и Дюбуа.